Девушка в окне

[justify]

      Я расскажу вам историю, произошедшую в те далёкие, да-да, теперь уже смело можно сказать, далёкие семидесятые годы, когда нынешние, убелённые сединой дедушки и бабушки были ещё молоды и наивны. А наступившая весна в их чистых неискушённых душах наполняла юные сердца сладкой негой, заставляя грезить в ожидании первой любви. Когда под звуки гитары горячие губы страстно шептали строки Игоря Северянина:
      Это было у моря, где ажурная пена,
      Где встречается редко городской экипаж…
      Королева играла — в башне замка — Шопена,
      И, внимая Шопену, полюбил её паж …

      Человек на скамейке очнулся от тревожного сна; его пробудил холод, проникший под старенькое демисезонное пальто, что служило за место одеяла. С минуту он не двигался, собирая обрывки мыслей. Лежал, скрестив руки на груди и вжав голову в плечи. Он пытался своим дыханием согреть себя, дыша под ворот расстёгнутой рубахи, но это не спасало от нахлынувшей судорожной дрожи, а только усиливало пульсацию в висках. Он лежал на скамье, стоящей в глубокой нише кустов акации. Небо, поражавшее в начале ночи красотой и обилием звёздных скоплений, заполнилось обрывками рваных облаков, которые, словно небесные бурлаки, натуженно тянули за собой тяжёлые мрачные баржи хмурых туч. В ночном воздухе повисло напряжённое ожидание грозового разрешения. Сон улетучился, реальность овладела мыслями и унесла человека на три недели назад. 
     
      Компания длинноволосых парней, уже слегка подвыпивших и желающих уединения для продолжения своего отдыха, перелезла через деревянный забор сада областной больницы. В вечернюю пору он был пуст, и сумерки медленно погружали тенистые аллеи сада в меланхолическую дрёму. Пустующие скамейки, обречённые ежедневно выслушивать безрадостные диалоги больных людей, облегчённо вздыхали, наслаждаясь тишиной уходящего дня. Как вдруг на гладкие отполированные доски уселись совершенно здоровые и весёлые люди. Они по-хозяйски развернули газету, и все свежие новости, пахнущие типографской краской, беззастенчиво залили маслом от шпрот и томатным соком. Тишина нехотя отступила в дальний угол сада.
      Разговор после выпитого портвейна заметно оживился, куда девалась всякая пристойность? Каждому хотелось поведать свою историю, рассказать о своих похождениях, в которых они выглядели настоящими героями и тем самым вызывали восхищённые возгласы слушателей. Лишь один паренёк лет восемнадцати, назовём его Михаил, больше слушал товарищей. Жизнь его не была богата приключениями такого рода; отсутствовало в характере разудалое ухарство, и стрелы амура до сей поры миновали его сердце. Он с любопытством вслушивался в речи приятелей, смачно сдобренные дворовыми прибаутками и уличным сленгом. Выпитое вино горячило кровь и звало вдогонку призрачных утех, красочно расписанных бывалыми ходоками.
      Михаил, выслушав очередную байку, решил прогуляться по саду, размять затёкшие от долгого сидения ноги. В мечтательной задумчивости прошёлся по аллее к зданию больницы и, закурив сигарету, развернулся обратно, с намерением подальше отойти от окон, как вдруг его кто-то тихо позвал. Он обернулся. Из приоткрытого окна первого этажа на него смотрело чьё-то лицо, худое и бледное. В обрамлении светлых волос оно выглядело ещё более усталым и измождённым. Появившаяся рука поманила Михаила. На всякий случай он огляделся по сторонам и только после решился приблизиться.
      Оконный карниз находился довольно высоко, и дотянуться до него не было никакой возможности, если  только допрыгнуть, но в нескольких шагах от стены стояла скамейка, на которую Михаил и влез, чтобы как-то уровняться с зовущей его незнакомой личностью. Створка окна приоткрылась шире и наружу высунулась голова девушки. Печать болезни не украшала её лика, отчего возрастом она могла показаться на несколько лет старше, чем была на самом деле. Она улыбнулась.
      — Здравствуй, тебя как зовут? Меня Наташа.
      Голос поразил и обезоружил парня своей силой, никак не вязавшейся с внешним болезненным видом. Он звучал как бы отдельно от неё. К тому же, был не груб, а, наоборот, нежен и мелодичен. Мягкие шипящие нотки могли свести с ума кого угодно своей интимной бархатистостью. Этот голос сразу очаровал Михаила. Ему никогда ещё не приходилось оставаться так один на один с девушкой, и все слова, разом вылетели из головы, даже выпитый портвейн позорно бежал из его сознания, прихватив с собой порождённый им героизм.
      — Ми... Михаилом мамка с папкой нарекли, — пытался он сострить, напустив на себя чуждую его характеру ершистость. 
      — Что это с тобой? Не меня ли испугался? Бродил такой умно-задумчивый, и вдруг заикаться стал. А я только хотела попросить сходить за мороженным. Тут недалеко есть магазин «Продукты», — он до десяти  работает. Сходишь? А? Так мороженого хочется, хоть волком вой. Сбегай, будь добр. Ну, пожалуйста. Денег я тебе дам, — закончила она нежно-просящим голосом и состроила такую печальную гримасу, при виде которой невозможно было отказать. Девушка бросила из окна деньги, завёрнутые в газетный клочок, и парень, ловко подхватив его, скрылся за деревьями. Магазин был действительно рядом, и друзья даже не заметили исчезновения товарища.

      Он вскоре вернулся, выполнив поручение. Девушки в окне не было. Это послужило Михаилу короткой паузой передышки после быстрого бега. Отдышавшись, он кинул на карниз комок сухой земли. Комок, ударившись о железо, громыхнул и рассыпался прахом. Мгновение спустя в окне  мелькнуло детское лицо, хихикнуло, зажав себе рот руками и исчезло, а следом за ним показалась Наташа. Посыльный привязал пакет со стаканчиками пломбира к концу бинта, спущенного из окна, и быстро отошёл чуть в сторону, чтобы разглядеть девушку. Она исчезла и долго не появлялась, видно, разносила мороженое. Михаил уже приуныл и готов был вернуться к друзьям, но те сами по-цыгански шумною толпой вылезли из кустов.
      — Мы его везде ищем, а он вон где — под окнами, гитары только не хватает у бедного идальго. Ну и где твоя Дульсинея?
      Михаил не успел ответить, как из окна снова выглянула девичья голова, и он не сразу признал в ней ту девушку, что разговаривала с ним несколько минут назад. Лицо её преобразилось и бледность, придававшая усталый и болезненный вид, уже не страшила, а, наоборот, приятно дополняла данную природой красоту. Девичей румянец, чуть тронувший припухшие щеки, подчёркивал юность, а огромные глаза отражали душевное тепло и внутреннею силу. Однако взгляд этих глаз, затронутых недетской печалью, таил в бездонной глубине бирюзовых вод своих — боль, прикрытую внешним спокойствием.
      Увидев в оконном проёме столь милое создание, говорливые ребята прикусили острые язычки.   
      —  Ого, вы даже читали Дон Кихота и, должно быть, в школе хорошо учились.
      — А как же, библиотеку регулярно посещаем; работаем над своей культурой, духовной и физической, — ответил один из компании, подмигивая своим товарищам. — А вот он — показывая на Михаила — отделился от общества и один наслаждается общением с вами.  Разве это честно?
      Миша весь зарделся, стал что-то мямлить себе под нос, от чего щёки ещё более раскалились. В этот миг он себя ненавидел, а так же ненавидел своих друзей, что запросто вели беседу, бросая ничего не значащие слова. А она им отвечала тем же, заливаясь звонким смехом, поглядывая из-под густых ресниц  на стеснительного паренька, готового провалиться сквозь землю.  Даже не искушённым взглядом было заметно её предпочтение, не смотря на его упрямое молчание.   
      Внезапно в окне возник новый персонаж в белом колпаке. Медсестра, услышав громкие голоса, пришла навести порядок.
      — Давайте расходитесь! Устроили тут ералаш, здесь больница, а не санаторий.
      Наташа чиркнула глазами по лицу Михаила, и вспыхнувший в них озорной огонёк, будто искоркой от костра взметнулся и больно  кольнул парня в сердце. Окно опустело и на стекле осталось лишь отражения серого неба и верхушек деревьев. Компания молодых людей молча подчинилась —  они тотчас скрылась за кустами. Присев на скамейку, ребята поделились впечатлениями о девушке и единогласно признали её «клёвой чувихой». Побалагуря между собой ещё какое-то время молодёжь выбралась из больничного сада: вечер звал на поиски новых приключений. Верхне-Волжская набережная, на которой располагалась покинутая ими территория больницы, заполнялась гуляющими.
      Весь следующий день Михаил вспоминал девушку в окне, даже повестка из военкомата с вызовом на медицинскую комиссию произвела на него слабое впечатление. Все мысли были посвящены только ей, они так и лезли в голову, смущая душу. Перед глазами витал девичий образ, единожды увиденный, но уже высеченный в памяти зарождающимися чувствами. Минуты рабочего дня, казалось растянулись до бесконечности. Он снял наручные часы и спрятал, чтобы не смотреть на циферблат, но это не помогло – рука сама тянулась к карману и извлекала их за ремешок, словно кусочек застывшего времени. Товарищи по цеху с насмешкой толкали его в бок — «Проснись, замёрзнешь!» Видение исчезало, и он вновь возвращался к действительности.
      После работы Михаил ощутил себя совершенно разбитым, и для того, чтобы как-то развеяться, договорился с друзьями пойти в парк на танцы. Перед этим они немного выпили вина, так, для задора, и с наступающими сумерками вступили под сень клёнов, окружавших танцплощадку.
      С первыми звуками знакомой мелодии тоска вновь завладела сердцем юного романтика, и даже сменившаяся музыка, перешедшая в бешеный ритм тяжёлого рока, не помогла забыться. Не выдержав, он сбежал от друзей и снова оказался в больничном саду.
      Наступивший поздний вечер предоставил Мише возможность смело расхаживать по тёмным аллеям, не страшась быть увиденным. Зачем он здесь, чего ждёт? — задавал он себе вопрос и не находил ответа. Жёлтый свет, струившийся из больничного окна, меланхоличной грустью вливался в закрытое до сей поры сердце, и неизведанные ранее чувства сладкой томительной негой обволакивали его сознание. Мысль о том, что там под этим светом в эту самую минуту находится она, ранее незнакомая ему, неизвестная девушка, которую и видел-то всего лишь один раз, сводила Михаила с ума.
      На следующий день всё повторилось, возникшие чувства возобновили свою игру, но вечер завершился иначе. Желание вновь увидеть Наташу боролось с юношеской застенчивостью, что тягучими нитями неосознанного страха опутывала его рассудок. Ненавистная робость всегда вводила его в полный ступор и сковывала все действия. В особенности страдала речь, звучащая ярко и образно в компании друзей. В обществе же незнакомых людей, особенно в присутствии девушек язык его костенел, путался, теряя красноречие. 
      По мере приближения к знакомому забору шаги его укорачивались, а дыхание учащалось. Перемахнуть