Девушка в окне

сентябрьские денёчки радовали тёплой погодой и прозрачной хрустальностью воздуха. Осень медленно бродила по аллеям парков и садов, окутывая природу в меланхоличную дрёму. Колдовала над цветастыми вышивками деревьев и кустов. А лёгкий ветерок шаловливо подыгрывал ей, укладывая листопадную мозаику под ноги.  Эта чудная пора в народе прозвана «Бабье лето».
      — А я вчера тебя ждала. Сама даже не знаю почему. Просто ждала, хотелось тебя увидеть.  И сегодня весь день думаю о тебе. Смешно правда?! Я даже совсем тебя не знаю, а мысленно всё рано упрямо тянусь к тебе. Может я о себе много возомнила. Скажи: Ты думал вчера обо мне? Слыхал мои мысли? Хотя, что я спрашиваю — ты здесь! Я очень рада тебя видеть.
      Михаил не ожидал подобных слов, а слова эти пришлись ему по сердцу, и от услышанного враз спали ненавистные кандалы юношеской застенчивости. Вскоре молодые беззаботно щебетали словно две пташки сидящие на одном суку.
      День катастрофически укорачивался, отдавая по началу минуты, а после и часы вечерним сумеркам. Михаил проводил всё свободное время рядом с Наташей, вернее сказать под её окном. Он нашел и принёс из старых сараев, что доживали свой век рядом, большой ящик и уже не стоял на скамейке в стороне, а приблизился на столько, что мог коснуться руки девушки. Вечерняя прохлада не позволяла широко раскрывать окно больничной палаты, поэтому им приходилось общаться через не большую щелочку. Иногда она протягивала руку и её тонкие, бледные пальцы касались его взлохмаченной головы.  Она лёгким движением приглаживала их, задумчиво глядя куда-то вдаль, в эту минуту они оба замолкали, вдыхая в себя пьянящие мгновения встречи.
      Друзья, почувствовав перемены в поведении Михаила, пристали с расспросами, пытаясь разгадать причину внезапной метаморфозы происшедшей с товарищем. А он ни от кого не скрывал и не прятал своих чувств. Наоборот душа его была раскрыта, и он был рад поделиться с близкими своим счастьем. Любовный жар как наркотический дурман овладел всем сознанием Михаила.  Он полюбил, да, впервые в жизни полюбил, и ему ответили взаимностью. Это возвысило в собственных глазах и придало уверенности в себе. 
        Один за другим проходили вечера, наполненные до краёв  беспечным счастьем юности. Под любовные вздохи засыпал уставший сад. А молодые пылкие сердца грезили о любви. 
      Как вдруг он заметил в глазах Наташи поднявшуюся из глубин печаль и взор её, до этого излучавший весеннее цветение души, потух. Она стала молчалива. Паузы молчания затягивались, а Михаил не мог найти на это ответа. Он спрашивал себя и её — Что случилось? — но она только грустно улыбалась, отведя взгляд в сторону.  А позавчера, с дрожью в голосе объявила; что пришло время разлуки и они больше никогда не увидятся, её выписывают, и она уезжает в свой родной город Арзамас.
      Взглянув в её глаза, ставшие за это время дорогими и близкими, он прочёл в них приговор, который не могли произнести любящие губы:
      — Прости, любимый, но это наша последняя встреча, Прости, и уходи. Только не спрашивай ни о чём, прошу тебя.  Уходи. Слышишь.  Уходи, иначе я заплачу ...  я не вынесу этого …  уходи.   
      Он не стал ни о чём спрашивать, хотя сердце рвалось из груди с криком:
      — Почему?  За что? 
      Он ушёл. Ушел не оборачиваясь, хотя и знал, что её глаза провожают его.  Он ушел, бессознательно повинуясь её взгляду.
     
      Всю ночь провёл Михаил точно в бреду, будто обкуренный дурманом бесконечно взывал в своём воображении к образу Наташи, ни на секунду не сомкнув глаз. А стоило востоку чуть окраситься алой зорькой, он уже дежурил у входа в больницу. Прохаживаясь по набережной, куда выходили двери приёмного покоя, он в лихорадочном волнении ждал её выписки. Чувство обиды, выползающее из потаённых глубин оскорблённого самолюбия, овладевало им. Ещё одним обманутым сердцем на свете стало больше — думал он, орошая свою несбывшуюся мечту о любви, горькими слезами наступающего одиночества. 
      У входа затормозило такси. Водитель, выйдя из машины, закурил и стал прохаживаться в ожидании по тротуару. Михаил стоял в стороне, некоторое время наблюдал за ним, и хотел уже отвернуться, как вышедшая из больницы женщина, что-то сказала водителю, тот поспешил  распахнуть дверцу. Из приёмного покоя вывели девушку,  ноги плохо её слушались и она, неуклюже изогнувшись, волочила их, опираясь на костыли.  Две женщины поддерживая, подвели её к машине и стали усаживать. В этот момент она невзначай обернулась и, взглянув на Мишу, застыла в неловкой позе. Глаза их встретились. Это была Наташа. 
      Михаил онемел,  окаменел от неожиданности. Он стоял, как истукан и, глядя на неё во все глаза, молчал. Женщины, помогавшие девушке, обернулись в его сторону. По лицу Наташи скользнула виноватая улыбка и, мгновение помедлив, она позволила усадить себя в машину. Дверца захлопнулась. Водитель плавно тронул машину с места. Сизое облачко выхлопных газов медленно растворилось, оставив в воздухе лёгкий запах бензина. 
       
      Михаил опомнился, кинулся было вослед, но было уже поздно, такси скрылось за поворотом. Пройдя по инерции еще несколько шагов остановился. Толи пыль попала в глаза или ещё что-то, но его взгляд замутился и по щеке сбежала слеза, одна, другая, третья. Прохожие кто с удивлением, кто с тревогой обходили стоявшего парня, не видящими от слёз глазами смотрящего вдаль.
      Вот она, разгадка последних слов, печальных вздохов, и взглядов. А он–то глупец усомнился в её искренности, в чистоте чувств её, в непорочности помыслов.  Но возможно ли было такое даже представить?  Не укладывается в голове. Всё сместилось со своих мест и закружилось как в сумбурном сне. Стыдно! Стыдно за свои мысли, сомнения.
      — Господи, да что же это такое! — вырвалось из его груди.
   
      Больничный сад, убаюканный ночной музыкой, беспокойно вздыхал  во сне поскрипывая ветвями. Сверчок задумчиво, не спеша выводил  под шелест листвы нескончаемые рулады, провожая своим пением в последний путь одинокие листья, сорванные ветром с родительских ветвей, и кружащихся в медленном танце. 
      Молодой парень, сидящий на скамейке, встал, подхватив сползающее на землю пальто, которое спасало его от ночной прохлады: всю ночь он провёл в саду с тягостными мыслями и только под утро, приняв решение уснул. Зябко поеживаясь, он оделся. И уже не глядя на окно покинул сад. Он знал, что ему надо делать. 
       
      Двухэтажный дом с мансардой стоял в глубине большого пустынного двора. Единственное крыльцо, украшенное деревянной резьбой, как и наличники на окнах, было чуть перекошено временем. Несколько ступенек, ведущих к раскрытым створкам коридорной двери, нестройно пропели жалобные фуги под лёгкой поступью Михаила. В коридорном полумраке можно было увидеть несколько  дверей уходящих куда-то в глубь, но нужная цифра была нарисована мелом на клеенчатой обивке первой от входа. Не найдя звонок Миша постучал. Никто не отозвался. Из мрака коридора мягкой поступью вышла кошка, взглянула на пришельца и, задрав хвост, стала тереться о ноги. Миша слышал в тишине только её мурлыканье и биение своего сердца. Он постучал в соседнюю дверь и в следующую.  Дом словно вымер. Следом за кошкой появилась старушка, её хозяйка, она и объяснила, где искать Наташу. 
       
   
      Прежде чем отворить калитку за домом, он остановился. Восстановил дыхание. Привёл в порядок свой внешний вид, из газеты извлёк красную розу. Осторожно поправил смятые в дороге лепестки цветка и стрепетом ступил на тропинку ведущую в сад. 
      Она сидела на скамейке спиной к нему и читала книгу. Лучи солнца, еще таящие в себе тепло, ласкали её льняные волоса, которые струйками золотоносных ручейков растекались по плечам укутанных пледом. Деревья в пёстрых нарядах обступив сидящую девушку тихо шептались между собой боясь нарушить благоговейную тишину одиночества. Золотой ковёр осени был брошен к её ногам. 
      Он не успел коснуться её плеча. Она отложила книгу в сторону и обернулась. Кроткая улыбка коснулась бледных губ, они задрожали. В потухших очах вспыхнул, затрепетал огонёк нечаянной радости, засиял, заслоняя своим светом  часы постылого одиночества.
      — Мишка! — она попыталась встать, но не удержалась. Он поймал её хрупкое тело и,  прижав к себе, прошептал дорогие для каждого слова любви.  Губы их соприкоснулись, впервые познав друг друга.
      — Прости, я не послушаться тебя и пришел. Ты можешь меня прогнать сегодня, завтра, хоть тысячу раз,  но я всё равно буду приходить. Потому что ты мне нужна, потому что я люблю тебя. Слышишь? Люблю такой, какая ты есть! Верь мне!  Верь!
      — Что ты, это я должна просить прощения. Это я скрыла от тебя свою беду, утонув в своё одиночество. Ведь я инвалид. Понимаешь. Инвалид! Посмотри! Весь мой мир ограничен четырьмя стенами и этим садом. Я живу в уединении, общаюсь сама с собой, ибо ваш мир меня отвергает. Мой удел лишь наблюдать чужой праздник жизни.  И тут появился ты. Во мне что-то перевернулось. Мне стало страшно и я испугалось, пыталась боролась с этим как могла, но рождённое чувство оказалось сильнее.  Желание любить и быть любимой. Из сада ты не мог видеть мои костыли, а я, боясь тебя потерять, не решалась раскрыть свою тайну. Даже перед выпиской не нашла в себе силы сказать правду. Прости меня. Мне хотелось сохранить нашу любовь в чистоте, пускай даже путём разлуки. 

      С детских лет Наташа занималась спортивной гимнастикой, выступала на городских  соревнованиях, ездила по области, занимала призовые места. Тренер пророчил спортивную карьеру, если бы не трагическая случайность: во время показательных выступлений на брусьях лопнула стяжка. На этом детство и спорт закончились. Ей было всего двенадцать лет. Два года пролежала в различных больницах, в результате могла самостоятельно сидеть и передвигаться в инвалидной коляске. Ещё два долгих, томительных года, благодаря спортивной закалке и выдержке, ушло на то чтобы окончить школу и сделать первые попытки встать на костыли.  В семнадцать лет тело её приобрело необходимые в этом возрасте формы и сидя за столом она ничем не отличалась от своих сверстниц.  Но ограниченные возможности стали сказываться на характере. Мир замкнутый в четырёх стенах, постоянное одиночество заставляло осознавать собственную ущербность. Видеть в людских глазах жалость к себе  становились невыносимо. Круг друзей сузился, подруги по спорту разъехались, а других у неё не было.  Оставался лишь маленьким садиком за домом да полка перечитанных книг. Внутренние силы, на которых она ещё держалась, иссякли. Человеческое бессилие перед судьбой овладело душой и слёзы стали частыми гостями её изумрудных глаз. 

      Михаил служит в армии далеко за полярным кругом, ему остаётся  несколько месяцев до конца срока службы. Между ним и Наташей идёт активная переписка.
                                                    Здравствуй Миша!
      Извини, что задержалась с ответом. Я сейчас в городской больнице на реабилитации, второй раз после твоего ухода в армию, и спешу тебя порадовать: сегодня пыталась ходить без посторонней помощи.