До свиданья, мама!

  Пятилетняя Катя проснулась ночью оттого, что её били. Удары сыпались на голову, плечи, спину... В первые секунды она не могла понять, сон это или явь. А окончательно проснувшись, обнаружила себя в руках всклокоченной матери, тычущей в лицо дочери кофточку,  в которой та ходила последнюю неделю. Выволакивая девочку из кроватки и гневно сверкая чёрными глазами,  с криком «Почему грязная?!» - мать продолжала её бить.
  В соседней комнате заворочалась и захныкала маленькая сестрёнка; мать бросила старшую и кинулась туда.
  Это был не первый случай, когда Кате доставалось от матери, но ночью такое случилось впервые. Мать постоянно находилась «на взводе», на многие детские вопросы или просьбы отвечала криком или ударами. Дочь её боялась; детскому сознанию мать казалась злобным чёрным чудовищем, в лапах которого она находилась. Чудовище было готово в любой момент разозлиться, и требовалось вести себя осторожно. Но полностью стать незаметной не получалось, и побои сыпались то и дело.
  Катин отец жил далеко, на Севере, где даже летом люди ходили в плащах и куртках. Это место называлось «тундра». Отец там работал в шахте начальником, и время от времени Катя с мамой ездили к нему. Поезд «Москва-Воркута» успел стать привычным, одни и те же станции за окнами казались родными и знакомыми.
  А в Воркуте их ждал папа, большой, ростом куда-то под потолок, с громким голосом и настоящий силач: он подхватывал дочку и поднимал так легко, что захватывало дух. От папы чуть пахло одеколоном, его шершавая щека слегка кололась, но всё равно сидеть у него на руках было очень приятно.
  И вообще у отца в Заполярье было интересно. Как-то раз он повёл дочку в ресторан, Катя сидела за столом с белой накрахмаленной скатертью на уровне её глаз, болтала ногами, не достававшими до пола, ела что-то вкусное и разговаривала с папой почти как большая.     
  Другой раз осталась с ним дома, мама зачем-то уехала в больницу. Отец варил дочке манную кашу и наливал её в стакан. Та заглядывала внутрь, смотрела на редкие крупинки, которые плавали в нагретом молоке, и удивлённо думала: «А папа кашу варить не умеет!» И старательно выпивала всё.
  Но через несколько дней мать вернулась с крохотной сестрёнкой на руках.  Леночка часто плакала, и её всё время пеленали. Мама стала ещё сердитее, с криком запрещала старшей дочке подходить к малышке и даже смотреть на неё. Иногда днём мать  лежала на кровати, уткнувшись в стену, и при любой попытке Кати подойти или что-то спросить, молча и не глядя наотмашь била дочь, куда придётся. Поэтому та старалась сидеть тихо и подолгу рассматривала ледяные узоры, намерзавшие на окне. Полупрозрачные узоры красиво искрились на солнце и сопротивлялись попытке отколупнуть их ногтем от стекла. Правда, делать это Кате запрещалось: «Разобьёшь окно!» Но порой палец сам тянулся тихонько потрогать холодные кружева.
  Вечером дома появлялся папа, гремел ведром в кладовке с углём и топил на кухне печку, из которой на железный лист, прибитый к полу, изредка падали угольки. Никого не удивляла печь в квартире пятиэтажного дома и дымовые трубы, лесом торчащие на крыше. Печи топились во всех квартирах; это же Север, тут  холодно – так и должно быть.
  Вьюги в Воркуте действительно бывали злые, порою окна полностью занавешивала воющая круговерть. А в редкие солнечные дни с третьего этажа открывалась пустая белая равнина; взгляд лишь изредка цеплялся за торчащие пучками невысокие прутья.
  Но вдалеке, у горизонта, горели отражённым солнцем блестящие металлические стены широкого здания. Катю мучило любопытство, что это за светящийся дом, и она всерьёз подумывала потеплее завязаться на прогулке шарфом, взять санки и отправиться пешком через белую равнину, чтобы рассмотреть всё. Горизонт казался близким; свою идею Катя ни с кем не обсуждала– всё равно запретят! - но какое-то смутное сомнение всё же удержало её от этого похода. Возле дома тоже было неплохо: снег хрустел под ногами, по нему легко скользили санки, а в выходные её на санках катал папа, укутав шерстяным одеялом.
  Жаль, что родители часто ссорились. Папа кричал, что устаёт на работе, а через несколько дней начинал приходить домой пьяным и с грохотом валиться на пол в прихожей, опрокидывая вешалку со всеми пальто. Вскоре мама хватала дочек и опять уезжала в Москву.
  К папе ездили ещё не раз, и Катя знала, что по-другому нельзя, иначе «из Москвы выпишут». Но о чём речь - не понимала. Так говорили взрослые, и её  родной дом разделился на два города.

  Случалось, девочку отвозили к бабушке Рае в Луганск. Вот это ей по-настоящему нравилось. Там никто не кричал и не бил, приходила добрая няня, маленькая старушка Михайловна, пекла Кате оладушки с мёдом, водила её в парк собирать шишки и позволяла танцевать под игру уличного оркестра - в сторонке, чтобы не мешать музыкантам. А когда со своей врачебной работы приходила невысокая бабушка в очках, у неё в сумке часто оказывалась длинная сахарная конфета – по её словам,  это передавал заяц. Хотелось познакомиться с зайцем, но он всё время бегал  по делам. Ладно… главное, рядом находилась бабушка, с которой было хорошо. Когда она приходила домой, для малышки всё вокруг словно освещалось солнцем.
  А летом мама ездила с детьми к прабабушке, в тихий городок у моря, и там  отводила Катю к светловолосой тёте, папиной сестре. В тётином дворе пахло цветами, бегала весёлая стайка детей и шелестело листьями большое абрикосовое дерево с привязанными качелями; с него были видны соседские крыши и дворы. Тётя Света работала в детском саду, пела забавные песенки и шила Кате платьица – точные копии её собственных.  И они ходили вдвоём на море в одинаковых нарядах, вызывая улыбки у прохожих.
  Одно лишь омрачало радость: мама всегда приходила за дочерью. Поначалу та пряталась под кровать и умоляла тётю сделать вид, что её нет, что куда-то ушла; просила не отдавать её и разрешить остаться здесь. Тётка, недоумевая, просьбами и уговорами извлекала племянницу из-под кровати, объясняла, что так нельзя, - и мама её уводила. Позже Катя перестала просить; поняла, что бесполезно.

  Подросла сестрёнка, ей исполнилось два года, и при очередном визите в Воркуту Катю уже отправляли гулять на улицу с ней. Леночка походила на забавный шарик, укутанный в сто одёжек, перевязанный шарфом и еле стоящий на маленьких валенках. Как-то знакомая собака с любопытством подошла к детям. Понюхала, вильнула хвостом – и «шарик» не удержался на ножках, покатился с испуганным плачем. Сама встать малышка не могла, Кате тоже не хватало силёнок - тянула, тянула… так и катала по снегу, пока двум ревущим малявкам не помог прохожий.
  После этого случая мама уже выгуливала обеих. Катерине внушали, что она теперь старшая, большая и умная. Правда, быть умной у пятилетней не очень получалось. Как-то мать сходила с дочками в магазин за подсолнечным маслом, вернулась к дому и отправила умную-старшую отнести домой стеклянную бутылку в «авоське». Та радостно побежала вверх по ступенькам – и на полдороге споткнулась. И когда отец распахнул дверь, его взору предстала вымокшая в масле дочь, держащая авоську с осколками и деловито сообщающая:
- Папа, я упала!
  Потом родители ругали друг друга над головой дочери, а та стояла внизу в лужице масла - с шубки капало, - и думала, что мама опять побьёт…

  И после возвращения в Москву побои тоже продолжались. Мать била её за всё подряд – как «старшую». Порой говорила и младшей: «Стукни Катьку!» И та, тараща глупенькие глазки, неумело хлопала сестру ручонкой.
  Однажды Катерину переклинило. Она вырвалась из недобрых рук матери, заперлась в ванной и оттуда сквозь слёзы прокричала: «Дерьмо!» - не умея иначе высказать, что это неправильно, мама так поступать не должна!
  Мать с каким-то рычанием приказывала ей открыть дверь, и в конце концов, плача от ужаса, девчонка отодвинула шпингалет…

  Через какое-то время Катя почувствовала, что уже не может выдерживать крики, побои, многочасовые запреты ходить в туалет, постоянный страх… И на прогулках стала высматривать среди прохожих женщин с лицом подобрее. К таким подходила и, набравшись духу, произносила: «Мама меня всё время бьёт…» - не зная, не умея выразить по-другому. Женщины испуганно шарахались и строго отвечали: «Деточка, маму надо слушаться!» После нескольких попыток Катя обращаться к прохожим перестала, поняла, что бесполезно.

  Затем появилась и третья сестрёнка. Имя для неё мама взяла из какого-то фильма – Анастасия. К папе ездить перестали, но он ещё присылал деньги. А денег маме постоянно не хватало, она оставляла младших под присмотром умной и старшей, и бегала по московским комиссионкам, пытаясь быстро продать что-то из вещей. Не хватало на еду, дети сутками сидели голодными.
  В один из таких дней, когда мамы не было на пустой кухне, Катя добралась до пакета с остатками муки. Вспомнила, как тётя Света пекла пирожки, и решила накормить куклу игрушечными пирожками. Высыпала муку в тарелку, налила воды, помешала… Получилось что-то похожее на настоящее тесто. Девочка принялась лепить маленькие пирожки, потом крошечные вареники, и до того увлеклась, что не услышала, как подошла мама:
- Что ты делаешь?
- Мам, смотри, я сделала вареники, - пролепетала заигравшаяся повариха и сжалась, ожидая брани и побоев. Но мама, на удивление, промолчала. Внимательно посмотрела на Катино творчество, взяла все вареники и сварила их в небольшой кастрюльке. И они ели эти вареники втроём: и Катя, и Леночка, и мама. Только Настя их не пробовала, она была ещё маленькая и не умела кушать как взрослые. Катя обрадовалась, что у неё получилось взаправдашнее, съедобное угощение; жевала и хвалила, как вкусно. Мама непонятно смотрела на неё и не отвечала.

  И в безденежные дни Катя всё равно выходила во двор, забегала к подружкам, вызывая поиграть… и как-то раз, пока подружку одевали, увидела на полке в прихожей вскрытую пачку печенья. Ей так хотелось есть!.. Она смотрела на печенье и боролась  с желанием попросить… но стыд удерживал. Мама подружки и не заметила голодный взгляд ребёнка: в сытой Москве подобное трудно было вообразить. Так Катя и побежала играть дальше в салочки на пустой желудок.
  Изредка внучек навещал дед, мамин папа, который  жил в другом районе отдельно от всех, со своей новой женой, и изобретал что-то для самолётов. Катя бросалась к нему с радостным криком: «Дедушка Паша!» Каждый раз он приносил внучкам одинаковый подарок: большую яркую банку сока манго. Её открывание превратилось в настоящий ритуал. Дед вскоре уходил… но вкус мангового сока Катя запомнила на всю жизнь.
  Получив от папы деньги, мама накупала сразу всего и много, и напихивала дочек едой через «не могу», насильно, словно пытаясь компенсировать предыдущие дни. У старшей доходило до рвоты, за которой следовали побои.
  Как-то осенью приехал отец, что-то долго обсуждал с мамой, затем взял дочь с собой на Красную площадь. Небо хмурилось, но Катя шагала по мокрой брусчатке и сияла: они гуляли вдвоём с папой! Так их и запечатлел уличный фотограф: высокого, солидно одетого мужчину и улыбчивую светленькую девчушку в чуть маловатом пальто и с