Верующий в бога - еще не Homo sapiens (Глава 55 - КУЛЬТУРА ИНЬ)

поддерживать искренние и дружелюбные отношения со всеми, кто окружает человека и составляет его общество. Порицается злоба, эгоизм, соперничество ради соперничества, нетерпимость. Злом считается все, что нарушает социальный порядок, разрушает гармонию мира и мешает служению ками.
Душа человека изначально блага и безгрешна, мир изначально хорош (то есть правилен, хотя вовсе не обязательно благостен), но зло, вторгающееся извне, привносится злыми духами, пользующимися слабостями человека, его соблазнами и недостойными помыслами. Таким образом, зло в представлении синто — это своеобразная болезнь мира или человека. Творение зла (то есть нанесение вреда) для человека неестественно, человек творит зло, когда обманут или подвергся самообману, когда он не может или не умеет чувствовать себя счастливым, живя среди людей, когда жизнь его плоха и неправильна.
Так как абсолютного добра и зла нет, отличить одно от другого может только сам человек, причем для правильного суждения ему необходимо адекватное восприятие действительности («сердце, подобное зеркалу») и союз с божеством. Такого состояния человек может достигнуть, живя правильно и не совершая цуми.
Что до культовых объектов, японцы остались на уровне славян дохристианского периода с давними культовыми объектами природы. У них можно увидеть культовое дерево, культовый камень, культовую рощу, культовый залив. Как их можно опознать — либо по веревке из соломы, семенава, которая ограничивает священный предмет, священное место, либо по тории — символическим вратам, которые стоят перед лесом, или озером, или храмом, и это значит — этот лес, озеро или храм священны.
В чем состоит идеология синтоизма? Это детское ощущение неизжитого пантеизма, ощущения мира как единого живого существа и себя как члена этого существа. И оно настолько прочно в японском сознании, что все остальные мировые конфессии, которые приходили в Японию, воспринимались японцами как небольшая надстройка на этом неизжитом детском архаическом сознании. Если говорить о том, в каком соотношении находятся религии в Японии, можно сказать, что это огромный, уходящий в необозримую глубину синтоистский фундамент, который проявляет себя во всем, в том числе и в том, как отправляются ритуалы других конфессий, буддистских, например, конфуцианских и даже отчасти христианских.
Поначалу японцы приняли буддизм как дополнение к своим мириадам богов, а Будду, как дополнительного заморского божка ками. Так приняло простонародье, мол, очень влиятельный заморский ками, будем молиться и ему. Они, как и все архаические язычники, молились о ниспослании сугубо житейских благ и к Будде тоже, хотя к нему молиться об этом было бесполезно, потому что, по буддизму, этого мира нет, и этого человека нет, и как ему можно молиться о своем иллюзорном счастье, которое так же иллюзорно, как и его несчастье? Это полный абсурд.
В чем основная идея буддизма? Был царевич Гаутама, жил в предгорьях Гималаев в царской семье во дворце, в земном раю, но совершил три прогулки за пределами дворца и столкнулся с тремя драмами жизни. Он увидел нищету, болезнь и смерть. Он понял, что это всеобщий закон, от которого и он не свободен. Тогда все наслаждения показались ему издевательством. Он ушел из дворца, занялся аскезой, умерщвлением плоти в духе брахманизма. Постился, молился индуистским богам, медитировал, но ничего не обрел в результате. Он разуверился в аскезе, съел скоромную еду, от него отвернулись все примкнувшие почитатели, остался один. Вот это как раз и был момент истины. Сев под деревом ботхи, получившим название «фикус религиозный», он сказал себе, что не встанет, пока не поймет, для чего он появился на свет. И через шесть дней и ночей на него снизошло озарение «ботхе», а он стал «ботха» — озаренный, ­пробужденный. Некоторое время он молчал, не находя слов, которыми можно было бы передать свою доктрину, только помахал цветком лотоса, вручив его своему ученику намекая, что ты, мол, понимаешь меня. Потом он сообщил четыре благородные истины.
Первая — жизнь есть страдание. Он объяснил это следствием невежества. Второе — противоположность истины и заблуждения (замечу, что это не противоположность добра и зла, как в христианстве). Третья истина была благой вестью буддизма — порочный круг смертей можно разорвать. С точки зрения буддизма, рождение — такое же несчастье, как и смерть, потому что оно включено в бесконечный круговорот воплощений, которые насыщены страданиями — бесконечная пытка рождений и умираний, сансара. Но это не фатально, можно разорвать эту цепь. Последняя истина гласит, что для этого служит восьмивратный путь буддизма, где подробно разъясняется монастырская практика — медатитивная, этическая, аскетическая и прочая.
Буддийское учение на протяжении многих веков существовало в статусе вполне рациональной этической философии, например, в духе философии стоиков на Западе. Поначалу это не было религиозным учением. Таковым оно стало только в первые века новой эры, когда восточные народы заинтересовались метафизическими вопросами. Философ Нагарджуно создал философию абсолютной пустоты, которая есть истинное состояние мира. Пустота — главная субстанция мира, из нее все возникает и в нее все уходит. Вещи вокруг нас — это некая искаженная пустота, деградация пустоты, которая, совершив круговорот в природе, возвращается снова в свое истинное состояние. Это пустота, в которой нет ничего, включая пустоту. Ее ничем нельзя наполнить. Это скорее состояние отрешенности от всего и непривязанности ни к чему. Философ Субантху говорил, что главная субстанция мира — это сознание. Мы своим сознанием творим мир — иллюзорным сознанием, поврежденным, в состоянии авидьи — невежества. Есть я, а есть внешний мир, есть субъект и объект. У Будды, когда он постиг мир, познающий слился с познаваемым, он вернулся в счастливое доидеологическое младенчество, возвратился в отчий дом нирваны. Нирвана — это состояние несуществования и не-несуществования. Это существование превыше категории «есть» или «нет». Буддистам смешен спор философов и ученых о том, есть бог или нет. Они считают, что это, во-первых, некорректная постановка вопроса, а во-вторых, бог по определению существо надмирное и оно стоит выше таких категорий, как «есть» или «нет», это ведь чисто человеческие категории. Бог если хочет, он есть, а если не хочет, его нет. Он владыка бытия и небытия, поэтому странно спорить о том есть он или нет. Буддисты по-другому ставят вопрос: есть мы или нет? И отвечают на этот вопрос однозначно: нас нет, никогда не было и никогда не будет, потому что мы — это иллюзорное эго, которое порождает иллюзорные желания. Очень странно что-то приобретать, потому что это есть изначальным состоянием, или от чего-то отстраняться, потому что нельзя ни от чего убежать. Поэтому все наши желания неадекватны. А невыполнение наших желаний приносит нам неадекватные страдания, и мы стремимся к каким-то странным иллюзорным счастьям, которых на самом деле нет. Помните, у Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля»? А буддисты сказали бы «но есть, друзья, нирвана». Это что-то придуманное нами, что нам больше всего нравится. Счастья у всех разные, порой взаимоисключающиеся. Для буддистов это смешно. Превыше всего там ценится покой, свобода от всего. В христианстве это свобода от мелких бесов, которые гонят нас направо и налево, из-за нашей греховности они получают над нами власть и всячески над нами измываются, и вот свобода от них это — наша главная свобода и наша мечта. Покой — это не пассивность, а духовный покой, который человек обретает в состоянии духовной чистоты, когда он устраняется от всех этих мелких греховных желаний. Но до конца побороть греховность нельзя, даже высочайшие святые в нирване не почивают, потому что у них эта борьба переносится на более высокий уровень.
Буддизм развивался по двум линиям: южный, ортодоксальный, буддизм в Индии, или старшей версии, выработал этику архата — человека, который говорит: «Спасусь сначала сам, открою в себе Будду, потому что все мы изначально будды, в этом мире нет ничего без природы будды». Спастись — значит снять все наслоения с внешнего мира и с самого себя. Внешний мир — это не мир страдания, это мир прекрасный. На самом деле мы живем в Эдеме, только забыли об этом. Как сказал Блок: «Сотри случайные черты: и ты увидишь — мир прекрасен». Вглядись в свою сокровенную сущность — и ты увидишь, что ты сияющий Будда и находишься в центре космической нирваны. Все в порядке! Архаты достигают этого путем прекращения связей с суетным миром, уединения в монастырских стенах и молитвах, пока в этом рождении или последующем не достигнут искомой нирваны. А вот когда станут вполне Буддой в своем сознании, тогда приобретают полномочия и способности помогать кому-то. 
— Да не развернешь уста свои, пока ты не приобрел в себе буддийскую чистоту, иначе будешь слепым поводырем слепых, — продекламировал Ольгерд.
— Итак, забудь мир, молись и спасайся, — продолжил Паоло. — Это буддизм малой колесницы, или узкого пути спасения, приемлемый для монахов. Там, где он укоренился, имеются теократические сильные тенденции: Бирма, Таиланд и другие страны Юго-Восточной Азии. Но этому буддизму было тесновато в рамках разных культурных традиций Востока, 
и тогда родилось другое направление «махайне» — широкого пути спасения. Это спасение для всех, для мирян в том числе. У каждого свое служение, у одного монастырское, у другого мирское, семейное, у третьего воинское и т.д. В чем общность этого спасения: там высший святой не ахат, а ботхисатва. Это человек, достигший совершенства — «сатва», сознания будды — «ботхи». Но достигнув этого состояния, он сам себя ограничивает в цели нирваны. Он не входит в нирвану, хотя мог бы раствориться в ней. И пусть движется колесо бытия, махачандра, а он будет в центре его недвижимый, упокоенный навсегда. Но он сам отказывается от этого, а протягивает руку спасения тем, кто пребывает в кромешной тьме. Он говорит себе, что любой грешник — это расколотое зеркало моего сознания, мое забытое лицо. Спасая других, я спасаю себя — настоящего, истинного, вселенского. Это милостивый святой, который простирает руки всем. Это совсем другая этика. И тут же появилось множество аватаров, ипостасей, воплощений ­Будды — исторических, надисторических, метафизических. 
Есть три тела Будды. Первое — космическое тело, или тело дхармы — это Будда как космос целиком, это Вселенная в лоне Будды, когда ничего, кроме Будды, нет. Можно провести частично схожую параллель с христианским Богом до сотворения мира. Это очень таинственная часть существования бога, когда он может разговаривать сам с собой и нет никаких проявлений его во внешнем мире. Это тело Будды выше всего ставили в мистическом буддизме, это слияние с божеством.
Второе тело Будды, вторая ипостась его — это Будда, обращенный во внешний мир. В христианстве — это после того, как бог сотворил мир, посмотрел на него благостным взглядом творца и сказал, что это хорошо. Главная его функция во благостном взгляде, функция благословения, оживления. Это тело