– Поверь, я совершенно не хотел гнусностей! Я не намеревался разрушать ваш брак! Я не любил свою жену, однако, собирался провести с ней всю свою жизнь, только она этого не захотела! Я просто очень сильно возжелал использовать свой единственный шанс, чтобы именно от тебя на белый свет появился мой ребенок. Тогда мне было неважно: сын или дочь?! Главное, чтобы от тебя и чтобы мой! Просто, я всю свою жизнь настолько сильно люблю одну лишь тебя, что позволил себе этот маленький, пусть тщательно подготовленный и дорогостоящий, спектакль! Ведь для тебя, родная моя, я ничего на свете не пожалею! Я был уверен, что Лешка воспитает ребенка, как своего, мне лишь хотелось надеяться, иметь надежду, что может быть, случайно повезет, и все же будет сын… Я долго приплачивал медсестре твоего участка в женской консультации, чтобы она держала меня в курсе, не успели ли вы уже состряпать себе второго «бэбика» до того момента, как мне удастся все успешно организовать! И я успел! Признайся в этом, солнце мое? Прошу тебя, просто признайся: ты ведь после моей свадьбы забеременела?
Сказать, что я была ошарашена постановкой вопроса, было бы слишком поверхностной констатацией факта: в глубинах моей головы творилось такое! Вавилоняне отдыхают: столпотворение и «напятконаступание» одних мыслей на другие, бег по кругу и чехарда, с бросками друг друга через бедро и голову, с выворачиванием конечностей, пытаясь продемонстрировать хозяйке свою гуттаперчивость… В общем, тот еще бедлам!
Хотелось бросить в лицо Женьке и то, и это, сказать ему правду, что он заблуждается, что врач попросту не мог быть в курсе, ведь на учет вставать я с этой беременностью вовсе не спешила, однако, смущала мысль, что по существу он имел право надеяться: секс-то то, выходит, у нас с ним был! Выходит, имел-то он не только право! Тьфу!
Я прикусила язык: а что, если все эти блага, которые мы сейчас получили, только на одной этой надежде и зиждутся, что Егор действительно его сын!? Как Джон отреагирует, узнав правду?
Что, если сохраняя эту его иллюзию, я, в свою очередь, получу надежду на индульгенцию для Алексея, ведь неизвестно еще, как оно все обернется с этим террактом, будь он неладен? Думай, Лада, думай, не так просто взять и солгать в таком вопросе, да и правда сейчас нисколько не нужна никому… Соглашусь с версией Джона, дам повод считать себя матерью своего ребенка – а вдруг он предъявлять права начнет, и совсем разрушит наш пошатнувшийся семейный очаг? А вдруг экспертизы потребует? Хотя вряд ли, ему достаточно будет моего слова… Или нет?
Правду сказать? Начать его разубеждать? Так ведь он жизнь, можно сказать, прожил, убежденный в том, что где-то растет его отпрыск! Поверит ли он мне, захочет ли поверить? Сейчас любой звук с моей стороны, любая мимическая подача для него на вес золота, а для меня – может стать визгом гильотины… Как быть?
Как принимаются решения в подобных ситуациях? У кого спросить, ведь я отродясь ни одной мыльной оперы не смотрела, со всякими там сюжетами про подмены детей и отцов-претендентов – откуда черпать идеи?
Мир взирал на меня равнодушными-вежливыми глазами азиатки, не понимая моих проблем, улыбался и подбадривал сквозь взгляд собеседника и отрезвлял напоминанием о суровости возможных последствий холодом керамического пола…
– Не знаю даже, что сказать тебе сейчас, Женя, правда, все слишком неожиданно для меня сегодня, – робко начала я фразу, но Джон не дал мне ее закончить.
– И не надо, дорогая, я и вправду неотесанный солдафон, чурбан без высшего педагогического! Нашел время тебя озадачивать, у тебя и так сегодня чумовой расклад, – он рывком поднялся с кресла. – Ты в порядке, можешь встать? Или еще посидим? Хорошо, давай потихоньку выдвигаться, я тебя до дому отвезу, – его взгляд действительно сменился на обеспокоенно-виноватый.
До дому мы добрались в молчании. Пару раз Джон пытался прикоснуться к моей руке, но поспешно ее одергивал.
– Подниматься не буду. Позвони мне насчет завтрашних именин! Рабочие вопросы разрулю и непременно выберусь к вам, – он внимательно посмотрел на меня. – Я не забуду твоей проблемы, Ладушка, обещаю, через месяц ты все будешь знать доподлинно, а там уже принимай свое решение! Только пообещай мне, что в нашем сегодняшнем разговоре, точнее во второй его половине, мы поставили не точку, но двоеточие, договорились? У тебя будет время все обдумать, какое решение мне сообщить: правдивое или не очень? – он как-то странно мне подмигнул на прощание и поцеловал. Как-то даже не очень целомудренно поцеловал, если честно… Хотя, может быть мне все это показалось?
Я поднималась в лифте, прокручивая в голове его самые последние слова: что он все-таки имел в виду – правду о сыне, или какую-то другую правду? Боже мой, я становлюсь параноиком! Теперь мне уже начало казаться, что и про подлог в отчетности ему на самом деле уже известно…
Нет, так нельзя! Нужно собрать себя в кулак и выдержать эту битву! Партию, возможно, я сегодня Джону проиграла, но в начавшейся войне явно намечалась такая многоходовка, что исход ее не взялся бы предсказать ни один завзятый «нострадамус»! Я еще поборюсь! И за себя! И за мужа! И за сына!
Как я скоротала остаток дня, помню плохо, видимо, все-таки азиатские рецепты давали о себе знать, во-первых, а во-вторых, в отсутствии близких, слоняясь по огромному и вдруг ставшему таким опостылевшим дому в одиночестве, я, решив про себя, не выдумывать потенциально возможные диалоги с мужем, потихонечку накачивалась коньячком из домашних запасников.
Проснулась я в кресле в зимнем саду оттого, что замерзла, и оттого, что Алиса, вернувшись, громко аукала меня из холла. Выбираться на свет божий к людям ужасно не хотелось. Я отозвалась дочери, но продолжала сидеть в качалке, подобрав под себя ноги и закутавшись в плед, так кстати обнаружившийся на полу, под двухметровой араукарией. «Минус горничной, плюс мне», – подумала я, кутаясь в мягкую шерсть, когда на мой голос прибежала Алиса.
– Ну, мам, ты даешь! – обиженно надула губки дочь. – Будешь так колдырить, кто будет мне помогать с приготовлениями к именинам? Да, и что за повод, позвольте узнать? – она обвела рукой пространство вокруг меня, призывая меня к ответу.
Вокруг меня валялись две пустые бутылки, опрокинутый бокал, чудом не разбившийся при выпадении из моей руки (видимо в момент отключки), в луже янтарной жидкости. Чуть поодаль, на столике в ожидании томилась еще одна, наполовину початая бутылка «курвуазье»…
– Мне было грустно, – устало оправдалась я. – Как на работе, солнышко?
– Суматошно, – отмахнулась дочь. – Скажи лучше, что там наш именинник, когда он завтра прибудет и какие у нас планы? Да, и давай, пойдем-ка отсюда, скажу Виктории, чтобы приготовила ванну, тебе не помешает освежиться, отец звонил, задерживается, мы успеем к его возвращению привести тебя в божеский вид.
Отец! При упоминании об Алексее волной подкатила тошнота: задерживается, как бы не так! На работе ли? С ума можно сойти, как могут женщины уживаться с чувством ревности? Я никогда в жизни не ревновала, а вот теперь, выходит, буду медленно превращаться в сварливую каргу, снедаемую подозрениями? Нет, нет, этого не будет!
И я послушно направилась вслед за дочерью в ванную.
Надо отдать ей должное: Алиса оказалась права, и, повалявшись в ароматной пене, я действительно почувствовала себя как нельзя лучше. Сидя перед зеркалом в спальне, я даже получила некоторое успокоение, пользуя свое помятое переживаниями лицо косметическими процедурами. Сделав прическу и завершив мейкап, я придирчиво оглядела себя: ну, что могло отвлечь внимание супруга на сторону? Никогда прежде я не выглядела столь безупречно, не считая небольших кругов под глазами, успешно, впрочем, замаскированных! Стильная и еще довольно молодая, успешная женщина, имеющая достаточно времени, чтобы уделять его мужу, а главное – достаточно желания это делать! Эх, Лешка, знать бы, что у тебя на уме, что с тобой происходит, почему ты перестал доверять жене, отчего появились какие-то тайны, атмосферу которых, странно все-таки, я даже не почувствовала…
Однако же, тяготы длинной, наполненной тревогами и стрессами субботы, снова навалились на меня, и, отказавшись помогать Алисе в планировании праздника, я забралась на кровать, решив встретить супруга соблазнительной готовностью, но… сама не заметила, как задремала…
Алексей вернулся поздно ночью, аккуратно выпростав из-под меня одеяло, повернулся на бок и, пробормотав что-то о тяжелом дне, захрапел. Мне стало очень горько, но я постаралась не разрыдаться в голос, а, тихо давясь слезами, до утра уговаривала себя заснуть… И заснула. Похоже, минут за пять до звонка будильника…
Начинался новый день. Алексея уже не было в постели. Удивляясь, как можно просыпаться добровольно, когда тебя еще никто и не думал будить, я приготовилась бороться с любыми своими крамольными мыслями и тихонечко про себя читала мантры собственного сочинения: «Все у нас хорошо! Все идет своим чередом! Ничего из ряда вон выходящего не случилось! Сегодня праздник у девчат! Сегодня будут танцы! А у нас во дворе нынче праздник большой!» В общем, в таком духе…
Так сложилось, что и за завтраком мы с мужем не обменялись и парой реплик: когда я вышла к столу при полном параде, он уже дожевывал сэндвич, и, почти убегая, допивал кофе. Улыбнувшись мне дежурно-приветственно, вскочил, отер рот салфеткой, отодвинул мой стул, чтобы я присела, поцеловал на прощание со словами: «Ты сегодня невероятно хороша! Позвони мне, когда сын приедет», - и убежал.
Так вот. А я-то готовилась к общению с мужем, так сказать, подгрузившись обновлениями с «сервера»! А у него-то версия реальности и не обновилась за ночь! Что ж, бывает…
От раздумий меня отвлек звонок сына.
– Мамуль, любимая моя, прости, дорогая, но можно мне остаться с друзьями сегодня. Они так расстарались ради меня, столько всего организовали, не могу я их бросить. Ты же сама меня учила, что нельзя обижать людей, с которыми бок о бок приходится жить и работать. Так вот, они обидятся сильно, если я уеду сейчас.
[justify]– Подожди, сын, – мой голос немного
