Барховцев остановил свой внедорожник возле теткиного заборчика и вышел из машины, устало подвигал плечами, покрутил головой, расправляя затекшие мышцы, огляделся вокруг. Ватная тишина заброшенной деревни показалась особенно жуткой, словно он попал в другое измерение. В редких домишках, разбросанных как придется по единственной улице, горел свет — жизнь теплилась, но людей не было видно. По заснеженному безмолвию уходили в бесконечность столбы линии электропередачи, казавшийся в детстве далеким лес, чернел уже совсем рядом: молодые елочки и буйные кусты ежевики и дикого терновника уверенно наступали на огороды.
Деревня тихо вымирала, зимовать тут оставалось три или четыре хозяина, остальных забирали в город дети или другие родственники, но, насколько помнил Роман, тетка Нина упрямо не хотела покидать свой дом, отказывалась от всех предложений и коротала зиму вместе с остальными деревенскими отшельниками.
Как же она тут жила?
Уже лет десять, как сюда перестал ездить передвижной фургончик — автомагазин, за продуктами нужно было выбираться в город или в соседний поселок за речку через ветхий мост, воду приходилось таскать из колодца или из колонки, все удобства были во дворе. Деревня Ельниково пока не числилась в регистрах районной администрации, как бесперспективная, но это был лишь вопрос времени. Здесь не было водопровода, так же, как и газопровода, не ловила Сеть, но электричество пока было доступно, а вместо развлечения здесь можно было сколько угодно смотреть из окошка на четкую линию горизонта, какую не увидишь в городе.
Как же она здесь жила?
Насколько Роман помнил, тетка никогда не жаловалась, ничего не просила, не упрекала за редкие визиты — всегда была рада гостям, забывала свои болезни и старческую немощь, старалась досыта накормить нехитрой деревенской едой. Коронным блюдом тети Нины было мясо в тыкве: мяса у нее было мало, а тыкв всегда много — блюдо получалось изумительно вкусным. Сама тетка питалась исключительно кашами и овощами, на все замечания отмахивалась:
— Бабкам не положено много есть! Ничего не привозите, у меня все есть, колбаса ваша мне не нужна!
Каково же ей тут было проводить длинные ночи и бесконечную череду тоскливых дней? Всегда одна, отрезанная от мира, оставленная на милость дичавшей природы. Почему так сложилась ее судьба? И какое страшное искупление грехов молодости.
Барховцев нахмурился, глубоко вдохнул чистый и хрустальный морозный воздух, отгоняя от себя тяжелые воспоминания, от которых застрял комок в горле, и поднялся по обледенелым ступенькам крыльца. Холодная терраса оказалась закрытой на большой амбарный замок, насквозь проржавевший, раньше это допотопное чудище валялось в сарае среди разного хлама, а теперь стояло на страже вверенного ему жилища и притворялось надежной преградой непрошеным гостям.
Болты вместе со скобой вылетели из старых досок, едва Роман дернул посильнее, и стылое жилище приняло его в свои темные недра. В нетопленом доме тетки Нины было холодно, неуютно, одиноко. Шесть часов Барховцев гнал машину, чтобы управиться со всеми делами одним днем, но зимний день слишком короток, и когда он поставил машину рядом с покосившимся забором, солнышко уже тускло светило из-за края горизонта, собираясь завалиться на основательный отдых в пышные перины снеговых облаков, — значит сегодня уже не успеть покончить со всеми делами в этой деревне.
Роман бродил из комнаты в кухню, топтался по широкой террасе, снова возвращался в комнату и пробовал на вкус непривычное слово «мама», тихонько бормоча его себе под нос.
— Мама, мама, мама…
Перед мысленным взором появлялась молодая женщина, прекрасная, как Мадонна, с бесконечно добрыми и все на свете прощающими глазами — образ, который маленький Ромка когда-то нарисовал в своей душе, а Ромка-подросток расцветил и дополнил новыми красками. Но с фотографии на старом допотопном серванте на него требовательно смотрела старушка, сморщенная, как печеное яблоко — тетя Нина — его настоящая мать.
— Такие повороты не для моей лошади! — слова героя О’Генри Роман произнес нарочно громко. Слова разлетелись гулким эхом, и старый дом ему отозвался глухой возней где-то внизу в своих недрах, послышался легкий стук — крысы, наверное.
Он зажег свет, вскипятил чайник, достал из пакета, собранного запасливой Лелей контейнер с картошкой и двумя котлетами и поужинал. Разогревать не стал, просто запил горячей водой. Предстояло заночевать в этом доме, но несмотря на холод, печь он решил не растапливать ради себя одного — перекантуется как-нибудь. Завтра с утра сходит на дальнее деревенское кладбище, возложит венок на могилу, скажет матери, когда-то оставившей его задыхаться в сумке, последнее «прости» и уедет. Нужно еще навестить тетку Любу, которая организовала похороны и взвалила их на свои плечи. Можно было бы и сегодня пройтись к погосту, но, во-первых, что он там увидит в кромешной темноте — фонарей тут отродясь не было. А во-вторых, как-то не по-людски, словно он стесняется чего-то, словно стыдится — а ему нечего стыдиться или стесняться, поэтому на могилу он пойдет при свете дня.
Роман окинул беспомощным взглядом свое наследство. В телефонном разговоре сегодня утром тетя Люба все твердила ему про то, что где-то в доме лежат письма и завещание, надо их найти, а через полгода придется сходить к нотариусу, вступить в права владения. Он горько усмехнулся, спасибо тебе, мама, позаботилась о его будущем!
Конечно, жаль будет, если дом пропадет — места здесь, действительно заповедные, рыба в речке непуганая, грибов в лесу — даже на опушке хоть косой коси, но… Отстраивать дом заново нет никакого смысла — кто здесь будет жить? Приезжать на выходные? Гнать шесть с половиной часов в один конец, чтобы позагорать на солнышке, скоротать вечерок в могильной тишине без связи с внешним миром, а потом столько же назад, чтобы успеть на работу? Сашка, естественно будет рад, а вот Лиза и слышать не захочет.
Продать? А кто позарится на такую развалюху? Конечно, имеет цену земля, но вряд ли она стоит дорого вдали от города, к тому же, здесь идет постоянная война с подступающим лесом — молодые елочки, кусты ежевики, прутики дикой сливы приходилось выкорчевывать с огорода каждый год.
Здесь прекрасная рыбалка — но по весне безымянная речушка упрямо выходит из берегов, заливая окрестные луга и деревни на долгие недели, и упорно настаивает на своем праве называться стихией. Откуда в ней берутся такие скрытые резервы неизвестно, но факт остается фактом. В это время до Ельникова можно добраться только на крепкой лодке, а электричество подают в дома на два-три часа в день, кто из жителей не успевал вовремя поднять из подтопленного погреба припасы, тот мог забыть о них. Здесь были неповторимая природа и чистый воздух, от которого Ромка, приезжая на обязательный летний месяц, вырубался и спал как убитый дня два, но зато зимой деревню засыпало по самую макушку снегом, продувало промозглыми ветрами, сковывало морозами. Скорая Помощь и другие службы сюда не ходили ни весной, ни зимой, ни дождливой осенью — проехать можно только на машине с большими колесами — трактор, внедорожник.
Отапливались дома дровами или углем и запасать их нужно было заранее: Роман вспомнил, как каждое лето возле теткиного дома сваливали большую машину прессованного угля, и они с Пашкой и тетей Ниной таскали в сарай корзинки с брикетами, а после они с братом долго плескались в речке, где летом воды было воробью по колено.
Внезапно Роману захотелось уехать отсюда: подняться и рвануть к себе домой, сграбастать Лизу в тиски нетерпеливых объятий и почувствовать в своих руках горячее тело любимой женщины — капризной и обидчивой; захотелось насладиться грохотом стройки за окном, шумом машин, глотнуть запаха бензина и почувствовать себя живым, а не похороненным заживо в этом доме, который стал могилой для тети Нины — его матери.
После того, как ему стукнуло восемнадцать, он отстоял у отца право ездить в Ельниково, только когда сам захочет, а не проводить в обязательной тоске целый месяц из всего-то трех летних. Пашка приезжал туда не всегда, и в иные года Ромке приходилось отбиваться одному от теткиной заботы.
В то время он не понимал, почему каждое лето он обязан тащиться к тете Нине на целый месяц, но папа оставался непреклонным, несмотря на неопровержимые Ромкины аргументы, как-то: именно этим летом он должен остаться дома и походить в Станцию Юных техников, испытывать новые модели самолетов; школьный математический клуб будет работать всего один месяц! все друзья остаются в городе!! там скучно!!! Внимательно выслушав сбивчивые, возмущенные протесты, отец сажал его в поезд под присмотр знакомой проводницы и отправлял в глухомань, где даже перрона не было, приходилось спрыгивать прямо на землю, для этого в тамбуре поезда поднимали верхнюю ступеньку, открывая скрытую под ней лесенку. Возле вокзала его всегда ждала тетя Нина. А сам отец никогда туда не ездил. Лжец, обманщик! Оказывается, у него с ней был договор, а Ромка в нем был разменной монетой! Что еще, интересно спрятано у отца за пазухой? И неужели у него еще оставались к ней какие-то чувства, раз так подкосила ее смерть?
Барховцев даже задохнулся от подступившего возмущения и отогнал от себя все мрачные мысли.
Ну хватит! Достаточно воспоминаний — надо поискать письма. Он поднялся с дивана, вывалил на пол содержимое ящика, где тетка хранила свои документы и сразу же их нашел. Круглыми неровными буквами на заклеенном конверте стояло: «Барховцеву Роману. Завещание». Он убрал конверт к себе в сумку. Одно дело сделано — пускай тетя Люба успокоится и рыдает себе на здоровье над этим посланием с того света. Он тут же устыдился своего цинизма, замер, прислушиваясь к себе. Должен же он почувствовать горе, но внутри была только тоска, скорбь по дальней родственнице, а такого отчаяния, какое должен был бы чувствовать сын, потерявший мать, Роман не находил внутри себя.
Что же подтолкнуло ее к самоубийству? Летом, когда они всем
| Помогли сайту Реклама Праздники |
. Кинотеатр тогда не работал(
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+