Навстречу радуге. Ночь

от  своих провожатых.
Между тем мы попали на второй этаж.  По свету в тёмном коридоре определили ординаторскую и направились туда.  Заглянули внутрь комнатки, где почему-то оказалось пусто. Я оглянулся. В узком коридоре тоже никого не было видно.
  Следователь опять порядком удивил меня. С той же неумолимой решительностью, он зашёл в первую по счёту палату, пошарил рукой по стенке и включил свет:
- Есть он здесь? – обратился он к нам.
Помещение явно перегрузили больничными койками. И все они были кем-то заняты.  Кто-то из пациентов не спал и, щурясь,  смотрел на нас.  Один сел на постели.
  Я обшарил взглядом много незнакомых лиц, расслабленных во сне, недовольных и даже враждебных, но среди них не обнаружил Сашки. Как видно, и сотрудник постовой службы хорошо запомнил внешность моего сына.  Поэтому так получилось, что мы одновременно отрицательно покачали  головами.
Затем, выключив свет, направились в следующую по счёту палату, где всё повторилось.  Потом ещё в одну, и ещё, и ещё…
Мы упорно искали его среди живых, но нигде не находили.
Закончив обход второго этажа, снова вышли на лестницу.  По ней поднялись на третий этаж. И сразу же по светлой полосе в коридоре определили направление, в котором нужно было двигаться. В ординаторскую третьего этажа мы ввалились одновременно, все вместе.
  У канцелярского стола сидел к нам спиной щуплый врач в белом халате.  При нашем появлении оторвался от рабочего раскрытого журнала, который, по всей видимости, только что заполнял и, не вставая, обернулся к нам. На лицо совсем мальчишка, впрочем, с заметными залысинами чуть выше лба.
Как всегда, за всех первый заговорил следователь.
- Мы насчёт сегодняшней аварии. Не подскажите, как там дела с девушкой?
- Прооперировали, - довольно буднично и немного устало ответил медик, не вставая и не меняя позы, находясь вполоборота корпуса к нам. – Будет жить.
- А мотоциклист?
  - Мотоциклист? Он скончался. Давно уже. Часа полтора назад.
  Я как-то внезапно для себя  начал отваливаться спиной подальше от людей.  Врач продолжал что-то говорить, но я уже не слышал ничего, оказавшись вдруг сразу внизу, на лестнице. Помню… Помню, что меня остановили  только закрытые двери. Я взялся за металлические прутья руками.  Так стоять было лучше, так я не мог упасть.
  Больное и измученное сознание отказывалось поверить  услышанному.  Где-то вдалеке  от меня родилась и пришла на спасение совершенно  дикая идея, надежда, что, может быть (а ведь такое случалось и не раз, я точно знаю!),  он встанет с той каталки и мне срочно сообщат о недоразумении.  Ведь слышал же я не раз, что медики ошибаются и  даже после фиксации смерти усопшие умудряются удивлять всех вокруг внезапным воскрешением.
Странно. Ловлю себя на нехорошем ощущении, что не могу сдвинуться с места.  Да ещё предательские слёзы  не хотят подчиняться. Всё продолжают свой бег по уже проторенным дорожкам на щёках. Вот ведь зараза…
  Полицейских по-прежнему нет рядом. Они где-то там, наверху.  Застряли. Видимо, всё ещё расспрашивают  того молоденького врача о малозначащих деталях.
Машинально достаю из кармана джинсов телефон, в адресной книге ищу, листая пальцем страницы, указатель с её именем.  Когда-то, лет пять назад я вбил, набрав нужные буквы в память телефона одно имя – «Наталья», но Сашке жутко не понравилась показная холодность, и он исправил надпись на «Любимую Наталью».
Нажимаю на адресную строку, а потом спускаюсь пальцами чуть ниже, на кнопку вызова.
Едва услышав её голос, говорю. Говорю твёрдо, без рыданий и всхлипываний:
- Сашка мёртв. Слышишь, его больше нет…
Наташа отвечает что-то – торопливо и многословно, но я не слышу её, ведь вокруг меня сам собой образовался непроницаемый вакуум.
    Позже узнал, что она намного раньше меня была поставлена в известность о тяжести повреждений, но всё время не беспокоила меня, молясь и надеясь на чудо.  Ей  было известно, что Сашу привезли в Первую Горку  в глубокой коме, ей так же объявили предварительный диагноз, его  состояние и характер повреждений, которые  не оставляли для нас и малейшего шанса.  Он по существу и был уже мёртв с момента поступления, и только одно молодое крепкое сердце продолжало жить, продолжало  биться вопреки всему ещё несколько часов.  Констатировав состояние, врачи  в первую очередь занялись теми, кого можно было спасти, кому срочно нужна была помощь, а мой ребёнок всё то время, пока я сходил с ума в полутёмном коридоре ждал своей очереди и когда она подошла, помочь ему не смог никто. Потому что спасти его было невозможно.
  Не знаю, сколько я стоял вот так, схватившись за решётку.  Неожиданно дверь передо мной открылась,  и я увидел  перед собой в форме размытого пятна лицо охранника.  Он выпустил меня из западни, а сам принялся совершенно растерянно толочься рядом, ничего не говоря и не понимая, как можно помочь мне. Я же,  тяжело и разбито шаркая ногами, добрался  до скамейки и сел на сиденье.
Ничего больше вдруг не стало казаться мне важным. Всё вокруг и в памяти стало вторичным. Только он один заслонил собой остальное. Он один. Мой сын.
Опустив голову, я беззвучно плакал. Я не издавал ни звука, знакомясь с совершенно неизвестной ещё формой особенного психического расстройства – с горестным плачем, с библейским понятием беды и несчастья.
Вскоре появились оба полицейских.
Следователь прошёл мимо молча, а вот патрульный - армянин остановился рядом.  Положил руку на плечо и сказал одно – единственное слово:
- Сочувствую.
А потом поспешно заторопился к выходу, прочь от меня.
  Я понимал, что должен встать и уйти, но не мог сделать этого.  Так и сидел на той проклятой скамейке минут двадцать.  Через некоторое время я услышал шаги и поднял голову. Небольшая подвыпившая компания проследовала мимо.  Какой-то мужик, лет за тридцать с дерзким выражением лица, весь разбитной избитый и одновременно не к месту весёлый при виде меня рассмеялся:
- Ты что, дядя, плачешь? Утро вон на дворе, а ты разревелся!
  Его слова оказались последней каплей. Я встал и вышел на улицу.  Где-то с полчаса, совершенно потеряв всякую  ориентацию во времени, бродил между кустарников вокруг больницы. И всё ещё продолжал молиться и просить, уже не знаю и кого.  Я предлагал обмен, просил забрать меня вместо него.  Одновременно мысленно отказывался от всего, что имел, взывая к небу и подземному миру, готовый заключить любой договор и на любых условиях, лишь бы он вернулся, снова был рядом.
Как всегда в подобных случаях, что  боги,  что ангелы  молчали и лишь терпеливо слушали, никак не проявляя себя и своих способностей.
Так и не получив ответа, побрёл домой.  Я шёл ранним утром, под первым светом зари по полотну дороги.
Не было заметно машин.
Да и вообще никому не было никакого дела до моего горя.
  Город спал.
Устало переваривал предыдущий день. Переваривал Сашку. А так же миллионы других событий и случаев.
  Спали люди в многоэтажных домах, спали и сами дома, лишь изредка выявляя жизнь внутри себя освещёнными окнами.
Возле «Грилиьницы»  собралась группа молодых парней, не обратившая на странного одинокого путника и толики внимания.