И кликнули

... Стук да перестук, крик да переклик - марево гула стоит над Киевом. Горны дымят, молоты стучат - ладят ковали оружие, брони, да запас подков: быть большому походу. Быки мычат, телеги скрипят - собирается обоз: быть войску русскому сытому.  Кони ржут, ротников везут - готовится дружина: быть ятвагам битыми.
Ветер травеньский нес с лесов липкий дух молодых почек и паленой сухой травы, да споткнулся о дозорные туры - выронил ношу людям на голову. Биричи княжьи выходили на люд, отряхали ветрову потерю с шелковых рубах да лисьих шапок.

И кликнули.

Прогудел турий рог да по Киеву - в каждую дверь постучал, каждое сердце полохнул. Звали княжьи вестники молодых к походу - сыскать себе доли, а князю - чести.
Наставлял крещеный варяг Федор молодого сына:

- Меч твой добрый - не преаст в бою. Конь твой верный - не бросит хозяина. Вера наша крепка - избраны мы у бога. Дело тебе - с князем идти. Долю возьмешь - дому прибыток. Князь сприметит - ближником станешь. Да глуп не будь, не запямятуй, что за долей идешь, а не за смертью. Много у князя язычников, пусть они умирают.

Добрый сын отцу послушен - кивает Ванька,а сам себя на пиру при князе уж видит, про себя баюнский славы слухает.

Быстро дошли. А ятвагу собраться - долго ли? Сошлись войска. Русичи во бронях стоят - ако река во льду. Ятваги шумят - ако листы в лесу. Много их, не сробели пред князюшкой. Потянули войска луки тугие - словно песни степные. Занесли войска копий жалища - как клыками оскалились. Поднялись к небу синему мечи лютые, топоры бородатые да палицы суковатые.

И кликнули.

Брызнуло горячим да алым. Хрипом захлебнулся боевой клич. Копья трещат - как трава при пожаре. Голову отдельно от тул летят, на тебя глядят - просят о чем-то. Кони плачут, как дети без мамки. И нет бою конца: один падет - второй за него рвется, срубишь врага - друг его тебя срубит. И лежат на земле павшие да с живыми лицами, будто шепчут белыми губами:

- Притомился я малость. Полежу чуток, да снова встану, снова меч подниму...

А у самих и глаза уж остыли.
Вот, варяг, твоя доля, вот, варяг, твоя слава! Изловчись - возьми! Покажи Руси-матушке, отца твоего, бродягу, приютившей, чем ты хлеб семьи своей оплатишь!
Не хватило сил горстью меч сжать - в ножнах сухим остался. Вбил Ванька коню в бока пятки - понес, верный, хозяина от боя. А где один потек, там и десять сбегут - припустили от боя и другие отроки, стариков за себя на погибель оставили. Много у князя язычников, пусть они умирают.

Замелькали версты и дни, как в колесах спицы. Деревья-дядьки  ветвями за шиворот хватали - стой! Реки бабами на пути руки раскидывали - куда? Болота-холопы коню ноги вязали - не иди! Все бесовы ухватки миновал крещеный варяг. Знать, вывел его бог, не дал сгибнуть.
Забылся беглец в степи.  Сном - не сном, явью - не явью.
Завернули божьи ангелы солнце за леса, небо темным одеялом укрыли. Глянули с небы часты звездочки - то угодники святые у божьего престола свечки держат, за грехи наши молятся. месяц меж них дозором идет, как царь Давид с гуслями.
Тихо в степи. Лишь ветер траву мимоходом гладит, да ночная птица пропащей душой стонет.
В небе престол серебрянный, там Богородица сидит, о мире человечьем печалуется. И несут ей вохвы небесные, как давно на земле, дары царские - тянут к престолу ларцы раскрытые да чаши полные, а сами слово сказать хотят - вот-вот из груди вырвется.

И кликнули.

Пали звезды на земь - зажглись ледяные огни по степи. Встали в траве дозорами мертвыми. Ринули волхвы чаши-ларцы - тридцать три горя пролили. Обернулся Богоматерь к земле языческим своим ликом. Прямо в душу глянула.
Сжался Ванька у старой каменной бабы - застонал. Думал крестом себя осенить, да стылая рука не сложилася. А на него казали травы, над ним граяли птицы, по нему выли звери. Гул по степи про него катился - обличала земля, выдавала. Сорвался, заржав, с привязи конь. Умчался в степь, оставляя хозяина. Без звука да смысла шептал Ванька молитвы. А вся земля смотрела на него во тысячи глаз. Вся земля обличала его без голоса. гады ползучие, звери рыскучие, птицы летучие. Пламя жгучее, ветры ревущие, реки текучие. И закрыл крещеный руками уши, сомкнул глаза, криком своим оградиться стараясь.   ине слыхал уж языческих кличей, да изнутри самого его сказал кто-то:

- Я за них умер. А ты - отрекся.


На Ярилин день суд был краткий. Всех беглецов половили, как войско с победой вернулось. Они же, щенята, не новой жизни искать подались, а по мамкам разбежалися - укрой, мама, от врага страшного, умой, мама, от стыда красного. приговор народ вел, князь согласие дал.

- Издавана измене казнь положена, чтобы кривда у праведных хлеб не объедала. Пусть Перун, что ведает битвами да сердцами воинов, скажет, кто из беглецов всей душою рать предал, а кого здесь оставим - мамке донянчивать.

И кликнули.

Жребий метали - указал, проклятый, на Ваньку. При всем народе выдал. Много с боя сбежало, а ответ держать - ему, как зачинщику. Зашумел народ. И сбежал крещеный варяг во второй раз. Вот отцовом дворе укрылся.

Подошли люди к двору Федора-варяга - заперты ворота. И казалось бы - яви божью волю, сожги гнездо измены, чтобы в уголье да пепле и замысла на предательство не прорастало! Не чинись с трусами, не веди переклика с татями, не рискуй животом - сожги, да забудь!
Нет. Не тати пришли ночные, не зверье кровавое, не толпа распаленная. Божий суд пришел. Не жгли двора. Вышли от людей нарочитые - позвали варягов на суд.

- Выдай, Федор, своего сына людям. Предал он войско в бою. Мы то видели, а Перун ему защиты не дал.

Вышел старый варяг с мечом на крыльцо, челядь с ножами по бокам встала. Отвечал через ограду нарочитым:

- Душу крещеную в жертву поганьску не дам.

И позвал снова люд:

- Не в жертву человека несем, а изменщика на суд требуем. Сказками своими малышню запугивай.

Плюнул Федор:

- Боги ваши - суть дерево, сегодня едят, завтра - сгниют. Не дам им сына. 

Обернулись нарочитые к людям. Заворчал люд. Были ворота заперты - отворили. Встали округ дома. В третий раз варяягов, как людей позвали:

- Ты своим иконам ладан-свечи палишь, а негодны станут - горшки ими прикрываешь. Сам ведаешь, что не образу почет, а тому, кого он являет. Да не об иконах тебя спорить зовем. Сын твой - трус да изменщик. Пусть хоть раз храбрым будет - сам выйдет суд принять!

Низаны слова скатным жемчугом бус. Много сказано, многое потом досказано, да рука летописца те слова возьмет, и станет он, как торгаш на базаре решать - какие слова годны да удобны, а какие - прочь выбросить. И давно уж сгниют в земле его кости, а потомки все одно слышать будут - лишь то, что сам писака слышать хотел. Повезет, коли в малом чем проговорится летопись. И видно сквозь словечко вырвашееся,  как стоял за крещеным варягом его сын, да боялся слово сам сказать. Страшно в сече было, бежал он от страха. Страшно обличение земли было слышать, бежал он к матери. А вот людям в глаза глянуть - и того страшнее стало. Толи от страха, что за людьми божий суд стоит, толи просто - уж привык Ванька-дурак бояться.

И глядя на сына в третий раз отвечал Федор людям:

- А хоть и трус да изменщик, но мне - сын! Мною зачатый, ко мне ласкавшийся, мною ученный, мною в вере ставленный! Кровь свою на суд не дам! Коли богам он нужен - пусть сами придут его брать! А я - не дам! Своих детей судите да режьте! Много у князя язычников, пусть они умирают!
И меч свой поднял.
Переглянулись люди.

И кликнули.

И подрубили крыльцо...