живут. Говорил, пытались даже в участок забрать, потом кинулись – русский писатель. Ну, что с него взять, может, они все там такие… Одним словом, еле отбрехался. И вот вам, как итог – фото с полисменами, на память… Я подумал, почесав машинально затылок: такие фильмы можно километрами снимать, как гармонь растягивать.
- Помолчи, пожалуйста, - одёрнула меня за рукав великолепная Таня. - Это только начало, - мягко, но внятно прошептала она.
- Да я уже осоловел, - шепнул я в ответ. – А ты говоришь, начало…
Париж отмелькал, Далида скорбно допела.
А дальше был полный отпад!
Все ушли в экран. Легко и печально из квадроколонок звучала музыка: местами симфоническая, иногда эстрада или орган. Юра движениями, отработанными до автоматизма, втыкал сверху в щель проектора очередной слайд, так, чтобы не происходило заминок. На экране – ни мгновения, ни мига желтого пустого света. Кончается мелодия или часть – последний кадр. До секунды отлажено.
Заахал Ахмад, невзрачный казах из Ташкента, биофизик. На него цикнули девчонки, смолк.
Следующий слайдфильм в онемевшей комнате – абстракции. Морозные узоры, кристаллы, изображения каких-то химических процессов. Наложения второго слайда с «космическими» переливами цвета. Крупные планы чередовались с малыми, некоторые слайды скорее напоминали галлюциногенные картины художников, - так, во всяком случае, нам казалось. Наложения кадра на кадр давали потрясающий эффект. То ли космический пейзаж нам виделся, то ли другая планета. На окнах изморозь. Витиеватый серпантин. Откуда-то собор святого Петра в Ватикане… Никаких комментариев. Сиди и смотри. Фантазируй себе сам. Работаем самостоятельно, предостерёг мэтр ещё в начале просмотра. Каждый видит своё. В этом и прелесть – в сотворчестве и соучастии.
Ну, и венец программы, наверное, то, куда мастер мою девочку сманивал – слайдфильм «Колдунья» (4 части, 24 минуты). Замелькали через кадр обнажённые девичьи тела. У стога, на горной реке, в берёзовой утренней роще. Эротика в чистом виде, где-то даже «партийная». Ни тебе поз двусмысленных, ни промежностей потешных. Я вытянул шею, старался вглядываться пристальней; я знал – технически эротику на одном уровне не вытянет никто. Это невозможно. И я дождался. Мелькнули три или четыре слайда всего, где изящество женщины смотрелось натужно, похотливо, вульгарно. Я усмехнулся и дёрнул Таню за рукав. Она не поняла – «Отстань». «Присмотрись получше, где девушка восседает на поваленной берёзе, а кругом снег. А она – нагишом. Раскованная поза. А зад…» Изящная эротика всё-таки, подумал я. Дух захватывает. Но где-то там, в штанах… Нагая девушка с длинными распущенными волосами, с алой мушкой на лбу танцует индийский танец в прозрачном сари. Сказка!
Что-то вдруг клацнуло и Юра зажёг свет. Мы сидели совершенно обалделые и где-то с минуту глаза ещё оставались там, на экране. По инерции. Потом взрывом – возгласы, крики, похвалы, восторги. Вразнобой. Юра строг, слушает вполуха, привык, думаю, сука. Но видно: похвалы ему по сердцу, доволен. Люди поняли. Кто молчит – подозрителен.
Я устало протёр глаза, погладил край Таниного запястья.
- Что ты молчишь? – спросила она.
- Не слабо, - сказал я, - дока этот твой порнограф. Но с берёзами у него всё-таки перебор, в России что, другие деревья не растут?
- Ты беспросветный тупица, - в тон мне ответила Таня. – Ты видел, как плотно «Колдунья» ногами обхватывает ствол? Ты бы хотел, чтобы это была сосна?
Я посмотрел на неё, мы сразу же расхохотались.
Уже у входа в метро Таня произнесла обиженным тоном:
- Ты на меня ноль внимания. О чём ты думаешь?
- Ты не шуми, - примирительно сказал я, - оклематься дай, отойти немного. Мне надо подумать. Так что извини – комплиментов пока не будет. Пойми и извини.
Не знаю, поняла ли она, но позвонила только через неделю. Позвонила на работу, в «вонючее» ПТУ. Мурлыкала в трубку бодро, кокетливо, но я чувствовал по интонации – обида до конца так и не прошла. Сначала она, как обычно, подтрунивала над моей кушеткой, затем сказала, напуская равнодушный вид:
- Мне Юра звонил, «Порнограф». Ты ему чем-то понравился. – Она запнулась, вероятно, ища какую-нибудь к случаю колкость, но так и не найдя, прибавила, уже спокойным тоном: - Он хочет… чтобы ты к нему приехал.
- С тобой?
- Нет. Меня он уже не хочет.
- Даже фотографировать? – спросил я.
- Даже фотографировать… Так что ты можешь больше не переживать за мою нравственность, кина не будет.
Я вздохнул в трубку и ответил:
- Да я особо и не переживал. Ты бы комплексовать там стала, за свои крошечные груди. Помнишь, как у нас поначалу было? Даже руками прикрывала…
- Помню, - повеселела она, - потому что дурой была. – Я вдруг представил её, увидел словно – с распущенными тесёмками кимоно у себя в девичьей комнатке с пейзажиками и «Грюндигом» на прикроватной тумбе, живую, сладкую, истекающую соком на тахте полулёжа; телефон там тоже стоял у изголовья, и она отвечала однажды подружке, верхом сидя на мне: «Да, мы сейчас с ним этим занимаемся» - и хохотала в трубку... Она подбирает сейчас слова, думал я, взвешивает каждый слог… ну да! – она совсем не про то мне хочет сказать. Небось, трёт сейчас голые ступни друг о дружку. А сама думает…
- Так что мне ему передать? – спросили на том конце провода. – И, видно, не выдержав взятой на себя роли до конца, она, наконец, осведомилась: - Ну, ты ведь не фильм туда поедешь смотреть?
- Не фильм, - сказал я. – Давай завтра.
Наутро я и поехал.
На улице уже давно было светло, и в этот раз я с трудом нашёл 3-ий Красносельский переулок. Может быть, потому что был день, я и волновался больше.
- Так что, собственно, тебя интересует? – спросил он с участием.
Мы сидели всё на той же кухне с облупившимся кафелем, теперь вдвоем, и допивали чай. Я никак не мог привыкнуть к его небрежности в одежде, разглядывал его и не знал, как начать. Мятый ворот белой неглаженой сорочки топорщился у ключицы, скулы узкие, загорелые, брюки обвисшие, тоже мятые, в серую клетку… «Ну и где тут жена? – спросил я самого себя, - которая всё понимает?» Я вот не женат, а выгляжу, по сравнению с ним, как лорд.
В зале, устроившись на диване вполоборота к нему, я спросил то, что мне, как фотографу, больше всего не давало покоя. Все эти дни после сеанса.
- Юра, - сказал я и почувствовал, что краснею. – Вот эта твоя «Колдунья»… Как ты добиваешься того, что на слайдах обнаженная девушка так раскованна? Не эротика, а какая-то чистая, целомудренная красота женского тела…
Он поёрзал, скрипнув пружиной дивана.
- Ну как… можно трахнуть. Это её раскрепощает. Пропадает стеснительность, появляется в какой-то момент естественность вместо позы. Вместо журнального обезьянничания гармоничное тело женщины. Далёкое и близкое одновременно. Но это, - тут он крякнул в кулак, - это не обязательно. Некоторым хватает просто комплиментов… – он как будто осёкся, глянул на меня пристально из-под очков. Я понял, что ему мешало говорить дальше: он, видимо, вспомнил, что я знаю, как ему страстно хотелось отснять Таню.
И он сказал:
- Таня говорила, что ты тоже хочешь заняться обнажённой женской натурой… Очень нелегко искать, но мне проще. Я привожу их сюда, показываю слайды, они понимают, что это вполне реально. Потом, конечно, комплименты… Боже, как они любят комплименты! Как они на них падки! Понимаешь, у любой девушки есть что посмотреть и чем залюбоваться. То ли это ноги, или линия бедра, грудь или лицо особенно одухотворённое… И – сыпь, сыпь туда комплименты – им это нравится. Пусть она представит, что для подобной роли ты выбрал её одну. Что лучше и не сыскать. И ты не ищешь, не собираешься даже. И хвали, хвали…
- А у тебя все снимки эротические? – перебил я.
- Почему… нет, не все. Но в современном обществе эротика стала
ругательством, чем-то неприличным и очень часто граничит с похабщиной, - парадокс, правда? А потому хочется напомнить, что набожный 19 век и тот не чурался обнаженного тела. Эротизм свойственен женщине, ведь она генетически приспособлена к трансформации. Она пластична, и с ней интересно работать.
Он поднялся, постоял и заходил по гостиной.
- Есть и плохие снимки, уродливые… не вздумай их женщине показывать. Лучше выбрось, отобрав оригинальное и чистое. Главное – дух. И вот тут парадокс, составляющий, пожалуй, основную трудность. Женщины с глубоким духовным миром, - а здесь это превалирует, - как правило, несимпатичные. И отказываются. Вдохнуть из себя этот мир в глупышку, куклу очень сложно. И ненадолго можно лишь силясь. И вот тут ужас как важны твои интуиция, манеры, такт.
Я уже начал уставать от его лекции и спросил задумчиво, не глядя ему в глаза:
- Ну а если согреться вином? С ней выпить или ей одной?
- Э, нет, уже будет эротика, - сказал он убеждённо.
- Но ведь у тебя такие слайды в «Колдунье» были? – спросил я и улыбнулся.
Он смолк на минуту, а потом, обогнув стол и подойдя ко мне ближе, сказал протяжно:
- Ну ни х.. себе… И ты заметил? Сколько?
- Три или четыре.
- Три. Ничего себе! – он долго мотал головой. – Ну, ты, брат, считай профессионал…
- Так, а зачем ты их оставил, если сам видел, что это не то?
- Понимаешь, – горячился Юра, - я десятка три перепробовал на их место других слайдов, но по звукоряду, по музыке подходили только эти. Как ни бился. Ну, я и рискнул. Никто и не заметил. Вот… кроме тебя.
- Там Колдунья вульгарна, как колхозная ****ь, как вообще так вышло?
- Да тоже, в общем, случайно. – Он сел рядом. – Поехали мы на этюды, как я их называю, ранней весной, в марте. В Подмосковье в березовых лесах снега ещё по колено. Мороз градусов 15. Прихватил я бутылку «Столичной», это я всегда беру: если поранится, продезинфицировать, если замёрзнет – вовнутрь. Но обязательно после съёмки. Отснял четыре плёнки, ты видел, нормально получилось. Её уже дрожь стала бить, позировала-то голой – минут тридцать… Уходя уже думаю, можно. Дал ей грамм сто. Сам не пил. А возвращались к станции, другой уже тропинкой, и там вдруг – бац! – берёза в стороне лежит поваленная. Откуда в сосняке взялась – понятия не имею. И так пейзажно лежит, фотогенично, а крона в кустах орешника запуталась. Я не утерпел, не мог мимо такой удачи пройти. А девушка уже захмелела.
Он посмотрел на меня почти строго.
- Ну ты ведь не станешь спорить, что она красивая?
- Не стану, - сказал я, не понимая ещё, куда гнёт порнограф.
- Ну, вот… я ведь говорил тебе, эта красота их – моя беда. Без водки ещё ничего, а выпьют – бездуховность, нищета, пустота тотчас на лице. А в позах вульгарность, почти иногда порнографическая… Будто не студентка, а шлюха. Вокзальная, - в обиде, мне показалось, заструилось что-то уже личное. - Но главное – начни работать, - сказал он. - Попробуй хотя бы с Таней.
Я уставился на него, подумал, потом засмеялся натянуто:
- Ну… Таня… - неопределённо промычал я. – У тебя тут одних штативов и ламп вполкомнаты. Не с рук же её снимать?
- Это для портретов. Зачем тебе квартира, поезжайте куда-нибудь на природу, в лес или к реке. Что ты там, экспозицию сам не выставишь? – И добавил серьёзно: - Пока не холодно.
Начало меня уже с этой «лекции» подташнивать, я понял, что в
