Тетя Эльза Густавовна и барон

Эльза Густавовна была нашей соседкой. Это была финка, огромная как дубовая табуретка. Спокойная, без всяких манер, без эмоций, надежная, как бетонный дот линии Маннергейма. Она попала в Ленинград в период финско-советской войны, когда тогдашний главнокомандующий вооруженными силами Финляндии , бывший русский кавалергард и любимец царя и царицы ,нещадно, спокойно, методично и безжалостно уничтожал ростки коммунизма в своей беззащитной, поставленной между молотом и наковальней, Финляндии.

Бывший шпион российской контрразведки, волокита и вояка, подаривший в одной из своих “научных” экспедиций на Тибет маленький черный револьвер Далай Ламе со словами, что в период смуты он послужит лучше какой-либо из молитв, в путешествии, где он с финской скрупулёзностью собирал данные о воинских расположениях вероятного противника, позволил покинуть страну тем, кто не посмел прикоснуться грязной рукой к вышитому золотом мундиру кавалергарда, в том числе и Эльзе Густавовне с сыном.

Главной задачей барон видел обеспечение спокойствия и независимости своей тихой, скромной и беззащитной страны, где не принято ходить в дом без приглашения, много говорить, демонстрировать эмоции или амбиции, красть яблоки в чужих садах, а ближайший рыбак, торгующий свежей рыбой, живет аж за 30 километров!

Его балерина станцевала свою коронную партию-Тао Хое - китайской гейши в балете “ Красный мак.” Никто не догадался, почему же это вышло так подлинно? Так нежно? Но никто и не мог оценить степень раздраженности барона, когда в этот же балет композитор и многократный лауреат Сталинских премий Рейнгольд Глиер включил аранжировку расхожей бандитской матросской песенки “ Яблочко”.

Он просто онемел и побелел от ярости. У него сводило скулы, и затрещали зубы. Он как-будто проглотил огромную еловую шишку:

«Эх, яблочко! Да на тарелочке! Куда ты катишься, к любимой девочке?»

В его голове был тупой балтийский штиль без ветра и облачка, не предвещающий ничего хорошего. Ленинград все-таки верил, что от барона он не получит удара финского ножа в спину, вытащенного из потайного кармана или голенища сапога - просто потому, что кавалергарды так не поступают, а совсем не оттого, что он любил советскую власть-он ее презирал! Ненависть в этом случае была для него неприменимым понятием и слишком сильным чувством для его сдержанного, безэмоционального северного характера.

Но дальнейшего безумства он вынести уже не мог, а в Москве, жила, танцевала, блистала в лучших партиях Большого театра его балерина! И ни один снаряд с финской стороны не упал на город, безжалостно искалеченный пушками Круппа!
Выжила и его маленькая Финляндия! После прорыва блокады и изгнания полчищ серых крыс от Ленинграда неожиданно для себя самого в душе барона вспыхнул концерт для скрипки Сибелиуса в темпе “ allegro moderato» и, как бы одновременно, прозвучали, ласковые и наивные романсы Чайковского, под звуки которых он щупал дам в будуарах дворцов Санкт-Петербурга, а дамы шептали:

-“ Ясноглазый Викинг мой”, прижимаясь в танце к выпуклостям белых лосин двухметрового кавалергарда.

Эльза Густавовна приходила и здоровалась своим раскатистым спокойным, тихим, но странным, для русского уха голосом.

-“ РРРаствуйте!!!”говорила она, и казалось, что вот-вот треснут и упадут, разобьются стекла в окнах нашей квартиры от этого необычного дребезжания.

Дети называли ее “Тетя Эльза Густавовна” Именно так - ни “тетя Эльза”, ни просто “Эльза Густавовна”, а именно в таком странном сочетании. В этом было простое детское понимание этой огромной женщины, которая исподтишка кормила детей фруктовым мороженым в лавке, где она служила.

По международной конвенции Эльза Густавовна находилась под защитой “ Международного Красного Креста”, поскольку считалась политическим эмигрантом.
Финны традиционно торговали в Санкт-Петербурге молочными продуктами и льдом для состоятельных господ. “Тетя Эльза Густавовна” тоже работала в магазинчике, где продавала молоко, творог и сыр.

Власти к ней были расположены как к жене финского коммуниста. Ей дали большую комнату в грязной коммунальной квартире, что по тем временам было неслыханной роскошью. Конечно же, Эльза Густавовна знала также о судьбе тысяч финнов, изгнанных из своих хуторов и поселений, где они мирно сажали свою дурацкую морковку, картошку и капусту, заготавливали сено на зиму и доили жирных, холеных, откормленных коров, молились в церквях и по праздником пели свои заунывные песни, сидя за столом среди многочисленной родни.
Она знала о судьбе финнов и ингерманландцев, традиционно живших здесь еще до времен Петра Первого. Оскорбленные, растоптанные, ограбленные, объявленные врагами русского народа, многие из них были расстреляны или закончили жизнь в сталинских лагерях, причем, единственной виной их было только то, что они были финнами и хотели жить своей спокойной хуторской жизнью ,и не могли, не желали принимать, понимать и участвовать в реализации идей мировой революции и классовой борьбы.
Таракану нужна была свежая кровь! Ему нужен был живой человеческий материал. Он без этого не мог существовать - он не мог остановиться, насосаться до изнеможения этой горькой и черной человеческой крови , и отправил, тех, кого не уничтожил, этих белоглазых, простых и глупых людей на Крайний Север и Дальний Восток -далеко и надолго, с детьми и жалкими пожитками, чтобы, наконец, полакомиться их плотью и кровью их детей, сделать их покорными и получить из громадных подземных шахт " Норильлага" так необходимый для его танков, самолетов, кораблей - никель!

Эльза знала об этом!


Она говорила сыну Петро: “Я думаю…”
И думала…

Иногда, придя к нам в дом, Эльза Густавовна садилась, опиралась своими огромными локтями на стол, выпивала чашку чая с пряниками или дешевыми леденцами, предложенными любезными хозяевами ей, и… долго-долго молчала. Это молчание казалось бесконечностью - это было настоящее финское безобразие!
Просто беспредел, пытка молчанием!

“Когда же ты хоть что-нибудь скажешь, чертова кукла!”- думали все.

Она продолжала молчать.

Но в нашем доме ей было хорошо- ее понимали, принимали и всегда предлагали чай и дружеское участие!

Ее сын Петро с огромными синими, как финские озера, глазами и светлыми, тонкими и прозрачными волосиками, жил при ней. Женщиной он не обзавелся. Власти определили его работать на механический завод и, как все северные мужчины, за редким исключением, он потихоньку стал попивать, а затем просто пить безудержно и без остановки, что северным мужчинам совершенно противопоказано. Петро умер через несколько лет от пьянства и безнадежной тоски, бессмысленно и бестолково.

Когда сына не стало, “Тетя Эльза Густавовн” взяла краюшку хлеба и пошла в ближайшей парк, где долго-долго смотрела на плавающих уток. Стая птиц, во главе с селезнем с зеленым крылом ,разрезали осеннее темное стекло пруда.
Она всматривалась в бархат черной воды, потом покормила их хлебными крошками, зашла к нам домой, попрощалась и поклонилась в пояс до земли.

Она совершенно не понимала кратких изложений истории и литературы. Все? Финал? Честно говоря, она и не знала, как это все закончить пристойно? По-хуторски. По-человечески. По-людски.

Тетя Эльза Густавовна взяла маленький коричневый допотопный дерматиновый чемоданчик, поместила туда фильдеперсовые чулки, серую холщевую блузку, грубую деревенскую юбку, аккуратно сложила всю простую бедняцкую одежду, положив сверху маленький молитвенник, села на поезд “ Лев Толстой” “Ленинград-Хельсинки “, наполненный веселыми и беззаботными туристами, жующими жвачку, с пивом в руках и, не обращая внимания на их бессмысленные разговоры и смех, поехала туда, где на белом озере, среди кривых северных березок и сосен, плыли в маленькой утлой лодочке, рассекающей воду среди тины и белоснежных и желтых водяных лилий, а на дне охотилась за рыбками большая пестрая щука, души ее сына Петро и мужа, а в воздухе казалось был разлит острый и резкий аромат французского одеколона, смешанный с терпким запахом гуталина, начищенных ботфортов барона, с ароматом чистой ледяной воды и желтой слезы сосновой смолы, и где-то, уже очень далеко, уже за теми далекими елями, на другом берегу мироздания, в бескрайней пустоте неба вдруг послышался стук серебряных подков последней любимой лошадки русского кавалергарда, волокиты, шпиона, маршала, главнокомандующего, барона - Кэтти,
и прозвучали, как предсмертная молитва, звуки концерта для скрипки Сибелиуса в темпе “allegro moderato“ и ласковые аккорды романсов Чайковского.