Повесть о нашем человеке. Гл. 21-25

не оказалось. Придётся сделать памятную выволочку. Сигареты, смяв, решительно выбросил в мусорное ведро, начав тем самым воспитание молодого поколения. Привычно приготовив нехитрое ёдово, пошёл будить прислугу. Она спала на боку, частично укрывшись рукой и размётанными волосами, кончики которых взлетали и опадали от глубокого дыхания.
- Вставай, - пошевелил за плечо. - Вставай, лежебока, а то, чего доброго, умрёшь во сне от голода, и траться тогда на твои похороны.
Алина повернулась на спину, широко открыла небесные глаза, долго разглядывала склонившееся лицо, потом обхватила за шею и жарко расцеловала.
- Какой ты молодец! Как мне, дуре, повезло!
Он рассмеялся, довольный хитрой похвалой.
- Погоди ещё подводить черту.
- У нас во всём будет равноправие, правда? – предпочла забыть об обещанном рабстве. – Только пусть у тебя будет немножко больше обязанностей. Ты же мужчина! – логично определила семейную расстановку.
Он не стал спорить.
- Ладно, ладно. Марш умываться, - слегка и с удовольствием шлёпнул по плотной ягодице, - одеваться и за стол.
Она села, потягиваясь, изгибаясь тонкой талией и выставив упругие груди, и ему захотелось отложить завтрак и немедленно овладеть ядрёным молодым телом.
- Не хо-чу-у оде-е-ваться, - протянула капризно, - я люблю ходить голой.
- Не выйдет, - строго произнёс кормилец, переборов желание, - за столом будешь одетой, иначе останешься голодной, - и ушёл в кухню, чтобы не смущать себя. В долгом ожидании пришлось подогревать готовку, но он не торопил копушу, представляя, как она тщательно одевается, чтобы предстать перед ним скромной паинькой, и был разочарован, когда упрямица явилась в одной мужской рубашке, расстёгнутой до пояса и с полуприкрытым задом.
- Фу-у, еле проснулась, - уселась за стол на холодный пластиковый табурет, - люблю, грешная, поспать, - зевнула в подтверждение. Оглядела небогатый стол. – Вроде бы я притаскивала бутылку, а? – с подозрением взглянула на кулинара. – Где она?
- А надо ли? – засомневался тот. – Я и так два дня не просыхаю, - заворчал алкаш.
- Так оно детское, сухое, вот и просохнешь, - уговаривала трезвенница. – Надо же отметить нашу тесную встречу. Ну, хоть по стакашку. А то как-то не празднично, словно вместе уже много лет. – Пришлось поддаться на уговоры. Она и тост предложила, самый простой и многообещающий:
- За то, чтобы жить нам долго и счастливо в любви и умереть вместе.
Красиво, но Виктору Сергеевичу не хотелось умирать даже вместе, ему больше нравилось умереть после неё, и попросил исключить вторую, мрачную, часть, но она – ни в какую, объяснив, что ни за что не переживёт его. Он совершенно не узнавал прежней насмешливой, язвительной, грубоватой и шиповатой Алины, верил и не верил, что взбалмошная девица изменилась, и причиной тому стала любовь к нему. Или всё же притворяется, играя на чувствах обоих, но зачем? Кто их поймёт, этих женщин, особенно молодых, когда подчас они и сами себя не понимают, отдаваясь всецело велению нахлынувшего внезапно настроения. Ещё совсем недавно он был убеждён, что Вера с готовностью согласится остаться с ним, станет если не женой, то надёжным спутником и помощницей, а она взяла и слиняла сначала в область, а потом и дальше, родит неизвестно от кого, хотя жили с ней, можно сказать, дружнее многих семей. Чего не доставало? Как вычислить правду? Да и надо ли? Пока размышлял, сухое осушили поровну, а мясо он почти всё съел сам. Запили, она слабеньким чаем с конфетами, он – крепким чёрным кофе с таком.
- Ты, наверное, больше всего любишь мясо? – спросила, уложив щёки в ладони, а груди на стол.
- Точно, - подтвердил плотоядный, - тебе тоже советую для бодрости тела, - невольно разглядывая одну из самых примечательных частей.
- Недёшево прокормить такого, - улыбнулась, с удовольствием наблюдая, как он справляется с большим ломтём хлеба с маслом, дохлёбывая кофе.
- Откажись, пока не обанкротилась.
- Не дождёшься! – встала, потянулась, обнажив и другие, нижние примечательности.
- Мне не нравится, - поморщился недовольно, - когда ты садишься за обеденный стол голышом. Это не гигиенично и просто не аппетитно, - хотя обнажённые примечательности не помешали съесть почти всё мясо. – Алина начала застёгивать рубашку. – И ещё: не люблю, когда ежедневно спрашивают, что мне приготовить. – Тоже встал, собирая грязную посуду на край стола. – Вопрос этот звучит унизительно, как будто мне с натягом, вынужденно, без моего согласия прислуживают и делают одолжение. Предпочитаю нарваться на кулинарный сюрприз.
- А если состряпаю не то, что тебе по вкусу?
- Будет двойной сюрприз.
Алина рассмеялась.
- Тогда готовься: двойные тебя попервоначалу будут ждать частенько. – Выполнив первое требование и уяснив второе, она тяжко вздохнула, будто уже взвалила тяжкую ношу домохозяйства. Пора бы и расслабиться. – Пойти, что ли, подымить на балкон, ты куда засунул сигареты?
Вот назрел и ещё один запрет, а сколько их будет, и не подорвут ли они ещё совсем тоненькую ниточку, связывающую их.
- Выбросил в мусорное ведро, - сообщил сухо, не глядя на неё, - не хочу, целуя тебя, облизывать пепельницу, не хочу спать рядом и задыхаться от никотинового смрада. Выбирай: или целуемся и спим вместе, или сигареты, - наклонился над ведром, будто готов вытащить смятую пачку. Требование прозвучало довольно жёстко, оно как на оселке взаимоотношений определяло, кто будет главенствовать в семье. Алина, широко открыв рот, смиренно выдохнула застоявшийся в лёгких никотиновый смог.
- Пусть там лежит, - но не могла не попытаться вернуть последнее слово себе, - но ты каждый вечер будешь прогуливать меня по Бродвею, замётано? – Ей страсть как хотелось показаться перед тусующимися у ларьков ханыгами с новеньким солидным кандидатом. А Виктору Сергеевичу такой обмен был не по душе, он даже пожалел, что зря взялся за перевоспитание перезревшего дитя, лучше бы полежать на диване, пока оно травится на балконе. Но слово сказано, назад не вернёшь, пришлось соглашаться на пытку бесцельного шатания по пыльным улицам. Хорошо, что они плохо освещены, и есть надежда, что встреченные знакомые, которым почему-то тоже не сидится дома, не узнают активного деятеля местной власти и не будут чесать языки о его новой пассии. Ладно, хоть дама, приноравливаясь, очевидно, к новой роли, напялила более-менее сносное платье, целое и закрытое до колен и локтей, зато такое тесное, что выглядела в нём ходячей статуей из серого мрамора. Стало понятно, почему так долго влезала в него, зря не позвала на помощь, он бы посоветовал намылиться.
- Ну, как? – спросила с торжеством, поворачиваясь вокруг оси, словно собираясь не на нормальную уличную прогулку, а на модельный подиум.
Он не стал лезть с бесполезной критикой испорченного вкуса, а только заметил:
- И передние, и задние габариты обозначены очень даже отчётливо.
Она улыбнулась, решив, что понравилась.
- Это чтобы ты имел их на виду и не свернул налево. Валим?
Когда вывалили из подъезда, Виктор Сергеевич старался не пялиться на эти самые габариты, будто так и другие их не увидят. И вообще не глядеть на будущую тень, которая старалась выпятиться впереди него, чтобы её хорошо видели.
- Иди рядом и не мельтеши перед глазами, – выговорил брюзгливо. Алина приостановилась, замедлив вихляющийся шаг, повернула к нему сияющее лицо с глазами, полными голубой радости. – Ты не на красной ковровой дорожке. – Последнее замечание заставило её немного умерить пыл.
- Слушай, я никогда не ходила вдвоём с нормальным мужиком, даже не знаю, с какой стороны к нему пристроиться.
- Иди справа и всунь руку в мой крендель.
- Почему справа?
- Потому что в правой свободной руке у тебя должен быть зонтик, которым ты манипулируешь, подавая знаки внимания встречным любовникам.
Алина рассмеялась, пришвартовавшись к своему мужчине и взяв его на плотную сцепку.
- Ну, их-то больше привлекает не зонтик, а бутылка пива или сигареты. Нам и вдвоём неплохо, правда? – Виктор Сергеевич предпочёл отмолчаться. – Ты знаешь какие-нибудь стихи? Прочитай что-нибудь, - попросила настроенная на романтический лад дама без зонтика и бутылки пива.
Поэзию Виктор Сергеевич не переваривал, вернее, был к ней равнодушен, но ещё в студенческие годы в душу впуталось и застряло там, изредка всплывая, одно коротенькое стихотворение, которое и прочёл с апломбом литературного интеллектуала, снова ощутив томительную печаль автора.
- Улетели листья с тополей –
Повторилась в мире неизбежность…
Не жалей ты листья, не жалей,
А жалей любовь мою и нежность!
          Пусть деревья голые стоят,
          Не кляни ты шумные метели!
          Разве в этом кто-то виноват,
          Что с деревьев листья улетели?
- Как хорошо! – дрогнувшим голосом почти прошептала она, млея от тёплой звёздной ночи, прекрасного наряда и близости знатока поэзии. – Пушкин?
- Рубцов.
- Не хуже, - критически оценила творение неизвестного автора. – А я ни одного стиха не знаю.
- Да и я знаю больше тебя на один.
Алина от неожиданного признания не сразу и сосчитала его преимущество, а сообразив, громко расхохоталась, и он ей вторил. Дальше пошли, ещё теснее прижимаясь друг к другу и приноравливаясь к шагам партнёра, что при узком платье удалось далеко не сразу, кавалер с непривычки постоянно сбивался, не желая укоротить шаг. Только к выходу на местный Бродвей удалось выровняться, и любо-дорого стало посмотреть на красивую пару, ничуть не хуже звёздных голливудских. Только эта была настоящей, естественной, а те – сделанные. Стало страшно обидно, когда пара не понравилась двум остолопам, отиравшимся у входа в ночной клуб, то ли кого-то поджидая, то ли выпертых вышибалой.
- Глянь-ка, - обратил внимание высокого на пару тот, что пониже и поплюгавее, - Алька с пенсионером. Скурвилась, девочка, запутанилась, крошка.
- Ты же её… - высокий и худой хлыщ, вытянув голову и близоруко сощурив глаза, вглядывался в приближающихся.
- А кто – нет? – мерзко хохотнул низкий и хлипкий.
Но на этом интересный и содержательный диалог, не развившись, закончился. Алина остановилась, взглянула на инертного спутника, резко вырвала руку из кренделя, почти подбежала к подонкам и без размаха, без предупреждения, коротко, но хлёстко влепила низенькому гадёнышу пощёчину. Назад возвращалась с высоко поднятой головой, нисколько не беспокоясь, что в тылу. А там помеченный, ухватившись за обожжённую скулу, заныл гнусавым тенорком:
- Ну, ты! Поосторожней! Сразу и по фэйсу! – и, чуть не плача: - Весь грим смазала, сучка! – и пригрозил, повысив дискант: - Ещё приползёшь, тварь! Будешь просить прощения! – Но ни один не сдвинулся с места, с опаской поглядывая на внушительную фигуру пенсионера. С трусливой угрозой потоптались на месте и ушли залечивать схлопоченную контузию в жерло ночного бедлама.
А пара, замедлив темп, двинулась дальше в темнеющую даль Бродвея, носящего гордое звание проспекта имени Ленина, защитника всех битых, но движение пары потеряло свободу, стало напряжённым, шли дальше без контакта, отчуждённо.
- Сволочи! – голос Алины дрожал от обиды и ярости. – Ты почему меня не защитил? – напала на Виктора Сергеевича.
- Не успел, - соврал тот, потому что и не думал ни о какой защите,