старый чёрно-белый кот с рваными ушами, грязный и очень худой. Заметив, что мы начали к нему приближаться, он попятился, сильно хромая на правую переднюю лапу. Фактически он даже не в состоянии был на неё наступить, только чуть касался утоптанного нами снега и в неуклюжем прыжке сразу валился на левую лапу, пытаясь таким образом удерживать равновесие. И чем больше мы приближались, тем яснее в зелёных глазах кота читался сначала животный страх, а потом, когда кот осмотрелся и осознал всю серьёзность своего положения, я увидел тех глазах такой ужас, от которого у меня самого внутри всё сжалось. Отступая, кот, наконец, упёрся в угол между двумя сараями. Всё, отступать ему больше было некуда. Саня обернулся к нашей рукотворной крепостной стене и жестом велел второй команде ребят, наблюдавших всё это время за нами, быстро перебраться в маленький дворик.
Саня славился садистскими наклонностями по отношению к домашним животным, и мы это знали. Не спуская взгляда с кота, он скомандовал нам всем выстроиться полукругом так, чтобы угол, в который забилось несчастное животное, был в его центре. Таким образом у кота не оставалось ни малейшего шанса вырваться из нашего окружения. Мы ещё не понимали до конца Саниных намерений, но вся ситуация уже казалась, мягко говоря, неприятной. Поняли мы лишь тогда, когда Саня, стараясь не делать резких движений, присел, зачерпнул обеими руками мокрый снег и, сдавливая из него крепкий снежок, шёпотом велел нам делать то же самое. Только двое из ребят без колебаний тоже присели лепить снежки. Остальные попытались возразить, дать понять, что не хотят ничего подобного делать и не станут кидать тяжёлые снежки в кота. И вот тут наш Саня снова начал стремительно возвращаться в тот образ мерзкого отморозка, который мы все так ненавидели уже много лет. Его лицо обезобразилось злобным оскалом, и он зашипел: «А ну, сыкуны, быстро присели и лепим снежки! Если хоть один вонючий урод попробует сейчас сбежать, отвечаю, займёт место этого кошака. Вы меня знаете». Потом Саня поднялся с двумя снежными ядрами в руках. В тот момент он находился рядом со мной, а я, так получилось, оказался самым крайним с одной из сторон нашего окружения впритык к одному из сараев. Саня повернулся ко мне, сунул в мою руку снежок, потом, обращаясь к остальным, заорал: «Вот кто настоящий пацан, и кого я сегодня начал, в натуре, уважать! Кто докажет мне сегодня, что он такой же, могу забожиться, буду уважать. А сыкунов, бля буду, мы будем чмырить и мандячить каждый день…». Он ещё с десяток секунд брызгал слюной, угрожал и унижал. В общем, подымал боевой дух по-своему. И за всё это время забившийся в угол кот даже не шевельнулся. Видимо он уже имел подобный опыт и понимал, что любое его резкое движение может разозлить обидчиков ещё больше. А Саня не унимался: «Ну, давайте, кто у нас тут чмо, покажись! Кто первый побежит к мамочке? Или среди нас нет таких? А? Чего молчите, словно дерьма в рот набрали?». Напряжение накалялось. И в какой-то момент один из моих друзей, не сдержавшись, крикнул, что никакое он ни чмо. Помню, что именно он первый бросил снежок в кота. Бросил сильно, но не попал. И вот тут уже нервы сдали у животного. Кот вдруг сорвался с места и кинулся бежать вдоль сараев в надежде найти хоть маленькую лазейку для спасения. Но Саня быстро разгадал его манёвр. Дело в том, что на противоположном краю полукруга оказался самый младший из нас щуплый мальчонка, который не успел ещё слепить себе снежок. И сейчас он просто стоял и растерянно смотрел на бегущего прямо на него кота. Ещё секунда-другая, и коту уже бы удалось вырваться из нашего оцепления. Но это только если бы не было Сани. А Саня, увы, был. В мгновение ока он метнулся к щуплому мальчишке, сшиб его с ног, рухнул тут же на четвереньки, зачерпнул обеими руками в охапку чуть ли не полдвора снега и швырнул всё это в опешившего от увиденного перед собой кота. Сносимое снежной лавиной животное, отлетело метра на полтора от Сани, перевернулось через свою голову, после чего ретировалось и снова ещё глубже забилось в своём углу между сараями. Входивший в раж садист Саня продолжал хватать всё новые и новые порции снега и, наскоро лепя из них подобия снежков, метать их в кота. Ко всему он ещё успевал корректировать наши действия. Да, внук, мы тоже начали кидать. У меня на всю жизнь застрял в голове этот звук. Мокрые, тяжёлые снежки ударялись о двери сараев так, словно это были камни. Двери гремели, дребезжали доски, звенели навесные замки. Кто-то, очевидно, бил прицельно, кто-то, как я, просто бросал снег в направлении животного, лишь бы Саня видел, что участвуют в его забаве все, что трусов нет. А Саня, обезумев от садистской эйфории, с силой вбивал и вбивал снежные ядра. Вбивал туда, куда недавно забился кот, а сейчас это уже была бесформенная грязная снежная глыба. И глыба росла и росла. Казалось, ничего живого там уже остаться не могло. Но то ли от холода и боли, то ли от того, что внутри глыбы уже нечем было дышать, животное вдруг отчаянно зашевелилось. А спустя мгновение оно одним рывком буквально взорвало снежные оковы и снова ринулось на прорыв. И что удивительно, кот почему-то опять выбрал тот край, где находился Саня. Но Саня, к счастью, в тот момент в очередной раз нагнулся за снегом и не успел сразу отреагировать. Ещё прыжок, и животное точно уйдёт. Отвлёкшись, Саня уже упустил шанс его остановить. Он ничего уже не мог сделать, настолько стремительно всё происходило. И всё бы уже должно было благополучно закончиться. Если бы не один из моих друзей, который находился ближе всех ко мне. Я увидел, как он сильным взмахом занёс снежок над своей головой. Несчастное животное оказалось полностью открытым для удара. До него было всего несколько шагов, и не попасть в него мог только слепой. Ты, я уверен, слышал, что в некоторых экстремальных случаях, когда от неминуемой трагедии людей отделяли буквально мгновения, время вдруг чудесным образом сильно замедлялось, словно человеку давалась последняя возможность принять единственно правильное решение и спасти жизнь. Именно такой феномен произошёл тогда и со мной. Правда, окончательно я осознал это уже потом. А тогда всё вокруг превратилось в замедленное кино. Только видел я в нём лишь того моего друга и насмерть перепуганного кота. Всё остальное: двор, сараи, снег, ребята, небо – словно размылось цветными пятнами в какой-то абстрактной картинке. Будто всё это не было в те мгновения важным и поэтому не должно было отвлекать моё внимание от главного. Я видел, как поднялась рука моего друга, держащая большой снежок, вдруг застыла на пике своего размаха, а потом начала медленно опускаться, направляя тяжёлый снаряд точно в цель. Стремящийся вырваться из окружения кот не видел этого, так как уже заметил брешь в нашем оцеплении и, спасаясь, не сводил больше с неё свой взгляд. Поэтому ему было не увернуться от неминуемо настигающего удара. За те мгновения я даже успел для себя отметить и удивиться, насколько я отчётливо, во всех деталях всё это видел. И я так ясно тогда мыслил, что мог безошибочно рассчитать, что я сам могу успеть сделать. Дотянуться до правой руки друга и выбить из неё снежок не успевал уже точно. Единственное, что я мог сделать с успехом, так это толкнуть друга в левое плечо и тем самым помешать меткости броска. И вот теперь с той же скоростью, с которой опускалась правая рука моего друга, поднимались и тянулись к его левому плечу обе мои руки. Мне хотелось сделать это ещё быстрее, но не получалось, я был как во сне. Эффект замедления реальности прервался в тот момент, как только мои пальцы коснулись плеча друга. Далее был мой резкий и сильный толчок, а рука моего друга молниеносной тенью описала в воздухе дугу, завершая своё подлое дело. Однако какая-то третья сила внесла свои коррективы в происходящее, нарушив не только действия моего друга, но и моё желание отвести от кота беду. Точно рассчитав свой толчок, я также точно предугадал последующую траекторию полёта снежка. Он должен был с громким хлопком разбиться в полуметре позади животного о дверь крайнего сарая, миновав который кот смог бы уже беспрепятственно сбежать и скрыться от своих мучителей. Но от моего сильного толчка друг мой поскользнулся на плотно утоптанном снегу, и его падение изменило траекторию брошенного снежка. Тяжёлая твёрдо слепленная масса ударила животного в бедро, отчего зад кота по инерции занесло в сторону. Машинально ища точку опоры животное всем своим весом наступило на свою больную лапу, впервые сильно вскрикнуло и завалилось на бок. И опять для меня «включилось» замедленное кино. От испуга и неожиданности увидеть прямо перед собой вскрикнувшего кота, Саня выронил уже готовый снежок, который поплыл вниз к его ногам. Мой друг, не успевая выставить перед собой руки, чтобы смягчить удар падения, плавно и неуклюже заканчивал свой полёт жёсткой посадкой на правый бок. Но в этом эпизоде уже и он теперь был не важен. Отчётливо и ясно я видел только одни зелёные глаза. Измученные болью с отчаянием они смотрели почему-то только на меня так, словно их совершенно беззащитный сейчас хозяин старался запомнить своего врага, истязающего и бесцельно, лишь ради своей забавы, избивающего и калечащего его. Запомнить врага, отнявшего у него только что последний шанс на спасение. Мне захотелось крикнуть ему, что это не я, что я наоборот изо всех сил пытался помочь ему, спасти… Но вдруг замедленное кино прервал ещё один истошный крик: «Сука, бля! – орал Саня. – Я чуть не обосрался со страха! Чего вы все вылупили на меня свои беньки, недоноски? Всё, звездец кошаку! Теперь он наш. Добивайте его!».
Увы, ни я, ни кто другой из ребят не проронили ни слова. Никто даже не пытался спасти обречённо смотрящее на всех нас животное. А Саня, снова наклонившись за снежком, не выпуская из бокового зрения жертву, продолжал давать нам указания: «В бошку его бейте! Поняли? Бейте все в бошку!»…
Старик вдруг замолчал. Было очевидно, что его голосовые связки парализовал спазм, с которым старик пытался совладать. Это наводило подростка на пугающую мысль, что его дед о том, что произошло дальше в тот день, рассказать своему внуку просто не мог. Однако, спустя ещё минуту, старик чуть осипшим голосом продолжил:
— Знаешь, я ни тогда, в тот день, ни после него и даже став потом взрослым человеком не мог понять, что же тогда творилось у меня в голове. Почему я, любящий с раннего детства всё живое в нашем мире, способный уже тогда сочувствовать и жалеть, умеющий радоваться каждой новой травинке весной, радоваться каждой человеческой улыбке и каждому доброму слову… Почему я стоял тогда в том маленьком дворике и даже не пытался остановить безумие? Мало того, но я ведь ещё и принимал участие в самой настоящей казни невинного животного только потому, что так захотелось одному больному ублюдку. Что это было со мной? Какая такая сила заставила меня совершить такой поступок? И почему я не воспротивился этой силе? Почему позволил ей разрушить и убить в себе частичку моей души, навсегда оставив в ней чёрную рану, которую не
в состоянии залечить ни одна самая проникновенная и искренняя молитва? Вот, внук, те самые
