Навстречу радуге. День

натянутый шнур, прикручивали лист за листом.
Собравшись духом, вошёл внутрь двухэтажного домика с утопленными в земле до середины окнами первого этажа.  Постройка относилась ещё к началу пятидесятых годов, и поставили её, как говорили местные старожилы на высушенном болоте, где водились самые настоящие ядовитые змеи. Отец с моей помощью и вместе с внуком полностью изменил внешний вид строения. Штукатуреные стены, часто обсыпавшиеся прикрыл сайдинг, состоящий из трёх довольно светлых, приятных тонов. Прежнюю крашеную крышу из крупных листов железа с проступавшими пятнами ржавчины заменили весёлые зелёные пластины кровельной черепицы.
  Попав внутрь дома, медленно, как приговорённый к казни, поднялся по крутой деревянной  лестнице на второй этаж. И отец, и мать находились  в зале. 
  - Юра, что это ты сегодня так рано? – первая заговорила мама.
  Я ответил громко и отчётливо:
- Саша погиб.
  - Что там опять Сашка? – не поняла или не расслышала  она меня, продолжая улыбаться. Мать с отцом всегда искренне радовались, когда я или Сашка приезжали к ним в гости.
- Саша разбился, - на этот раз довольно сдавленно выдавил я из себя. Голос не подвёл, не дрогнул, но вот слёзы опять предательским образом покатились из глаз в невероятном количестве сами собой.
  Я не успел их вытереть.
Мать закричала. Закричала громко, натужно, навзрыд.
- Что? Что случилось? – отец в один миг оказался рядом. В последнее время он довольно плохо слышал, да ещё и давление постоянно мучило по вечерам – всё время за двести.
- Сашка разбился на мотоцикле, – повторил я горестную весть отдельно для него.
Дед огорчённо махнул рукой, на миг его лицо исказилось:
- Я так и знал, что всё этим и закончится.
Между тем с мамой происходило что-то непонятное и страшное. Ростом она у меня очень маленькая, вечно находящаяся в движении. Однако в тот момент некая невидимая сила выгнула худенькое тело, иссушённое постоянным трудом, холодным ветром и жарким солнцем  дугой. Она вытянула перед собой руки, которые, как я заметил, не могла сама опустить. Словно пыталась защититься или оттолкнуть от себя беду. И продолжала кричать. Сквозь рёв прорывалось лишь одно внятное слово, в одно и то же время и стон и зов:
  - Саааша…
    Я обнял её.  До этого скорбного  дня никогда не обнимал мать. Может только в очень далёком детстве, когда просился ей на руки.
- Мама, мамочка, успокойся…
  При помощи отца  нам удалось усадить её на диван. Её тело совершенно окостенело.  Мать продолжала страшно и громко кричать, кричать, не останавливаясь и зовя Сашу, а я  сидел рядом и гладил её по спине и голове, прося прийти в себя, вернуться к нам. Мне пришлось отвернуть лицо, чтобы не расстраивать её ещё больше.  Ведь слёзы катились градом, а вытирать их у меня не было ни сил, ни возможности.
  - Галя, успокойся, успокойся, ведь уже ничего не поделаешь, - дед действовал продуманно и без не нужной суеты.  На короткое мгновение исчез из поля зрения, чтобы чуть позже вернуться с ложкой настойки валерианы в одной руке и стаканом воды в другой. С силой мы с большим  трудом влили лекарство матери в рот и заставили проглотить его.
Часа два сидел рядом с ней, шепча, умоляя, прося не плакать, а дед приводил сотни разумных доводов, что мы ничем не можем ему помочь и продолжал с такой скоростью истощать немалый  запас успокоительных средств, что скоро батарея пузатых флаконов несокрушимым бастионом  выстроилась на журнальном столике.
  С большим трудом удалось привести её в себя. Теперь Сашина бабушка лишь изредка всхлипывала. 
  Я понимал, что должен вернуться:
- Пап, мне нужно ехать назад, у меня Наташка осталась одна, она нисколько не лучше,  - сказал я, обращаясь к отцу. – Справишься?
  Дед горестно  махнул рукой, отпуская меня.
Понимая, что сам вряд ли доберусь до дома – не хватит сил, позвонил и опять вызвал такси. Раньше на такси передвигался очень редко. Раньше. Но не в тот день.
  Полчаса спустя снова увидел Наталью и по её виду понял, что без меня она попыталась найти утешения в спиртном.  Надо сказать, что подобрала она себе лекарство из числа наихудших из возможных.
  - Мы даже не знаем, как устроить похороны, - обратился я к ней. – Должны же существовать какие-то специальные службы. Поднимусь, включу компьютер и посмотрю, что можно найти по запросам.  Наверняка, у нас немало есть похоронных контор, нужно обратиться в одну из них.
Торопливо поднялся на второй этаж, включил кнопку загрузки компьютера. Только спустился вниз, как в двери позвонили.
  Я открыл дверь. На пороге стоял высокий мужчина средних лет, темноволосый со скорбным выражением лица. Как ни странно, несмотря на жару, носил он тёмный строгий костюм, что показалось мне сразу довольно необычной деталью.
Мужчина поздоровался и как-то осторожно попросил разрешения войти. В его голосе слышалось  сочувствие, слегка приправленное скорбью и печалью. Антон* первым делом упомянул о том, что он работает в городской похоронной службе. Как получил адрес – так сразу и отправился к нам. Вскоре мы уже втроём сидели за столом на кухне  и обсуждали всевозможные  детали предстоящих похорон. 
- А я только что собирался искать вас, - признался я.
Антон терпеливо и с большим тактом объяснил, что похороны могут состояться только через три дня. Проволочка возникла из-за того, что тело забрали для проведения судебной медицинской экспертизы, обязательной при наличии тяжёлых и принёсших смерть травм. К тому же его специалистам и сотрудникам потребуется некоторое время для того, чтобы привести покойника в надлежащий вид.
  Слушая бесконечный поток мелких деталей, которые нужно было обдумать и утвердить, всё не мог поверить, что вот так запросто, не прошло ещё и суток с последней встречи с сыном, а я уже сижу и обсуждаю с посторонним человеком предстоящие похороны. И кого? Моего родного сына!
  Между тем, вероятно под влиянием стресса и исказившего реальность алкоголя Наталья взбунтовалась, и начала протестовать против того, чтобы  проститься с ребёнком в специально отведённом зале. Нет, она требовала его к себе на всё время, что можно было находиться рядом с ним. Просила на каждую оставшуюся минуту поместить гроб с Сашей сюда же, в соседнюю комнату, рядом с которой мы заседали.
- Поверьте, я бы вам не советовал этого делать, - осторожно попытался успокоить её Антон. – Вы просто не представляете, как он сейчас выглядит.
В свою очередь и я категорически восстал против настолько явно разрушительной  идеи.  Одна лишь мысль о том, что весь вечер, ночь и половину дня рядом будет находиться гроб с телом сына, была способна лишить последних сил.  Мне казалось, что такого испытания мне не дано вынести.
- Я просто сойду с ума! – заявил я.
В итоге Наташа согласилась на ранее предложенный вариант с арендованным залом.  Затем Антон достал цветной буклет и начал переворачивать страницы. Чего тут только не было! Столетиями отобранные и улучшенные дизайнерами и художниками предметы имели отношение к одной лишь теме - смерти.  Венки, венки, венки… Каждый венок нёс на чёрной опоясывающей ленте соответствующую надпись. Были венки от друзей, были от родителей, от дедушки, от бабушки, от тёти и дяди… По-моему я заметил даже посвятительную надпись от любимого пса хозяина…  Затем пошли гробы… Мы выбрали самый дорогой и красивый гроб из красного дерева.  Он показался мне так хорош, что так и захотелось лечь в такой же рядом с сыном в могилу.
  Закончив показ, Антон договорился о том, когда свяжемся на следующий день. Ещё раз, выразив соболезнование, собрал со стола подписанные бумаги об оказании услуг, все свои мрачные картинки, оставил визитку встал и ушёл.
Не видя больше надобности в сетевых поисках, я поднялся по белой лестнице наверх.  Сверху услышал, как Наташа позвонила своей матери и сообщила о смерти внука.  Та долго не могла поверить, предполагая, что Сашка опять придумал очередной розыгрыш, в который втянул и мать. Наташа, срываясь на слёзы, долго убеждала её, что трагедия случилась на самом деле.
  Сидя на кровати, я тоже звонил. Близким и знакомым.
Потом по скайпу связался с братом, проживающим в Германии. Видел, как на экране вмиг превратилось в мрамор его лицо.  Он только и произнёс:
- Что тут можно сказать…
А на заднем плане, моргнув цветастым платьем, горько зарыдала его жена.
Звонки шли и шли. Один за другим. Не знаю, откуда столько знакомых узнало о нашем горе в такой короткий срок.
Кому как, а мне выслушивать слова сострадания и соболезнования было всё тяжелее с каждым новым сочувствующим голосом. Ведь всё время продолжал же отчаянно цепляться  за мысль, что кошмар пройдёт, что я попал в него случайно, попал в чужой дурной сон, где мне нет места.
  У меня практически не было детства в современном понимании слова.  На самой ранней стадии сознания, воспоминания прошлого смутно хранила память. Помню, меня отводили затемно, рано утром  родители к какой-то старушке в очень древний, почти развалившейся однокомнатный деревянный домик.  А сами спешили на работу.  Там я играл сам с собой, с клубком ниток или же изучал с ней азбуку. Она кормила и изредка рассказывала сказку.  Я уже не помню её, но помню руки, подающую тарелку  - морщинистые, с вздувшимися венами на почти высохшей плоти. Забирали меня поздно вечером.
    Потом пришёл черёд  садика и школы.  Всё свободное время я помогал маме и папе – в поле или в огороде.  По ночам читал книги, поздно вечером учил уроки. Школьные премудрости давались на удивление легко, я бегло читал и считал в пятилетнем возрасте. Изредка со мной играл старший брат, но никогда родители.
  С Сашкой же с рождения и до гибели мы находили всегда какие-то общие сумасшедшие - весёлые темы - игры, которые усложнялись от совершенно примитивных к таким, которые требовали определённых знаний и остроты ума. Как раз через Сашку я и получил то, что недополучил раньше. Открыл дверь в детство и попал в мир, с которым был знаком только понаслышке, необыкновенный и очень яркий.
Я потерял слишком многое. И ничто не могло заместить утрату.
  На фоне постепенного осознания трагизма произошедшего моим сознанием всё больше и больше завладевало одно желание, одна мысль, один позыв:
«Хочу к нему».
Хочу к нему.
Хочу к нему…