Был поздний осенний вечер. Бойви сидел на холодном граните набережной Съюррена, прислонившись спиной к цоколю, над которым возвышался величественный бронзовый лев, возложивший свою массивную лапу на человеческий череп.
Бродяге было холодно. Дым папиросы, проникая через трахеи в лёгкие, согревал его изнутри лишь на какие-то секунды, но этого было совсем не достаточно, чтобы унять мелкую щекотную дрожь, которую навевал пропитанный влагой ветер, тянувший с реки. Кроме того, желудок Бойви, самая любимая и капризная часть его организма, уже давно и очень настойчиво напоминал о том, что неплохо было бы немного подкрепиться, и даже раздраженные похлопывания ладонью по надчревной области не могли заставить утихнуть раскатистое урчание, издаваемое им.
Кутаясь в свой пиджак, общая площадь дырок на котором была, вне всякого сомнения, больше общей площади ткани, Бойви с тоскою думал о том, что, к сожалению, в кармане у него ни гроша и что, вероятнее всего, сегодня ему придётся ночевать под Хейгельским мостом не поужинав. Взор бродяги вслед за печальными мыслями устремился на тёмную воду Съюррена, в которой ещё более тёмными силуэтами отражались башенки безлюдного в эту пору суток речного вокзала. Пристань на противоположном берегу была освещена газовыми фонарями, под одним из которых, съёжившись, кимарила бездомная собака. Иногда, такими вечерами, как нынешний, когда голод и холод, гоня сон, располагают к размышлениям, у Бойви появлялась охота пофилософствовать наедине с собой, и тогда он всякий раз приходил к выводу, что, в сущности, его жизнь на этом свете мало чем отличается от жизни бездомного пса, а, следовательно, быть псом ничуть не хуже, чем человеком. Последняя мысль была главным тезисом его философии, из которого исходили все остальные умозаключения. Бойви верил в переселение душ, а потому ни минуты не сомневался, что души бродяг после смерти обязательно переселяются в бездомных собак и наоборот. Самому же Бойви казалось, что в нём гнездится душа какой-то очень породистой и, может быть, даже знаменитой собаки, но униженной и брошенной на произвол судьбы хозяевами, после чего она невольно опустилась и кончила своё существование где-нибудь на помойке.
Так думал бродяга, сидя возле цоколя, на котором стоял бронзовый лев.
Из размышлений его вывели неожиданно раздавшиеся откуда-то громкие и неровные шаги. Бойви настороженно огляделся. Первая его мысль была, конечно же, о полицейском, с которым именно сейчас ему никак не хотелось встречаться. Но вместо блюстителя порядка бродяга увидел идущего по набережной человека, который, пыхтя и отдуваясь, тащил перед грудью здоровенный камень неправильной формы.
Бойви замер, чрезвычайно заинтересованный этим явлением. Не было никакого сомнения в том, что человек собирается броситься в Съюррен, прихватив с собой в нагрузку каменную глыбу, заранее припасённую для способствования скорейшему утопанию. «Наверно, пламенный влюблённый, которому наставили рога…» – с презрением подумал Бойви, плюнув папиросой. Ему были чужды сердечные муки, и всякое проявление страсти по отношению к особам женского пола он считал исключительно уделом глупых поэтов и патологических лентяев, а потому в душе его не возникло ни малейшего желания остановить решившегося порвать счёты с жизнью.
Между тем человек дотащил свою ношу до ближайшего кнехта, взвалил её на него, прилагая большие усилия, измученно вздохнул, вынул из кармана носовой платок и стал вытирать им лицо и шею, оглядываясь по сторонам. Бойви ерзал от нетерпения, жгуче желая поскорее узреть тот момент, когда полоумный наконец соберётся с духом и нырнет в Съюррен, но самоубийца явно не торопился. Вместо того чтобы, кинув прощальный взгляд на спящий город, тихо отправиться на тот свет, он неожиданно начал прохаживаться взад-вперёд, беспрестанно вертя головой, словно стараясь что-то высмотреть. Так продолжалось минут пять. Хождение незнакомца и размеренный стук его каблуков о гранит начали раздражать бродягу.
«Какого же он чёрта? – нервно думал он, пронзая незнакомца испепеляющим взглядом. – Прыгай же, недоумок, ну!»
Очевидно, почувствовав на себе этот взгляд, странный человек посмотрел в направлении бронзового льва и тут увидел Бойви, скрывающегося в тени статуи. На лице его вспыхнула радостная улыбка.
– Можно вас на минуточку? – воскликнул незнакомец, устремляясь к бродяге.
–Чего-чего-чего? – перепугано взвизгнул тот, шарахаясь прочь в полной уверенности, что тихое помешательство незнакомца вдруг перешло в буйное.
– Не бойтесь, – всё улыбаясь, восклицал странный человек. – У меня есть к вам одно дело.
– Уйди! – отмахивался от него Бойви. – Не трогай меня! Я кричать буду-у-у!
– Так вы уже и так кричите, а мне не хотелось бы привлекать большого внимания. Прошу вас, выслушайте меня!
– Ничего не хочу слушать! Оставь меня в покое!
– Но разве вам не хочется получить двести талеров за одну маленькую услугу, в которой я нуждаюсь?
Упоминание о деньгах тотчас же отрезвило бродягу.
– Сколько? – переспросил он, недоверчиво сощурив один глаз.
– Двести талеров. Поверьте, я не обманываю.
– А за что?
– Сейчас я объясню вам, но прежде скажите, умеете ли вы плавать?
– Как рыба! – не без самодовольства сказал Бойви. Действительно, он был великолепным пловцом, и нередко Съюррен спасал его от преследования полиции в своих водах, где он мог находиться без дыхания до четырёх минут.
– Вот и отлично! – обрадовался незнакомец. – Видите ли, дело вот в чём. Я – писатель. Сейчас я занят работой над одной повестью… Точнее выразиться, эту повесть я уже закончил, и мне казалось, что она вполне совершенна, но редактор журнала, для которого я её написал, не желает её публиковать…
– А мне какое дело до этого? – не очень понимая, куда клонит собеседник, спросил Бойви.
– Ах, пожалуйста, не перебивайте меня! – вскричал тот. – Иначе я потеряю мысль и не смогу ничего рассказать. Так вот, в моей повести главный герой в отчаянии бросается в реку с камнем на шее. Он залез в долги, у него нет денег, а нищенствовать ему не позволяет гордость, потому он и решает уйти из жизни. Я посвятил несколько глав описанию того, как мой герой готовился к самоубийству и как совершил его, но редактору почему-то кажется, что вся эта сцена получилась неправдоподобной и даже глупой. Он говорит, что так люди не тонут… Сначала я обиделся на редактора и даже поссорился с ним, но потом, поразмыслив на досуге, вдруг понял, что действительно писал о том, что мне совершенно неведомо, а следовательно, описанное мною событие в самом деле лишено всяческой правдоподобности. Мне стала ясна одна простая вещь: прежде чем писать, надо почувствовать, познать на собственном опыте всё то, что собираешься изобразить, иначе не выйдет ничего, кроме дешёвой халтуры.
– Так чего все-таки ты от меня-то хочешь? – нетерпеливо спросил Бойви, которого ни на минуту, пока незнакомец говорил, не покидала мысль о двухстах талерах.
– Сейчас я привяжу камень к своей шее и брошусь с ним в реку, – отвечал странный человек, – а вас я попросил бы, как только я погружусь достаточно глубоко, нырнуть вслед и спасти меня.
Бойви вытаращил глаза. Разговаривающий с ним человек совсем не походил на шутника, но, тем не менее, всё, что он сказал, было настолько диким, что бродяге захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что всё это не нелепый сон.
– Так вы согласны? – спросил незнакомец.
Бойви молчал. Его голова преисполнилась всевозможными мыслями, хаотическое движение которых не поддавалось никакой систематизации и не наводило на путь здравого смысла. Однако среди этой мешанины была всё-таки одна мысль, которая, проносясь с небывалой скоростью, ярче всех сверкала и упорнее всех подталкивала к искушению. То была мысль о деньгах. Она, в конечном итоге, и решила всё.
– Почему бы и нет? – сказал бродяга, поднимаясь с гранита и придавая своему лицу выражение решительной готовности сию же секунду нырнуть в студёную воду. – Валяй, топись, за мной дело не станет. Только деньги вперёд.
– Конечно, конечно! – обрадовано сказал незнакомец и тотчас вручил Бойви пачку талеров.
– Двести? – недоверчиво спросил тот.
– Можете пересчитать.
Бойви пересчитал, всё было в порядке. Спрятав деньги в карман, он тем самым показал незнакомцу, что удовлетворён и может приступить к исполнению обязанностей. Странный человек вернулся к своему камню, вынул откуда-то верёвку, ловко закрепил на камне один её конец, другой привязал себе к шее, затем, кряхтя, снял камень с кнехта, приблизился с ним к самой воде, посмотрел на бродягу, улыбнулся искривившейся от натуги улыбкой и бултыхнулся в Съюррен.
«А он, и правда, прыгнул… – подумал Бойви, в одиночестве стоя на набережной и глядя, как шлёпают о гранит возбуждённые упавшим телом волны. – Что ж, одним дураком на свете меньше. А ведь, может быть, ещё и прославиться мог бы… Писателишка…»
Он плюнул в воду, зевнул и зашагал по направлению к Хейгельскому мосту.
