Она родилась и выросла у самого моря. И так же как родной дом или близкие люди, оно всегда было рядом; его шумное дыхание, не смолкавшее ни днем, ни ночью, с самого её рождения повсюду сопровождало её. Вот оно, игриво плещется за городскими воротами, от берега до маяка, манит к себе. Что там, дальше, за маяком её никогда не интересовало - там попросту ничего не могло быть, ведь там не было её.
И вот оказалось, что все же она совсем не знала его. Она и представить себе не могла, что вся Александрия с обширными бухтами, пристанями, величественными набережными и, словно подпирающей небеса, громадиной фаросского маяка, - всего лишь пылинка на окраине этой безбрежной мировой стихии, которую невозможно охватить взглядом, от необъятности которой замирает сердце. Она с удивлением видит себя парящей, словно птица, в вышине, в ласковых лучах солнца, а до самого горизонта, на сколько хватает глаз – лишь бескрайняя, бликующая и трепещущая синяя гладь, в которой можно разглядеть как резвятся стайки дельфинов, устремившихся куда-то наперегонки, то и дело выныривающих над поверхностью вод, поблескивая на солнце мокрыми спинами.
Вокруг царит безмолвие, абсолютный покой, и на душе такая же счастливая безмятежность. Хочется петь от счастья – и, о чудо, в плеске водной глади слышатся звуки тихой эллинской песни. И её душа, словно услышав что-то очень знакомое и родное, хотя и позабытое, радостно откликается и с упоением подпевает дивной мелодии.
Она хотела бы остаться ещё, но, пора возвращаться домой. Вон и маяк, и знакомый берег виднеется вдали. Она поспешно устремляется туда. Словно с качелей, легко соскользнув с солнечных лучей на камни берега, она бежит к городской насыпи. Вот и открытые ворота. Ещё немного и она окажется дома.
Но вдруг, к её ужасу, ворота быстро и страшно начинают обваливаться. Насыпь, а затем и весь город: дома, величественные храмы, грандиозные колонны и прекрасные скульптуры – все рушится, и, превращаясь на глазах в камни и пыль, устрашающе надвигается на неё. Она видит камни со всех сторон, они засыпали весь берег и вот-вот завалят её саму. С криком ужаса она замечает огромный камень, который летит прямо на неё, готовый её убить… И просыпается.
Однако, крик, только что так явственно звучавший в её голове, не смолкает и после пробуждения – она слышит его уже наяву.
- Где же она?! Где моя доченька?! Где Лидия?! О боги! Что за злодей похитил мою бесценную кровинушку?! – голосит мать, не помня себя, под вопли и вой перепуганных служанок.
Взглянув на кровать сестры, Сабина окончательно проснулась: все понятно, Лидия не успела вернуться вовремя с ночной гулянки. Ну и кто из нас дура?
- Сабина, доченька моя милая! – бросилась к ней мать. – Как же это?! Что произошло?! Куда она могла исчезнуть?! Ведь ты же должна что-то знать!
- Я знаю, - сказала вдруг Пантия, присаживаясь на кровати рядом с Сабиной. - Богиня забрала её.
- Что? Что ты несешь?! Какая богиня?! – ошарашенно переспросила мать, в удивлении и гневе уставившись на девушку.
- Исида. - уверенно кивнула Пантия. - Это была она, точно такая же как в храме. Я-то думала, что это все мне приснилось, а теперь вижу, что и впрямь - сама богиня посетила нас этой ночью, - говорила девушка, никем больше не прерываемая. - Проснулась я посреди ночи от яркого сияния в комнате и вижу – Исида! – она стоит возле кровати Лидии и протягивает к ней руки. Я в испуге закрыла глаза и спряталась с головой под покрывало, сердце у меня колотилось как бешеное, да так и заснула, а утром ещё подумала – что за дивный сон мне приснился, надо бы в храм сегодня наведаться, и вдруг смотрю – Лидии нет, нянюшка плачет, все вокруг кричат, и тут ты, госпожа, пришла, тоже плачешь. Вот я и смекнула, что, не сон это был… Ты разве ничего не видела, Сабина?
Сабина, так же ошеломленно взирая на неё, как и все остальные, лишь растерянно пожала плечами.
- Должно быть, великая богиня сочла Лидию достойной служить ей, - заключила Пантия.
Корнелия обхватила голову руками, словно мучимая страшной мигренью. Все это и впрямь напоминало кошмарный сон, или просто безумие. Но Лидии утром не оказалось в её постели, а старик Эхион клялся всеми богами, что всю ночь не смыкал глаз, охраняя дом, и обе двери, включая ту, что вела в экседру и в сад, всю ночь были заперты. Куда же она могла деться?
- Да, пожалуй... надо наведаться в храм, - молвила Корнелия, взирая безумными, полными тревоги глазами на окруживших её служанок. Не вполне веря словам Пантии, но уцепившись за возможность хоть что-то сделать для поиска пропавшей дочери, мать поспешила вон из комнаты. Следом устремились служанки, последней вышла нянюшка, с подозрением глянув на Пантию.
- Невероятно, - проговорила Сабина, глядя на пустую кровать сестры. – Что же теперь будет… Как думаешь?
- Поплачется в коленки родителям, а те и простят.
- А ты-то не боишься, что тебе влетит за твои сказки? – усмехнулась Сабина.
- Я всего лишь поведала о том, что видела во сне, - беспечно пожала плечами Пантия. – Ну так что, я пойду?
- Куда ещё? – удивилась Сабина, вдруг заметив, что подруга старательно причесана и одета в свое лучшее платье, как на праздник.
- Что значит куда? Ты же сама отпустила меня сегодня в Ракотис.
Ах да, действительно, только теперь Сабина вспомнила о вечернем разговоре насчет колдуньи. Это было словно в другой жизни.
- Отпустила - так иди! - не скрывая неудовольствия отозвалась она и добавила вдогонку, - только не задерживайся, ты мне нужна!
- Знаю, - самодовольно проговорила вполголоса Пантия, - я всегда тебе нужна.
Она вышла было из комнаты, но тут же вбежала обратно и замерла, прижавшись к стене и смиренно склонив голову. Сабина в испуге вскочила с кровати и тут же увидела отца. Пантия же, лишь только хозяин прошел мимо неё в комнату, тихонько выскользнула вон.
Агапий выглядел мрачным и злым.
- Что это ты вздумала матери голову морочить?! – прогремел он с порога, тяжело глядя на дочь.
- Я?! – удивилась Сабина, испуганно глядя на него.
Отец бросил взгляд в сторону её подруги, но той уже след простыл.
- Выгораживаешь свою злонамеренную сестру?
- Да я… - растерянно заговорила Сабина, но отец не был расположен её слушать.
- Значит, и ты намерена так же облапошить родного отца, как она?
- Батюшка!.. – попыталась возразить дочь.
- Вот ваша благодарность: опозорить отца перед всем городом?! – заходился праведным гневом Агапий, ничего не слыша.
- В чем я виновата?! – искренне не понимая отцовских к ней претензий, пыталась защищаться Сабина.
- Ты такая же, раз выгораживаешь её! – всё сильнее разгорался отец, а попытки дочери оправдаться лишь ещё больше гневили и раздражали его. – Тоже, поди, собралась сбежать из дому ночью, тайком, оставить отца в дураках?! И это за всю мою заботу! А я-то: и тряпки вам сирийские, самые лучшие и дорогие, вот вам золото, вот вам самоцветы, хотите образование – вот вам уроки самого дорогого философа! Ты хоть понимаешь своими бабьим умом, во что мне это все обходится?! Я каждый денарий кровью и потом добываю, только чтобы девочек своих в приличное общество пристроить! А вы значит так со мной! Лишь бы подцепить кого – и готово дело - бегом из дому и знать не знаю родителей! Разве же добрые дочери так поступают?!
- Но, батюшка, это неправда!.. – Сабина с досады даже топнула ногой, настолько нелепы и несправедливы были эти обвинения.
- Помолчи лучше! – отмахнулся ослепленный гневом Агапий. - Уж ты-то меня не проведешь!
Окинув быстрым взглядом комнату, и заметив то, что искал, отец направился к объемному серебряному ларцу на мраморном столике возле кровати, в который Сабина бережно складывала своим многочисленные затейливые украшения, и открыл его. Дочь с замирающим сердцем следила за его действиями, в отчаянии прижав руки к груди.
- Смотри, чего здесь только нет! – со злостью обратился к ней Агапий, небрежно выбрасывая украшения из их хранилища, - жемчуга, алмазы, сапфиры, рубины… да это просто сокровищница царицы Клеопатры! Зачем тебе все это?! – вопрошал он дочь, которая, роняя горькие слезы, лишь в безмолвной мольбе протягивала руки, не смея ни возразить, ни помешать свершаемому родителем святотатству. - Если в тебе живет душа простой рыбачки, значит и драгоценный убор тебе не к лицу! - ругался отец, немилосердно и грубо сгребая в кулаки изысканные драгоценные вещицы. - Итак, это всё я забираю у тебя! – сбросав как попало украшения обратно и захлопнув ларец, сурово изрек родитель.
Ответом на его жестокий приговор были громкие стенания дочери, ни в малой мере, однако, не разжалобившие Агапия.
- А ты, Сабина, чтоб с этого дня из дома ни ногой! Будешь прясть, ткать... мать тебе найдет работу. Лидия же зря надеется провести меня. Она больно хитрой себя возомнила, думает, если подцепила сынка префекта, можно и про отца забыть. Ничего, я в префектуру пойду, я в суд пойду, я добьюсь правды, они скоро узнают, как чужих дочерей воровать и почтенных горожан позорить, будут впредь знать, как у порядочных людей заведено дела делать! – продолжая ругаться и бушевать уже выйдя из комнаты, Агапий удалился, оставив дочь совершенно раздавленную сколь жестоким, столь и несправедливым наказанием.
Сабина упала на кровать и, воя от обиды и бессильной злобы, кусала до крови губы и рвала свои роскошные волосы, что перламутровыми волнами разметались по плечам и спине девушки. Она уже готова была разорвать на себе с горя тонкую льняную ночную сорочку, но тут ей вдруг пришли на ум последние слова отца, на которые она сперва, поглощенная горем жестокой утраты, не обратила внимания… Что-то такое невероятное и жуткое он произнес, что иглой вонзилось в самое сердце и застряло там. Подождите-ка… Он сказал... что Лидия выходит замуж за Макария Аттала?! Да не может того быть! Не может быть, чтобы она так возвысилась!
Перед ней, словно воочию, предстала ночная улица, и Лидия, убегающая за руку прочь от дома с каким-то мужчиной.
Обезумев от ярости, Сабина, заметалась по комнате, словно раненая львица по клетке. «Как же так?! Как же так?! Этого не может быть!»
- О бессмертные боги! Всемогущие! Справедливейшие! Не допустите! Умоляю! – что было духу завопила она. – Пошли вон! – переходя на визг, заорала она на рабынь, сбежавшихся на крики, и те в страхе скрылись с глаз госпожи.
Подбежав к кровати сестры, она в ярости сорвала все покрывала и раскидала их по комнате.
- Мучители! Я вам всем отомщу! Отомщу! – задыхаясь от ненависти простонала она и рухнула без сил на пол, устланный цветастым домотканым ковриком.
Тем временем Пантия достигла беднейшего квартала города, где жила колдунья.
Ракотис оказался местом, мало пригодным для прогулок. Пантию раздражало абсолютно все, что её здесь окружало. Вместо привычной брусчатки под ногами месилась бурая грязная пыль, быстро облепившая туфли и ноги по самые щиколотки. Копошащиеся в этой пыли, снующие повсюду и непрестанно что-то вопящие, одетые в обмотки и лохмотья, грязные дети. Тесно ютящиеся друг к другу ветхие неприглядные домишки. И ещё нестерпимая вонь – все здесь как будто провоняло этим мерзким запахом рыбы. Да и сами обитатели были не лучше - грубые мужланы и их невзрачные, угрюмые, забитые женщины.
- С дороги! – гаркнул кто-то у
