За Цимлянским морем — в глубине суши, примерно, в десяти километрах от берега — окружённый многочисленными огородами, стоял пятиэтажный панельный дом. Каких-либо иных сооружений, кроме двух ржавых гаражей и полуразрушенной детской площадки, рядом с ним не наблюдалось. Это было бы более чем странно, если бы не щебёночный заводик, располагавшийся дальше — в конце асфальтовой дороги метрах в 300-400-х в окружении земляных терриконов. Этот заводик, собственно, и был причиной возникновения в чистом поле одинокого пятиэтажника — так администрация предприятия решала в своё время проблему рабочих кадров. Заводик, правда, был давно заброшен — и тому была определённая причина. Закончилась полезная выработка. Точнее, она стало некачественной. Поначалу добротный, песчаник постепенно превратился в слоистый, и при обработке в дробилках, теряя объём, превращался в никому не нужную лещатку. Хозяин был человек прагматичный — он свернул производство, оборудование вывез, а люди, работавшие на заводе, для которых, собственно, и был построен панельный пятиэтажник, остались. Не все, конечно, но примерно половина. Просто некуда было ехать... Так и жили они, предоставленные сами себе, уже пятый год. За продуктами ездили по очереди в соседский городишко, вода была своя — из артезианской скважины качал её электромотор. Интернета, правда, не было, зато на крыше стояла общая для всех тарелка от Триколор ТВ — так что если бы кто-то сказал, что этот дом оторван от прочего мира, то был бы не совсем прав...
Однажды летом поутру к дому подъехал полицейский уазик. Рассчитав, куда будет падать тень от пятиэтажника в течение большей части дня, водитель поставил там машину и, не торопясь, выбрался из неё. Это был средних лет мужчина в полицейской повседневной форме и при погонах старшего лейтенанта. Когда-то, должно быть, очень стройный, сейчас он казался просто худым и сутулым. Длинное вытянутое лицо, мощный лоб с глубокими залысинами, остаток волос был гладко зачёсан назад. Под низкими белёсыми бровями прятались голубые водянистые глаза, взгляд которых пытливо пробежался по театру предстоящих действий.
Он постоял, упираясь руками в поясницу и лёгкими потягиваниями разминая затёкшее тело, потом неторопливым шагом направился к одному из двух подъездов, подле которого на лавочке сидели две пожилые женщины.
— Добрый день! — сказал он, приблизившись. — Старший лейтенант Гуров. — Его рука машинально дёрнулась к голове, но он вовремя вспомнил, что находится без головного убора, и сделал вид, будто приглаживает волосы.
— Здравствуйте, — сказали женщины одновременно. Они смотрели на него с неподдельным интересом — не каждый ведь день к ним захаживают со стороны.
— Подскажите, пожалуйста, — сказа Гуров, машинально оглядывая ближайшие окна, в которых уже появились разнообразные любопытные лица. — Гражданин Калашников Сергей Васильевич у вас проживал?
Женщины переглянулись.
— Почему «проживал»? — спросила одна из них. — Он и сейчас проживает.
Старший лейтенант, не говоря ни слова, полез в нагрудный карман и вынул вчетверо сложенную бумажку.
— Ну вот, — сказал он, сверившись с какими-то данными. — Калашников Сергей Васильевич.
— Да, есть такой. Но он ещё спит, наверно. Он допоздна засиживается — любит всякие ток-шоу про политику посмотреть, а потом дрыхнет до обеда.
— Да нет, тут что-то не то. К нам в участок поступил сигнал — вчера вечером, что этот ваш Сергей Васильевич скончался при невыясненных обстоятельствах. Вот, приехал, чтобы засвидетельствовать и, при необходимости, провести расследование.
Обе женщины с испугом вытаращились на него.
— Как скончался! Мы ж его только вчера видали.
— Ну, дело житейское, непредсказуемое. Сегодня жив, а завтра... — Полицейский сделал вид, будто кашляет. — Так в какой квартире он живёт?
— В 18-й, вот в этом вот подъезде.
— Спасибо, гражданочки.
Между тем из подъезда подтянулись ещё несколько жильцов. Тщедушный мужик в полосатой замурзанной майке воина ВДВ и полуистлевшей папиросой в зубах, пацан лет 12, с таким неприличным любопытством уставившийся на приезжего, что казалось, будто он вообще в своей жизни никогда не видел ни одного полицейского, ещё одна женщина — сухонькая, поджарая, которая тут же попыталась взять дело в свои руки.
— Ай, добрый день, товарищ милиционер! Раненько вы к нам. Только солнышко взошло, а вы уже тут. Я вас проведу к Сергею Васильевичу. К нему подход надо знать, а то он может и не открыть.
— Ничего, откроет, — сказал Гуров таким убедительным тоном, что все сразу поверили — и вправду откроет. — Вас как зовут? — спросил он сухонькую женщину.
— А Евдокия Савельевна я. Свирская — это по мужу. А по девичьи...
— Не обязательно, — оборвал её полицейский. — Ну что ж, ведите.
Свирская вошла в подъезд первой, за ней Гуров, а потом и все остальные — всем было интересно, чем закончится это дело. Пацан так вообще, первым проскользнул мимо всех на лестницу и теперь шёл там, пятясь и улыбаясь во весь рот. Он то и дело спотыкался и пару раз даже упал на задницу — Гуров даже засомневался насчёт его адекватности. По крайней мере, мальчик не произнёс пока ни единого слова — в отличие от его домочан, которые за спиной Гурова уже вовсю обсуждали его визит. Свирская между тем объясняла, кто в какой квартире живёт. «Тут Смолины, тут Багровы, тут никто не живёт, тут ремонт, а тут бабка Толкиевна — за грибами с утра она ушла, их много сейчас подле терриконов растёт, вот дура-то, кабы знала, что вы приедете, так дома осталась бы. Будет потом волосы на себе рвать». Свирская хихикнула. Она стала говорить дальше, но Гуров её не слушал. Что-то выбивающееся из привычного ряда словно бы кольнуло его.
— Толкиевна? — спросил он вдруг. — Что за отчество такое?
— Да кто ж его знает, — мгновенно откликнулась сухонькая женщина.
— Я знаю, — сказал мужичок в тельняшке. — Это с игрищ каких-то. Она на заводе-то бухгалтером раньше была — денег было немерено, вот и ездила по всяким игрищам по всей стране.
— Что за игрища? — спросил Гуров.
— Да вот это уж не знаю. Бесовщина какая-то, должно быть.
Мужичок виновато развёл руками.
Гуров хмыкнул и пошёл дальше. Вся толпа, увеличившаяся уже примерно вдвое — похоже, весь дом тут сейчас собрался, двинулась за ним. На очередной площадке приоткрылась дверь и в образовавшуюся щель выглянула супер-древняя старуха с палкой в трясущихся руках.
— Савельевна, — рявкнула она. — Это что тут?
— Говорят, Сергей Васильевич умер, — крикнула Свирская.
— Чего-чего? — Старуха прислонила к уху коричневую костлявую ладонь.
— Марта Одиозьевна, — закричала Свирская громче. — Мы к Сергею Васильевичу в гости. Он сегодня скончался, говорят. Она глухая, ей кричать надо, — словно бы извиняясь, пояснила Гурову Свирская.
Тот снова отметил необычность ещё одного отчества, но в этот раз выяснять его происхождение не стал — полицейские тоже ведь человеки, у них тоже есть семьи, дети, и до бесконечности затягивать дело деталями, не имеющими к основной линии прямого отношения, им тоже не очень хочется. Он уже собрался было двинуться дальше, но тут Марта Одиозьевна, мелкими целенаправленными шажками приблизившаяся к Гурову, крепко вцепилась ему в рукав.
— А это кто, Савельевна? — проскрипела она, не отрывая от полицейского подслеповатых глаз.
— Это милиционер — из района прибыл, — охотно объяснила Свирская. — Он по поводу смерти Калашникова приехал.
Гуров попытался потихоньку высвободиться из пальцев Одиозьевны, но старуха держала крепко.
— Чего-чего, — проскрипела она опять.
Выручил давешний мужичок в полосатой тельняшке.
— Уголовное дело, Марта Одиозьевна, — крикнул он ей в самое ухо.
— Ой! — испугалась та и отпустила полицейский рукав.
Гуров, не желая искушать судьбу, двинулся быстрее дальше. Наконец они взобрались на пятый этаж.
— Тут, — сказала Свирская, указывая на дверь, на которой мелом было написано число 18.
Гуров вдавил кнопку звонка.
— Не работает, — пояснила Свирская. — Стучать надо.
Гуров постучал согнутым пальцем по поверхности двери. Свирская засмеялась, а вслед за ней засмеялись и все остальные.
— Да кто ж так стучит! — сказал мужичок. — Он же ж спит там. Его, поди, и ногами-то не добудишься. Вот как надо.
И он, подойдя к двери, повернулся к ней спиной и принялся изо всех сил колотить по ней каблуками тяжёлых башмаков. Примерно, через пятнадцать минут за дверью послышалось неторопливое шарканье, и кто-то недовольный сонным голосом произнёс:
— А я вот постучу, постучу!
— Открывай, Васильевич! — закричала Свирская. — К тебе участковый приехал.
Гуров вообще-то не был участковым, но поправлять Свирскую не стал — если Калашников откроет, то какая, в сущности, разница — участковый он, не участковый...
— Какой такой участковый? — не поверили за дверью. — У нас отродясь никакого участкового не было. Тоже, скажете...
Все снова рассмеялись, найдя, должно быть, слова невидимого хозяина квартиры очень забавными.
— Старший лейтенант котельниковского отделения полиции Валентин Гуров. Открывайте сейчас же. Мне нужно задать несколько вопросов.
Секунду три-четыре из-за двери не доносилось ни звука. Потом всё тот же голос произнёс:
— Так бы и сказали.
Скрипнул замок, дверь открылась. Перед Гуровым и прочими предстал одетый по-домашнему, то есть в трусы и майку, пожилой мужчина с не выспавшейся физиономией, спутанными волосами и приличной щетиной, которая если ножниц ещё и не требовала, то бритва уж ей бы точно не помешала. Гуров машинально кинул ладонь к голове, но опять вовремя вспомнив, что по-прежнему без головного убора, снова сделал вид, будто приглаживает волосы.
— Сергей Васильевич Калашников? — поинтересовался он.
— Да, это я, — откликнулся мужчина, обегая тревожным взглядом сначала Гурова, а потом и толпу за его спиной.
— Отвечай, лиходей, чего натворил? — закричала тут старуха Одиозьевна, только-только взобравшаяся на пятый этаж.
На неё зашикали, но старуху не так просто было сбить с панталыку.
— Доигрался, Серёжка! Добегался по девкам-то. Вот будет тебе ужо.
— Да какие девки-то, Одиозьевна? Я уже двадцать лет по ним не бегаю.
— Тогда в другом чём-нибудь признавайся, — крикнул «десантник».
— Говорят, что ты умер. Вот — лейтенант говорит.
— Граждане, граждане! — вмешался тут Гуров. — Не мешайте дознанию, иначе буду вынужден очистить помещение.
Вокруг мгновенно установилась полная тишина. Гуров повернулся к хозяину квартиры и сказал:
— Назовите, пожалуйста, свои фамилию, имя и отчество.
— Калашников я, — пробормотал мужчина, пугаясь ещё больше. — Сергей Васильевич. А что случилось-то?
— Неважно, — сказал Гуров раздосадованно — похоже, это был ложный вызов. Он на всякий случай снова заглянул в давешнюю бумажку,
|
Да, тоска там у них...