Егорычу снился замечательный сон. Один из его любимых – будто он пацаном идет босиком по зеленому лугу. Травя мягкая, теплая. Ромашки появятся чуть позже, а сейчас сплошной зеленый ковер. И так сладко на душе, что хочется смеяться, да нельзя. Тишину нарушать во сне не положено. Ему всегда было интересно - душам умерших снятся сны.
После того, как Машеньки не стало, он замкнулся в своем мире, и часто погружался в воспоминания, общаясь с ушедшими близкими. Это напоминало сны наяву. Старик подшучивал над собой, когда, задумавшись, не замечал, что чайник уже вскипел или заждавшийся у закрытой двери терьер начинал нетерпеливо скулить. Егорыч называл себя мечтательной барышней, смущенно разглаживая седеющую бороду. Грань между реальностью и его внутренним миром порой стиралась настолько, что ему приходилось прибегать к нарушению неписанных правил, принятых во сне, чтобы понять, где он находится в данный момент.
Подняв взгляд от зеленой травы на лугу, пацан обернулся и прислушался. Что-то тревожное начало наполнять его душу, нарушая гармонию. Это было предчувствие. Внезапно какая-то тяжесть навалилась на грудь, сердце заныло то ли от тоски, то ли от боли и замерло. Старик отчетливо почувствовал холодную тишину. Мелькнула мысль – ну, вот, и все…
Впрочем, Егорыч давно ждал этого момента. Пора уже. Ничто не связывало его с этим миром. Без Машеньки он никому тут не был нужен. Это когда они были вместе, жизнь вокруг кипела. Был дом, две дочки, друзья, домашние хлопоты, огород. Теперь только канарейка и терьер составляли весь его мир. Словно услышав эти слова, проснулся Дозорка. Самовольно покинув свой пост у входной двери в квартиру, терьер подбежал к дивану хозяина. Положив морду рядом с подушкой старика, тоненько заскулил.
Егорычу стало не по себе, что он вот так бросит единственного друга. Неожиданно. Не попрощавшись. Не выпустив его и канарейку на свободу. Это походило на предательство. Тем временем зеленый луг в сознании угасал, стал кружиться, заваливаясь назад. Вместо него наползала тьма. Было невозможно даже прошептать что-то своему верному другу на прощание. Только слеза предательски соскользнула по морщинистой щеке. Тогда Егорыч стал мысленно повторять шутливую команду терьеру:
- У Дозора кругозор!
Тот словно услышал ее, и радостно сделал сальто с места. Оглушительно залаял. Ухватив зубами одеяло, стал стаскивать его на пол. Вспомнив о соседях, которых пес мог разбудить среди ночи, Егорыч приказал себе подняться и успокоить разбушевавшегося охранника. Сердце дернулось, неровно застучало, словно двигатель у баркаса, зачерпнувшего бортом соленой воды. Потом с перебоями стало набирать обороты, отфыркиваясь и покашливая.
Наверное, создавая что-то, человек делает это по некоему образу и подобию, вкладывая частичку своей души, потому и относится к творениям своим, как к живым существам. Наделяет их какими-то человеческими чертами, привычками и даже именами, чтобы потом поговорить, ласково погладить и упрекнуть, если тот заупрямится. Вот и теперь старик сравнил свое больное сердце со старым двигателем баркаса, застигнутого штормом на подходе к родному порту. Он уговаривал его поднатужиться и дотянуть до причала, замурлыкав строчку знакомой песни:
- Есть у нас еще дома дела…
Мотор не подвел и на этот раз. Старик сел на диване, опустив ступни на истертый годами палас. Мелькнула мысль о зеленой траве на том лугу, что снился ему с детства. Медленно и глубоко вдохнув всей грудью, Егорыч, укоризненно показал головой:
- Тебя нельзя одного оставить, дружок. Ты ж соседям спать не дашь, а им на работу утром…. Это мы с тобой лодыри и тунеядцы на шее у государства.
Фраза прозвучала медленно на одном выдохе, так что терьер успел медленно подойти и доверчиво положить голову к хозяину на колени. Покорно прижал уши и закрыл глаза, всем своим видом выражая преданность и тихую радость. Он никогда не предаст, умет, спасая, но и не сможет жить без хозяина.
- Извини, брат, - прошептал старик, - так было хорошо на том лугу, что о вас с Соней не подумал.
Словно ребенка, он ласково гладил терьера, а тот поднял на хозяина полные нежности глаза. Оба замолчали, не в силах высказать нахлынувшие чувства. Да, и ни к чему это было. Те, кто подолгу общаются с братьями нашими меньшими, понимают друг друга без слов. В такие минуты время останавливается для них или просто не существует. Светлые души живут по своим законам.
Летний рассвет короток. Это зимой он осторожничает, приноравливаясь ступить на стылый снег. Сторонится любой метели, а от вьюги прячется за тучи. Летом он – веселый озорник, готовый запрыгнуть в любую форточку или распахнутое окно. На пару с солнечным зайчиком они мигом разбудят и партизан в глухом лесу и студентов после сессии. Вот, только сегодня утро не задалось.
Егорыч сидел на балкончике, укутавшись в плед, с чашкой только что заваренного иван-чая и смотрел вдаль с высоты четырнадцатого этажа. Было прохладно. Над большим изгибом Волги нависало нечто похожее на огромную медузу. Не меньше километры высотой. Со своего «капитанского мостика» старик часто смотрел на пароходы и суденышки, сновавшие в навигацию днем и ночью. Теперь же он был просто прикован к необычному зрелищу. Неведомая сила сформировала подобие огромной усеченной снизу сферы с бахромой по нижнему кругу. Голова этой медузы поднималась высоко в серое небо, словно гриб от ядерного взрыва, которым пугали документальные фильмы пятидесятых годов.
Терьерчик свернулся калачиком на коврике у ног хозяина, не желая оставлять того на балконе в одиночестве. Егорычу нужно было подышать. Это лучшее лекарство от всякой хвори. Конечно, не сравнить с морским ветерком, солоноватым и пахнущим травой, выброшенной штормом на берег, но что-то было особое и в этом речном собрате. Пацаном Егорка мечтал о море, но не сложилось. После войны нужны были строители. Сотни городов и тысячи деревень разметал тот проклятый огненный смерч. Страна медленно поднималась из руин, благодаря простым натруженным рукам. Было не до морской романтики.
Когда им с Машенькой, как заслуженным строителям, выпало счастье получить квартиру, он попросил эту. С капитанским мостиком. Давно это было. Теперь, вот, Машенька ушла, а он все еще тут. С тоской смотрит на кораблики. До моря не дорос. Ну, хотя бы река. Мечтал о большом доме, в котором будет жить большая семья. И построил бы сам. Они с Машенькой даже стали понемногу копить на материалы, выбрали проект. С мезонином… При пьянице-Ельцине все рухнуло. И страна, и надежды, и деньги. Обе дочки подались в Германию, да так и остались там. Ну, это их выбор. Только в его душе для них места не нашлось.
Выглянувшее на миг, солнце наискосок осветило нависший над Волгой зловещий купол медузы. Словно живой организм пришельца из космоса, та зашевелила свисавшими к воде щупальцами. Тут же поднялся шквалистый ветер. Крупные капли очередями застучали по окнам. Пришлось срочно прятаться в дом. Назревала не гроза, а настоящая буря. Но, похоже, её целью была столица, а не их маленький Подмосковный городок. Перемахнув его, то ли смерч, то ли ураган понесся к Москве.
- Все революции свершаются там, - подумалось Егорычу. – Дворцовые перевороты и покушения, многотысячные митинги и парады. Похоже, именно для этого и строят столицы. С широкими проспектами и площадями, неприступными стенами и подземельями. Наши предки тоже строили города и крепости, чтобы защищать их. Всегда находились желающие поживиться или пограбить Русь. Нет краше и богаче страны на свете!
Старик тяжко вздохнул, глядя на чашку в руке. Чай остыл, словно осерчав, что к нему так и не притронулись. В темном кружочке покачивалось отражение окна. Снаружи хлестал дождь, шумели ветви раскачиваемых деревьев, где-то жалобно заскрипел вырываемый порывом ветра лист кровельного железа.
- С корнем рвут, - мелькнула у старика шальная мысль. – Вот, ведь неймется… Кого только ни заносило на Русь. Норманы, шляхта, шведы, тевтонцы, французики, фашисты поганые. Теперь, вот, НАТО со своими ракетами. Братушки-болгары отвернулись, хохлы с бандеровцами корешатся. Дела…
Егорыч отхлебнул остывшего иван-чая. Знакомый с детства вкус напомнил голодные послевоенные годы. Было тяжело, но страна поднялась. Мы были вместе, и Гагарин был нашим, и хоккеисты наши были героями. Потом что-то произошло. В чеченскую войну дикторы уже говорили о наших ребятах не иначе, как «федералы». Вдруг русские парни стали чужими. Кто и как смог надломить нашу страну Егорыч не знал и отказывался понимать. А когда чванливый Чубайс, сидя в самолете, вдруг заявил корреспонденту, что его цель уничтожить страну, лишив ее собственности, никто не арестовал предателя. Словно зомби, все молча наблюдали, как бывший торговец цветами на привокзальной площади в копейки оценивает тысячи заводов и фабрик, построенные целой страной, и распродает их. Никто не сказал слова против!
Старик пил холодный чай без вкуса и запаха, вспоминая, как в девяносто первом толпа собралась на лубянке и смела памятник Дзержинскому. Аккурат напротив главного здания КГБ. Никто не вышел оттуда на защиту. Генералы и адмиралы, маршалы и полковники все, кто давал присягу и клялся защищать свою Родину до последней капли крови, пропали. Никто из них не вспомнил о той клятве и молча смотрел за сатанинский шабаш. Офицеры попрятались, партактив сжигал партбилеты. Через пару лет уже танки стреляли боевыми по парламенту. Прошло почти пятнадцать лет, но следствие по тому факту так и не провели - кто отдал приказ, кто был в танке… Огромная страна стала рассыпаться, как карточный домик.
Вот и теперь очередной ураган надвигается на Москву. Правда, если прежде это были внешние враги, то теперь они рядом. Вроде, как наши, и говорят по-русски. Только бубнят по всем каналам, что надо срочно переделать Россию, идти на поклон Европе, дружить с Америкой. Неужели всех русских на войне выбило, и остались одни полукровки. По ящику лица одной нации, которая прежде составляла пару процентов от всего населения страны. Теперь они повсюду.
Терьер почувствовал волнение хозяина и заскулил, уткнувшись носом в его коленку.
- Вот и я так же, - горько усмехнулся старик. – Тычусь носом, Дозорка, и ничего не понимаю. Ворье жирует, а те, кто должен их сажать, охраняет. Неужели честь русского офицера нынче ничего не стоит?
Вопрос остался без ответа. В нависшей тишине неожиданно подала голос канарейка. Обычно поют самцы, но Соня была необычной пичугой. Любила пообщаться с хозяином, когда он подходил к ее клетке на кухне. Тогда старик выпускал канареечку, и она усаживалась на какое-нибудь высокое местечко, чтобы пощебетать. О своем, о девичьем, как любил шутить Егорыч. Теперь Соня сама подала голос. Перепрыгнув на жердочку повыше, выдала звонкую трель. Склонив головку набок, стрельнула черными бусинками глаз в хозяина.
- Извини, душа моя, - спохватился хозяин, - сейчас пшена насыплю.
У них давно сложилась традиция – старик сначала протягивал Соне щепотку пшена на ладони, та садилась на вытянутый мизинец и важно клевала. Потом выдавала приветственную трель, и только затем
