В комнате темно. Так он пишет и в объявлениях: эта комната – 12м2.
Странно: рассвело, а тут словно смерклось. Сумерки.
Дом продаётся. Правда, не весь, а только та часть, которая принадлежит ему. Ему и его бывшей жене (два года его учат: надо говорить: первой).
Так вот, первой или бывшей по суду отошла одна вторая трёх пятых домовладения.
Это комната, где стоит печь. И где вечерами, вместо программы «Время» он смотрит слайды.
Он перелистывает календарь на столе: можно подвести итоги. Итоги, впрочем, неутешительные – дом не нужен никому. Дважды в неделю выходит газета, дважды в неделю он, - печатными буквами, - заполняет весь бланк, и, придя в редакцию, доплачивает за рамку, и, - за месяц! – ни одного клиента. Хоть бы один! Нет. Ни одного.
Сквозь задождевелое низкое окно в облупившейся раме, утвердив голову на локте, он смотрит на то, как неистово полощет ветер почерневшие ветви старой папировки, на отсыревший кривой забор, уходящий в гору, в палки малины, смотрит на соседские коттеджи, крытые немецкой металлочерепицей, и понимает: это – катастрофа, он такого не ожидал.
А ещё совсем недавно Петра Валентиновича нельзя было назвать неудачником; он вальяжно расположился в жизни: дом, работа, семья – всё своё. Что ещё нужно мужчине в 34 года? «Un peu de soleil dans l;au froide*»? Спасибо. Не кормит.
Кормил бизнес. Бизнес, как он его называл, а-ля маньер совьетик – вороватый, с азиатским прищуром. В пункте А купил за рубль, в пункте Б продал за два. Схема набитая.
И так продолжалось достаточно долго, но умные всегда заметны: кто-то навёл на Петра Валентиновича порчу. Петро стал пить без просыпу, и с рубля два уже не получалось. Маржа уходила на пропой. Жена, эмансипированная полудевочка с стрижкой каре, прихватив дочку, однажды сбежала, а чуть погодя, взломав замки, вывезла грузовиком аппаратуру и мебель. Пёс Шарик по-своему выказал своё презрение к кормильцу: поджав хвост, покинул домовладение. Кошка запропастилась ещё раньше. Остался Пётр Валентинович один. Как бирюк…
Он устало поднялся из-за стола, пошёл снова прилёг. Потолки высокие. 2.60. 12 умножить на 2.60, это… Может, кубатуру указать в объявлении? А что? «Продам три кубометра спальни», тётки же пишут «сдам угол»… Интересно, угол это три кубометра? Или больше?
Пётр Валентинович заложил руки под голову, скрипнул диванной пружиной. Хорошо, а как квартирант живёт в углу? Ну, спать там можно. Допустим. Ну, может, ещё тумбочку поставить. А – жить? Если твой только угол – как – тогда – жить?..
Сегодня клиентов можно не ждать: мокрый снег, мглисто, да и дорогу разбило до месива. Пошли отзимки: продолговатые сосульки вдоль крыши - будет весна долгой.
Ему тоже сидеть здесь долго. Вот зазеленел бы сад, трава закуржавела бы, тогда б и смотрелся участок по-иному. Невероятно, - ещё в начале апреля на ворохе прелой листвы в саду он видел восхитительную бабочку – павлиноглазку… Наверное, она уже умерла.
Перепластываясь с боку на бок, Пётр Валентинович пролежал весь день. Вечером занавесил шторы и зарядил в диамагазин новый блок слайдов, только вчера разобранных.
Это оказалась Киргизия. Десять лет тому назад.
Отмель пляжа в Чолпон-Ате, позади клубятся горы, под покосившимся рваным зонтом в жёлтом песке – он. При обработке плёнка передержана, и вода Иссык-Куля поэтому - зелёная.
Пётр Валентинович нервно варьирует глубину резкости, но лицо на экране – всё равно чужое. Густая смоль всклокоченных волос, совсем без седины, светлая котоновая сорочка навыпуск, бойкий жизнерадостный взгляд. Но главное – какая-то во всей фигуре одухотворённость, воля, то, что назвали бы «Tros de soleil dans les yeux**»…
Да, он моложе тогда был. Но дело всё равно не в этом. Того человека уже просто нет.
Бабочка умерла от холода - а отчего умер он?
Все последние вечера его заботил только пейзаж, но вот впервые вдруг он обратил внимание на человека.
Близкого ему человека.
Человека, которого больше нет.
_________
* Немного солнца в холодной воде (фр.)
* Слишком много солнца в глазах (фр.)
