на прощание рукой.
Евгений вышел из комнаты в полумрак, оставив своего друга спасать мадмуазель от демонов в компании всезнающей куклы. Ему было мерзко.
Вернувшись домой, Евгений почистил зубы и, застелив диван, лег спать, хотя час был еще не самый поздний и было время повторить немецкий.
«Все равно я вас уважаю, мистер Беннетт!» – прошептал он, глядя в высокий, окутанный мглой потолок.
Сон не шел. Из-за стены до слуха Евгения доносились еле слышные голоса соседей. Точнее соседки, с которой хрипло разговаривал неизвестный мужчина.
- Я ему говорю: «я за отечество жизнь отдам, а не за ваши кресты!» А он мне… – гость ушел в глухое, невнятное бормотание, видимо будучи сильно пьян. – Вошь беломундирная! Шпак драный! А я его, когда обстрел начался… я его вот этими руками… за глотку р-раз, как гуся!
- Петенька, – простонала соседка дрожащим голосом. – Как же…
- А он трепыхаться… «Страшно?», – спрашиваю. – «Страшно, вашебродие?»
- Тише! Что ж ты такое говоришь… А услышит кто?
- А мне плевать!
- И что?
- А ничего! Придушил. Народ весь свой, никто не выдаст.
Она начала что-то горячо ему шептать, то и дело всхлипывая.
- Успокойся, – мрачно проговорил он. – Успокойся, сказал! Ничего не было! Эта тварь… никто о нем вспомнит! Там сейчас не то что год назад. Пополнение идет – одна сволочь и уголовники, по рожам видно. Думаешь, они воевать будут, хе-хе… Скоро там такое начнется!
Евгений слушал, чувствуя, как в груди останавливается и замерзает сердце.
- А я не вернусь туда, шиш! Чтоб меня как крысу в подвале газом – не-ет, гниды…
Евгений почувствовал, как его лицо наливается тяжестью, превращаясь в свинцовую маску. Он заплакал тихо и горько, не разжимая век и яростно скаля зубы, точно ему самому выжигало хлором глаза. Раскаяние и стыд за свою ничтожную, бесславную жизнь, лютая ненависть к ним ко всем: и к царю, и к правительству, и к Зауеру и ему подобным, и к этому пьяному мерзавцу за стеной, который (уже по голосу ясно) растерял все человеческое.
- Идиоты! – шептал Евгений, скрипя зубами. – Скоты!
Когда слез больше не осталось, и катарсис был пройден, он зарылся в измятую подушку и скоро уснул, вопреки забитому от притока слизи носу и продолжающим сочиться сквозь стену гнусным откровениям.
Сон
Он сидел в том же самом зрительном зале, на том же самом месте. Правда на этот раз занавес был поднят, а сцена освещена. Слева от него сидел доктор Беннетт, справа – Мсье Фантазм. Других зрителей Евгений не видел, быть может, их и вовсе не было.
На сцену плавными невесомыми шагами, колыхаясь, вышел Пьеро. Не актер, но деревянная кукла, сделанная в человеческий рост. Это несомненно была марионетка – Евгений видел тянущиеся от ее конечностей вверх нити, толстые, как телефонные кабели. Какая сила могла за них дергать, оставалось загадкой.
Грустно откланявшись, Пьеро принялся рассказывать тоненьким певучим голоском историю своей жизни. История была, как и положено, печальная, правда тема несчастной любови в ней отчего-то почти не фигурировала. Ее скорее даже можно было назвать унылой, если не нудной, несмотря на искреннюю боль, звучавшую в голосе рассказчика. По ходу повествования на сцене одна за другой появлялись другие куклы. Вместе они разыгрывали эпизоды из жизни Пьеро, дополняли его рассказ замечаниями, иногда возражали и даже вступали с рассказчиком в шутливые перепалки. Чем дальше шла история, тем пародийнее становилась манера их игры, тем хлестче и циничнее звучали замечания. В конце концов, от всего этого стало отдавать явным фарсом. Даже сам Пьеро, как будто потихоньку начал менять маску, исподволь глумясь над своим лирическим героем: постоянно прибегал к трагическим жестам, комично заламывал руки, срывался на крик. Ему это не составляло труда, ведь он был простой актер, рассказывающий вымышленный сюжет. Или не такой уж и вымышленный?
Евгений заметил, что доктор Беннетт время от времени мельком поглядывает на него. Небесные глаза доктора были полны ласкового, снисходительного презрения, на тонких губах поигрывала усмешка, которую он тщательно пытался подавить.
Евгений хотел спросить, что все это значит, но доктор приложил палец к губам и с хитро-озорной улыбкой указал на сцену: дескать, смотри, сейчас начнется самое интересное. Он глядел на Евгения так, словно рядом с ним сидел четырехлетний малыш, которого он привел на кукольный спектакль.
- Я все потерял, мне незачем жить! – хныкал Пьеро, ломая пальчики. – Кто издевается надо мной?!
«Кто издевается надо мной?!» – Евгений содрогнулся, вспомнив, что эта фраза принадлежит ему самому. Он выкрикнул ее в припадке отчаяния, когда был дома один.
Куклы затеяли новую перепалку. Пьеро ахал, делал вид, что вот-вот лишится чувств. Арлекин нагло передразнивал его.
Чувствуя, как на смену смутной тревоге лихорадкой подкатывает негодование, Евгений перевел взгляд на Мсье Фантазма и заметил, что и тот уже косится своими стеклами в его сторону. На прежде неподвижном лице иллюзиониста проступала зловещая усмешка.
Доктор и фокусник обменивались взглядами, как старые знакомые и даже мимолетно общались с помощью жестов и движений губ. Это было невыносимо.
Куклы на сцене уже открыто проигрывали эпизоды из жизни Евгения, причем делали это с откровенной злостью и безобразным паясничаньем. В какой-то миг до Евгения дошло, что и куклы, и доктор, и Мсье Фантазм действуют заодно.
Евгений вскочил на ноги, задыхаясь от гнева.
- Клевета! – заорал он. – Немедленно прекратить!
Наступила гробовая тишина. Актеры и зрители в фальшивом недоумении уставились на Евгения.
- Это все ложь… – запинаясь заговорил Евгений. – Да как вы смеете! Я… я совсем не такой.
- Позвольте, – испуганно произнес доктор Беннетт. – Неужели вы думаете, что кто-то здесь желает вам зла?
Он поднялся с места и положил руку Евгению на плечо.
- Да, вы не ошиблись, решив, что пьеса от начала до конца посвящена вам. Но разве можно принимать глупый розыгрыш так близко к сердцу?
- Розыгрыш?! Меня изображают злобным эгоистом с искалеченной душой! Будто я всех ненавижу!
- Сударь, спектакль – это всегда в той или иной степени буффонада, – улыбнулся Пьеро, который уже давно из марионетки превратился в настоящего человека. – Мы лишь несколько утрировали степень вашей эмоциональности, как этого требует искусство.
- По какому праву?! – вскричал Евгений, топнув ногой. – По какому праву вы заявляете, что я ненавижу людей и очерняете меня в глазах… в моих глазах!
Пьеро откашлялся и как бы случайно зачитал строки, написанные Евгением пару лет назад.
- Хватит! – взвизгнул Евгений. – Я писал этот стих для себя! Я не собирался читать его на публике!
- Вы собирались! – ехидно покачал пальцем Арлекин. – Еще как собирались! Хотели плюнуть в лицо своим друзьям, за то, что они вас не ценят. Вас тогда спасла чистая случайность.
- И что?
- У вас злая душа.
- Вы не смеете копаться в моей душе!
Евгений чувствовал, что ведет себя постыдно и нелепо, но состояние сна было сродни действию алкоголя. Он даже попытался выбраться на сцену, чтобы поговорить с этими насмешниками лицом к лицу. Доктор Беннетт мягко придержал его.
- Вы не понимаете, каково мне жить! – сквозь зубы прорычал Евгений, отдергивая руку.
- А чего же тут понимать? – вздохнул Пьеро. – Все просто. В безумном и страшном мире, в безумной и страшной стране, в безумной и страшной семье в безумную и страшную эпоху родились…
- Безумный и страшный… – продолжил за него Арлекин и тут же шутливо осекся.
- Прекрасный и талантливый «Вы».
- Вам родиться бы лет на сто пораньше, – проникновенно и задумчиво промолвила Коломбина, все это время разглядывавшая себя в карманное зеркальце. – Когда вчера, сегодня и завтра было одно и то же. Жить в усадьбе, просыпаться под пение жаворонка и стук крестьянского топора, дышать чистым, живительным воздухом, подставляя лицо нежной лазури.
- В рессорной бричке на бал, – дополнил Арлекин, заулыбавшись. – Ночные аллеи, страстные признания, поцелуйчики.
- По вечерам при свечах писать стихи, – мечтательно поддержал Пьеро. – Господи, какие шедевры вышли бы из-под вашего пера! Едете в бричке, за вами толпа босоногих детей, а вы им бросаете горсть конфет. А потом сами же это с негодованием описываете.
- Для крестьян вы были бы добрым божеством, для соседей милейший, почти святой юноша. И никаких усилий от вас бы не требовалось: просто быть собой. А вместо этого – фи! – Коломбина брезгливо поморщилась. – Грязь, хамство, война…
Это было явное издевательство, однако Евгений уже чувствовал, что готов расплакаться от той великой несправедливости, жертвой которой он пал, впервые увидев свет. Либо орать в иступленном гневе.
- Ваши переживания за страну, – вновь заговорил Пьеро. – лишь ни что иное, как переживания за себя внутри этой страны, верно?
- Ваша влюбленность произрастает из страха встретить смерть в одиночестве.
- Ваши стихи – попытка закрепиться в этой жизни хотя бы с помощью искусства.
- Что вам надо? – проскрипел зубами Евгений.
- Помочь тебе! – дружески улыбнулся Арлекин.
- Ты кажешься себе стариком, потому что совершенно запутался, – продолжал Пьеро уже без издевки. – Ты чувствуешь, что мир обманывает тебя, что он не показывает тебе, какой он на самом деле. Ты не можешь найти ключа. Есть два способа узнать, правду.
- Какие? – прошептал Евгений.
- Первый способ неприятный. Ты найдешь его на лезвии своей бритвы, в барабане револьвера, под колесами трамвая или в ледяной воде Москвы-реки.
- Можно наесться спичечных головок, – со знанием дела заметил Арлекин.
- Второй… ты его уже видел этим вечером.
Евгений хотел возразить, что он никого не видел, но вдруг перевел взгляд на белое лицо Мсье Фантазма и заметил, как тот подмигнул ему сквозь черную линзу, дернув скулой.
Это было так жутко, что его пробила дрожь.
- Нет, нет, нет… Я вам не верю! Вы его слуги! – заорал Евгений, испытывая дикий страх животного, угодившего в западню. – Вы обманываете меня!
- Зачем нам тебя обманывать? – развел руками Пьеро. – Зачем тебе обманывать самого себя?
Евгений вдруг понял, что никаких кукол на сцене нет и не было. Он оглянулся на доктора Беннетта, чтобы спросить, что происходит. Соседнее кресло было пусто. Исчез и Мсье Фантазм. Он сидел в зале совершенно один. Неожиданно весь зрительный зал, весь театр начал сворачиваться и уходить вниз, под землю на манер водоворота. Евгений вскрикнул, чувствуя, как паркетный пол плывет у него под ногами. Он бросился к выходу, начал перелезать через спинки кресел, прущих на него, словно льдины во время ледохода. Далеко, безнадежно далеко белела спасительная дверь… Через мгновение он уже кружился в чудовищной воронке, уходя все глубже и глубже в черноту, захлебываясь вихрем опилок, в который превратился пол. Услышал собственный вопль.
Первое, что различил Евгений был выцветший узор коричневых и золотых ниток на спинке дивана. Комнату заливал слабый, но все же прекрасный утренний свет зимнего солнца. Евгений перевернулся на спину, чувствуя нервную судорогу в ногах и омерзительную колючую сухость во рту. Слава богу! Никаких страшных кукол, никакого сумасшедшего театра… Кошмар лопнул как огромный мыльный пузырь,
