Город

Город
Бескрайняя гладь воды. Мелкая рябь. После шторма.
Унесло лодку. Где мы? В ловушке тишины…
Обеими руками вцепившись в уцелевшее весло, принялась грести. Глупости. Расплакалась. Зашевелилась мокрая брезентовая накидка. Показалась всклокоченная голова. «Не надо», – произнес. Много ли он знает, надо или не надо. Мой муж.
Усилился ветер. Опять? Понес лодку. Вперед. К скалам. Ладно. Вдруг за ними – жизнь? Простая. С пресной водой. И едой. Любой. Голодно. «Сникерс» съели рано утром. Проглотили, не жуя. Дураки.
Через какое-то время увидели скалы. Тесно прижавшись друг к другу, они развернулись к нам плотной стеной. Их заснеженные макушки уносились ввысь, подпирая самое небо.
Скалы вглядывались в нас черными впалыми глазами. Вздернутые брови, полураскрытые рты… Уродливые каменные лица. Природа подшутила.
Сколько их, лиц? Десять? Двадцать? Мы сбились со счету. Множество.
Обо что-то гулко и тяжело стукнулась лодка. Наклонились. Увидели тело, к нам спиной. Прибило ветром. Подняли на борт. Зачем? Надеялись найти что-нибудь ценное в карманах. Может быть, еду…
Мертвая женщина была одета в пальто. Лето. Жара. Она утонула не так давно. Этой ночью? В шторм?
Перевернули ее. И я увидела себя. Истошно закричала.
Проснулась в холодном поту. Утро началось.

* * *
Заголосили на лестнице. Набросила халат, подошла к входной двери, глянула в «глазок». Грязная фуфайка, засаленные брюки, дырявые башмаки. Груда старой одежды поперек узкой лестничной площадки. Склонившись над этим хламом, орут старуха-соседка и ее дочка. Значит, лежит зять-муж.
Невнятное бормотание. Мне не слышно. Но я предполагаю. Пропил елку? Истеричное завывание в ответ. Сумасшедший дом. Мне бы привыкнуть. Пора съезжать.
До Нового года три дня. И двадцать адресов. Управимся.
Включила утюг. Разложила на столе костюм Снегурочки. Старый костюм. Потрепанный жизнью.
Залатала дырку. Пришила бисер. Приклеила конфетти. Засверкал, заискрился, словно только что из магазина.
Пронзительный телефонный звонок. В трубке – невнятный голос девочки, его дочери от первого брака. Проскулила: «Я беременная…»
Черт! В четырнадцать лет! Уронила горячий утюг на тонкий гипюр. Прожгла. Расплакалась. Что делать?
Приехала «Газель». Расселись. Бросили на свободные кресла мешки с подарками. Закурили. Дым в лицо. Пепел на искусственной бороде (Дед Мороз сидит справа). Что за окном – не видно. Окна в причудливых узорах. По радио передали: минус двадцать.
От заглохшей машины до нужного дома пробирались по нерасчищенной дороге (муниципалы отдыхают). Дошли. Слава Богу. Первый адрес.
Бледненький мальчонка раскрыл дверь. Нараспашку. Ждал. В тесном неуютном коридоре – мама, папа. Уставшие, осунувшиеся. Пропустив нас, ребенок возбужденно воскликнул: «Дедушка, а мама с папой разводятся!»
Провалиться бы мне в тартарары. И остаться там. Я широко улыбнулась. Мой напарник бодро расправил плечи (накануне скрутил радикулит) и сказал: «Здравствуй, малыш! Я принес тебе славный подарок!..»
Пели, танцевали. Вышли на заснеженный проспект. Ветер в лицо. Вьюга.
Из бездонного кармана новой сказочной шубы (купил накануне) Дед Мороз выудил таблетку аспирина. Проглотил. Заел снегом. Пятнадцать лет мы работаем вместе. Он постарел. Осунулся. Он еще долго будет «Дедушкой». Для меня – последний выезд. Предупредили. Замусолилась накладная коса, обвисли щеки. Все правильно.
– Ищи себе новую Снегурочку, – грустно сказала. Добавила: – Знаешь, мне было хорошо с тобой, Дед Мороз-любовник.
Повеселел. Поймал теплое такси.
Подъехали к нарядному кафе. Второй адрес по списку – центр города, корпоративная вечеринка. Постучались в закрытые двери. Шум за стеклом. Стоим. Замерзаем. Погреться бы. Не открывают. Холод пробирается под длинную юбку, под шерстяные колготы. Просто так не уйдем. В красном мешке – сувениры и маски: свинья, кошка, собака.
– Люд, у тебя шпилька есть?
Я протянула, вытащив из парика. Он лихо затолкал железку в обледеневший замок. Сразу появился охранник. Рассмотрел нас через стеклянную дверь, выкрикнул строго: «Вы кто?»
Кто мы? Дед Мороз и Снегурочка. Наверное.
Нехотя распахнулась дверь. Тяжелая рука на моем плече. «Тебя не звали», – сказал.
Праздник за спиной. Тесная каморка. Безликая тетка в синем фартуке пожалела меня, продрогшую, – плеснула водки в плохо вымытую чашку. Спасибо. Согрелась. Разглядела в замочную скважину: глумятся женщины над человеком – щиплют моего Дедушку за бороду, хихикают зло. Не выдержала. Сорвалась, ворвалась на чужой праздник. Уставились свинья, кот, пес… Опешила.
Выставили. Скользко. Рассыпались подарки, покатились из мешка. Собирали всем миром: я, Дед и дети, спешившие на елку в соседний ДК.
Подъехала «Газель». Потеплело – минус десять. Водитель развез нас по домам. Неудачный день.
Грязное платье. Руки окоченели.
Горячая ванна. Глядя на меня, голую, разомлевшую, мой муж произнес: «Я ухожу. Так нужно».
Ладно.

* * *
– Что ты кричишь? – спросил он у меня (мой муж?). Добавил иронично: – Вот уж не думал, что такая особа, как ты, боится покойников.
О чем это он?
– Она тебе никого не напоминает? – я откинула с серого лица утопленницы мокрые волосы. Лучше стали видны скулы и губы.
– Нам нужно ее раздеть. Эти вещи могут пригодиться.
Тяжелая ночь. Странное утро. Почудилось, что вижу свое собственное лицо. Тело совсем другое.
Солнце в зените. Хочется пить. Губы пересохли. Впереди – скалы. Если не стихнет ветер, мы разобьемся.
Я не готова умирать. Закричала. Громко. Поперхнулась.
В лодке – я, мой муж и покойница с моим лицом. Почему она с нами? Так и сидим, втроем. Вернее, она полулежит, облокотившись на его ногу. (Он не брезгует, недолго осталось.) Каменные лица приближаются. Их черные глаза блестят.
– Ты видишь? – спросила я шепотом. – Это сон?
Ответила она, с трудом разомкнув бледные губы:
– Со мной вы пройдете. Они меня узнают.
Это мой голос! Она говорит моим голосом!
Лодка ударилась о скалы. Но мы не разбились. Скалы не разошлись. Не исчезли вдруг. Медленно, покачиваясь, они уплыли в даль, словно не нужные больше театральные декорации.
Остров. Песчаный берег. Первой из лодки вышла покойница. Встряхнула волосами. Махнула рукой: «Идите за мной».
– Ты была мертвой! Только что! У тебя мое лицо! – началась истерика. Достало меня все! И покойница! И шторм! И его беременная дочь!..
Его беременная дочь? Это сон? Я сплю.
– Уйми свою женщину, – обратилась она к моему супругу. Почти приказала.
– Прошу тебя.
Его спокойствие поразило. Мой муж говорил со мной, как с сумасшедшей. Будто все происходившее – обычно, разумно и логично!
Пришли люди. Улыбнулись, протянули каждому чашку с голубой жидкостью. Я, не задумываясь, отпила. А мой муж!.. Отстранился, насупился. Понюхал напиток, опустил в чашку указательный палец, попробовал кончиком языка капельку.
И после этого он считает, что у меня не все в порядке с нервной системой?
– Они не отравят вас, – спокойно произнесла бывшая покойница. – Вы им нужны.
– Нас накормят?
– Не сейчас. Позже. Вначале тест.
– Что? – я нахмурилась. – И кто ты такая?
Нет, все-таки она мертвая. То, что она говорит и ходит, еще ничего не значит. Поглядим, что будет дальше. После того, как мы пройдем пшеничное поле.
Желтая пшеница расступилась, указав тонкую извилистую тропинку, бегущую сквозь высокие колосья. Пошли гуськом, один за другим. Я шла между мужем (он впереди) и женщиной-островитянкой (она сзади).
– Куда идем? – спросила я у нее шепотом.
– Ты не волнуйся. Может, обойдется.
Обнадежила! Обойдется – что?
Пшеница, как живая, расступилась. Я видела! Это не удивило людей. Никого. Даже моего мужа-скептика.
Долго ли нам идти? Я не спала всю ночь. Дрожала как осиновый лист под брезентовой накидкой, лежа на дне лодки.
Почему мы оказались в лодке? Не помню. Помню шторм. Лодку бросало из стороны в сторону. Страшно. В тот день, когда он, уходя, сказал: «Так надо», – даже тогда я не испугалась. А в шторм…
Он собирался оставить меня под Новый год. Мы прожили десять лет. Десять! А он возвращался в другую семью. В чужую семью. В свой первый дом.
– Негодяй! – я толкнула его.
Мой муж споткнулся. Чуть было не упал, столкнулся с шедшим впереди него мужчиной (или женщиной – все были одеты в странные бесформенные одежды).
Пшеничное поле осталось позади. Вышли на широкую дорогу. Гладкую. Ровную. Словно только что закатанную (запах асфальта). В моем городе нет таких красивых дорог. Все проспекты в колдобинах. Улицы в рытвинах. Тропинки в ухабах. Помню.
Осматриваясь по сторонам, вглядываюсь в даль. Яркие крыши невысоких домов. Синие, голубые, красные. Город?
– Город, – хором подтвердили островитяне. И добавили: «Ба».
Мы приблизились. Уютные домики, маленькие настолько, чтобы в них мог жить лишь один человек. В такое жилье хочется войти. И остаться.
Долго шли, но я совсем не устала, странно. Наоборот, с каждым пройденным шагом усиливалось ощущение того, что силы возвращаются ко мне.
У края дороги заметила низенькие холмики, одинаково безликие, неприметные. Неприятно. «Могилы?» – воскликнула (первое, что пришло в голову). Никто не ответил, словно и не расслышали люди моего вопроса.
Они ведут меня. Нас. Отчего островитян около меня вдруг стало меньше? Туман.
На широкую площадь вышли: я, бывшая покойница с моим лицом, мой муж и три человека. Не уверена, что этот третий островитянин – тоже человек. Но может быть.
Именно он произнес: «Смотри!»
Я зажмурилась (больно нужно мне видеть!), но все равно увидела.
Ржавая ванна. Покосившаяся полка. На полке – вафельные полотенца, застиранные до дыр, бритвенный станок, лезвия. Ванна наполнена горячей водой (пар), в ней – женщина с рыхлым телом. Рядом – мужчина. Облокотившись на раковину, он что-то разгневанно говорил.
Полюбопытствовала. Прислушалась.
– Я ухожу, – произнес он. – Так будет лучше.
– Скоро Новый год, – устало откликнулась женщина.
– Ты не понимаешь! Я им нужен. Сейчас. Сегодня!
– А я?
– У тебя есть Дед Мороз.
– Что?..
И все. Они исчезли.
– Кто это? – спросила я у островитян. Я подумала: они знают, не могут не знать.
Действительно, один из тех, который меньше всех походил на человека (у него не было рук; или, может, и были, только их скрывала плотная серая ткань, скроенная странно – без прорезей для рукавов), ответил:
– Это твоя следующая жизнь.
Испугалась.
– За что мне такая жизнь?!
Бывшая покойница зашлась ехидным смешком.

* * *
Поздняя осень. Ранняя зима. Метель быстро заметает следы. Редкие прохожие.
Пылают дрова в камине. Остыл чай на подносе. В руках зажаты вязальные спицы. Его нет. Час. Два. Три…
Полночь. Она надевает кашемировое пальто. Калоши. Набрасывает шаль. Гудит ветер, раскачивает фонари.
Она знает этот дом. Узнаёт его по округлым окнам и невысоким башням. Они там! Все. Его жена, дочь и он. Он остался с ними. Надолго? Его дочь заболела.
Скрипят ступеньки старой лестницы. За шумом, криком, слезами ее никто не слышит. Подкралась, как вор. Подслушала, как простолюдинка.
«Все будет хорошо. У нас все будет хорошо», – сказал он им. Им, а не ей.
Осторожно спустилась и тихо выскользнула, громко хлопнув дверью.
Хибарка на краю города. На отшибе. Не всякий решится переступить порог этой ветхой избы.
Людмилу ждут.

* * *
Вздыбились жеребцы. Приехали. Маленький огонек в оконце.
– На воду и на