Предание Рокха

Идем сквозь холодные серые ветры -
Пустыня из льда обнимает нас крепко.
Дыхание солнца погасит едва ли.
Огонь разгорается в нас или нами…

Слова древней песни летели к небу вместе с едким дымом. Алайя закашлялась и стала неистово тереть глаза рукавом шубы – их разъедало от дыма, казалось, еще немного, и в месте глазных впадин останется только голая кость. Никто не обращал на нее внимания – шаманы танцевали вокруг ритуального костра под звуки огромного разноцветного бубна. Его сделал когда-то сам Великий Рокх Всевидящее Око из шкуры убитого тигра - повелителя Севера, самого крупного и опасного обитателя тайги. Во лбу у него был третий глаз, способный читать мысли и предвидеть будущее. Одни говорили, что это само земное воплощение Бога Солнца, другие называли его Духом Тьмы – Асшар. Но могучий Рокх убил зверя в честном поединке, снял шкуру и сделал огромный бубен, который предсказывает наступление лета.
Стояла середина зимы.
В этом суровом краю зима могла длиться год. два или даже пять. Рассказывали, что однажды зима затянулась на десять лет, и пережили ее лишь единицы. Теперешняя длилась всего полгода, но была едва ли в разгаре. Снега в тайге навалило с человеческий рост, и не всякий охотник рисковал покинуть безопасную утоптанную тропу в погоне за дичью. А потому звери вскоре начали уходить вглубь лесов, и в деревне наступил голод. Вскоре солнце спряталось за тяжелыми тучами и наступило серое Межвременье - оно, как и суровая старая зима, приходило раз в несколько лет, но никто никогда не мог знать, сколько оно пробудет и насколько уснет после. Мир погрузился в серость между днем и ночью, и только снег напоминал, что день может быть светлым. Но холодные ветра еще не подули с севера, а потому на весну не стоило надеяться.
Высокие сосны обступали людей, заключая их в круг. На длинных ветвистых лапах снег лежал огромными шапками, и все вокруг казалось сделанным из снега. В самом сердце глухой тайги шаманы сложили великий костер, чтобы воззвать к духам древних, духам огня, охраняющим камров, и спросить, скоро ли ждать, когда Бог Солнца снова вернется к своему народу. Огонь растопил снег на несколько метров вокруг, и шаманы плясали на пожухлой траве, на дне огромной глубокой ямы посреди заснеженного леса. Но духи огня молчали, гремел бубен Ларокам, поленья трещали громко, а слова древней песни звучали еще громче.
Серое небо сковало цепями.
Бог нас оставил, залился слезами.
В белых снегах разгорается пламя -
Жаркое сердце растопит бураны.

Алайя снова закашлялась. Она пришла сюда вместе с братом Бааргом – ему было всего лишь шесть лет, но он хотел в будущем стать шаманом, как их дед Тохра, Хранитель Ларокама. У камров считалось, что к наследию Великого Рокха может прикасаться лишь самый старший, самый достойный из шаманов. Алайя помнила, как однажды Баарг – ему еще не стукнуло двух -  случайно задел бубен маленькой пяткой. Разгневанный дед выставил малыша на мороз, пока отец на коленях не упросил простить единственного сына и наследника.
Но даже после этого случая Баарг по-прежнему тянулся к дедушке, а когда чуть подрос и увидел первую суровую зиму, сам захотел стать шаманом. У него и разговоров было только о костре, Рокхе и бубне. Он все также таскался хвостом за дедом, а тот все также не обращал на него внимания. Вот и сегодня Баарг буквально силой притащил Алайю к костру, чтобы увидеть духов огня.
Но Алайя была старше брата на десять лет, а потому умнее. Уж она-то знала, что все это – россказни старых бабок у вечерних костров, полузабытые легенды и сказки. Никакого Рокха и тигра никогда не было, а духи огня – всего лишь выдумка. Суровая зима приходит и уходит, когда ей вздумается, а они лишь пляшут вокруг огня посреди леса, отдавая дань прошлому.
А потому, едва шаманы в третий раз затянули свою песню, Алайя решительно развернулась и пошла обратно в поселок.
- Куда ты? - испуганно повернулся к ней Баарг, до этого зачарованно наблюдавший за танцем языков пламени. – Скоро появятся духи.
- Мне не интересно, - бросила она, даже не оборачиваясь. Жестоко было бы говорить ему, что все это выдумки. Брат еще слишком мал, чтобы понять.
Баарг никогда не знал матери – она умерла в муках, едва он появился на свет. Отец их был в это время на охоте, поэтому все случилось на глазах у десятилетней Алайи. Бабки-повитухи бегали и суетились вокруг роженицы, но стоило новорожденному закричать, она вмиг будто бы лишилась всей своей силы. Лишь напоследок она схватила дочь за руку и прошептала:
- Когда Асшар придет за тобой, вспомни о брате. Вы от моей крови.
А потом ее не стало, и в сердце Алайи поселилась долгая зима.
В доме было тепло и пахло хлебом. Жены шаманов иногда приходили к ним помогать по хозяйству – как дань уважения Тохру, старейшине их деревни. Но тот едва ли когда обращал на них больше внимания, чем на мух в короткое лето, - все его заботы были о костре и Ларокаме, переливающемся всеми мыслимыми цветами. Считалось, что каждый шаман должен повязать на него ленту своего цвета и таким образом передать Рокху свои знания и силу, чтобы помочь бороться с тьмой. Этот обряд проводился во время летнего солнцестояния, когда юноши проходили обряд посвящения. Повязывая ленту, они отдавали себя и свою жизнь в руки Солнца. Как-то Алайя случайно заметила у Баарга под подушкой конец зеленой ленты – в цвет глаз их матери. Он с нетерпением ждал лета и дня посвящения, и молился о конце зимы не меньше шаманов.
Отец же в последнее время появлялся редко, проводя все время в тайге, пытаясь поймать оленя с голубыми рогами. Рассказывали, что это был единственный олень, которого не тронул трехглазый тигр, а потому убившему его охотнику сулили небывалое везение. После рождения Баарга отец будто бы помешался на этой сказке, и Алайя порой боялась, что забудет, как он выглядит – настолько редко тот появлялся дома.
Оказавшись дома, девушка заперлась в дальней комнате и достала маленький ларчик из березовой коры – ее самое большое сокровище. Здесь лежало много странных листов, исписанных замысловатыми знаками – Алайя не могла их прочесть, но среди них была маленькая картинка, с которой на нее смотрела мать. Все знали, что мать Алайи была не из народа камров, она была чужая, в ней не было духа Севера. Все камры невысокие, беловолосые и синеглазые. Она же была, будто в пику им, высокой, темноволосой и зеленоглазой. От нее пахло летом и солнцем, Алайя отчетливо помнила этот пряно-сладкий запах. У нее были мягкие руки и тихий голос. Она никогда не отказывала в помощи и не повышала голоса, но в поселке навсегда осталась чужеземкой. Никто не знал, откуда привез ее отец, но Алайя и не нуждалась ни в чьих рассказах - однажды она сама найдет родину матери. Но сначала нужно вырастить Баарга. Алайя вздохнула, спрятала ларчик обратно в нишу в стене, и вышла в большую общую комнату.
В доме было два этажа и множество мелких комнат и закромов. Но на первом этаже все пространство занимала общая комната, бывшая и гостевой, и столовой, и кухней. Возле окна стоял большой стол, сделанный из ствола огромного дуба. Стол был неуклюжий и грубый, но достаточно большой, чтобы за ним собиралась вся семья. Только Алайя уже и не помнила, когда это было: после смерти матери стол почти всегда пустовал.
Посреди комнаты находился очаг, в котором день и ночь горело пламя. Летом и зимой нужно было поддерживать огонь, иначе зима и смерть могли войти в жилище. Вокруг очага деревянный пол был устлан шкурами оленей, убитых отцом. Чем больше было шкур, тем искуснее охотник, а отец был самым умелым в поселке. Возле дальней стены лежала большая груда дров. Алайя подошла к ней и подкинула пару в огонь. Тот вспыхнул, с жадностью принимая подношения.
Скрипнула входная дверь. Духи так и не ответили на зов шаманов, и Баарг с дедом пришли подавленные. Алайя встретила их у порога и лишь усмехнулась, глядя на них.
- Ты что, смеешься надо мной, девчонка?! – вспылил Тохра, но тут же закашлялся и опустился на пол, укрытый шкурами. – Воды, - просипел он.
Алайя даже не шелохнулась.
- Я сейчас, - крикнул Баарг, схватив кружку, и выбежал на улицу за снегом.
Их осталось двое.
- Чего ты хочешь, ведьма? – прошипел старик. Наедине он всегда так называл внучку, убежденный, что она и мать от крови злого бога Асшара, потому что обе носили темные волосы. – Ты не заберешь меня во тьму.
- Да, там будет куда лучше без тебя, - ответила Алайя. – Когда ты научишь Баарга быть шаманом?
Старик снова закашлялся и отвернулся, уставившись в пляшущий огонь очага.
- Никогда. Рожденный от крови Асшара никогда не сможет служить Рокху.
Чашка, полная снега, упала и покатилась по полу. Они не слышали, как Баарг вернулся в дом. Теперь он стоял у порога, растерянно переводя взгляд с сестры на деда и обратно. Снег тихонько таял, растекаясь в лужу на шкурах.
- Почему? – растерянно спросил мальчик, ни к кому в целом не обращаясь. – Почему я виноват, что во мне такая кровь?
- Баарг, - выдохнула Алайя. – Дедушка просто не …
- Дедушка сказал все как есть, - твердо произнес Тохра. – Хватит уже нежничать, Алайя, он взрослый, чтобы знать правду.
Баарг тяжело дышал, на щеках его навернулись слезы.
- Но почему? – крикнул он. – Чем я хуже других?!
Сестра протянула к нему руки, но оттолкнул ее.
- Если это из-за крови, то она не нужна мне, - схватив непонятно откуда взявшийся нож, Баарг полоснул себя им по руке. – Пусть вытечет вся, раз она проклята Асшаром.
Кровь хлынула из запястья на шкуры. Алайя в ужасе бросилась к брату, но он отталкивал ее. Кровь все текла и текла, окрашивая и пол, и шкуры, и платье Алайи, и ее руки. Баарг постепенно обмякал, падая в заботливые руки сестры.
- Дедушка, помоги же! – в отчаянии крикнула она, но Торха лишь хмыкнул и ушел наверх, волоча за собой священный бубен, оставляя ее в море красного цвета.
- Баарг! – крикнула она. – Что же ты наделал, Баарг!
Ей вдруг вспомнился день его рождения. Вся комната была такого же алого цвета, а в центре ее умирала мать и шептала Алайе: «Вы оба от моей крови…»
Больше неосознанно она потянулась к ножу, на котором еще осталась кровь, и слизнула ее с острия.
- У нас одна кровь, - прошептала она.
Одной рукой она взяла Баарга за раненое запястье и накрыла ладонью рану, почувствовав, как от ее прикосновения кожа снова затягивается, становится целой. Ножом в другой руке она ткнула в запястье себя и подождала, пока ее собственная кровь не зальет руку брата. Лишь когда их кровь смешалась на полу, она отпустила его руку и уложила рядом с собой на шкуры.
А потом ее поглотила тьма.
Было приятно больше не контролировать себя. Что-то большое и мягкое поглощало ее, убаюкивало, освобождало. Она плыла по теплым волнам и небо, высокое и голубое небо, пело ей о лете.
Когда она очнулась, вокруг был снег. Толстые серые стволы деревьев обступали ее со всех сторон. Вокруг валялись окровавленные шкуры, снег испещряли десятки мелких следов. И ни души. Ни Торха, ни Баарга, ни отца.
Алайя попыталась встать, и тело отозвалось стоном боли. Слишком много сил ушло вместе с кровью. Рана на запястье затянулась, но болела нестерпимо. Девушка зажала ее рукой, и тут обратила внимание на какие-то обломки на снегу. Присмотревшись, она узнала свой березовый