Валерия травил уничтожающий шок… Сознание отрицало происшедшее. Ничего не смогли обнаружить от любимых людей… только отдельные вещи и… игрушка Олежки — слоник. Он категорически отказывался это воспринимать, всецело отдавался во власть беды, потому как между безотчётными чувствами и им самим образовалась непробиваемая толстая стеклянная стена. Не получалось плакать слезами, вырывался лишь режущий дикий стон, нанося нестерпимую физическую боль за грудиной, заставляющая целиком уходить в себя, превращая в затворника. Всё больше глодала недоговорённость важных слов любимым детям, жене, матери. Длительные расставания с ними, порождали вину за их гибель. Возникало чувство, что самому уже не в состоянии совладать с нашествием обвиняющих наитий, но, упрямо отказывался от предоставляемых услуг военных врачей и Лизы. Учился существовать сам. Ему не аккомпанировали депрессивные приступы жалости к себе, наоборот — притягивало ещё большее безжалостное наказание за то, что он остался жив, а любимых... уже нет... навсегда.
"Я не имею право брать ответственность за жизни людей, когда внутри все безжизненно и нет ни единого отголоска присутствия жизни. Если его не обрету за это время, то вынужден буду уйти в отставку", - сверлило воспаленный мозг сознание.
Военное командование удовлетворило личную просьбу предоставить одногодичный отпуск. Ему безуспешно предлагали психолога. Но горько усмехнувшись, всякий раз отказывался от помощи. Он уехал к батюшке на Алтай, и вскоре там предавали земле ещё и родителей Федора Васильевича… Василий Макарович и Ефросинья Никитична покинули их вслед за одним. Перед беспощадным концом обессиленная рука великого деда дрогнула в крепкой ладони Валерия, и он прошептал: «Внук… с этим необходимо жить. Но во что бы то ни стало жить. Боль не уходит. Ты постоянно учишься с нею существовать. Неизменно остаётся... остаётся боль. Она будет ныть, изнурять тебя, доводить до предела постижения, но не разрушит до самого конца. Мы это умели совершать. Не подведи. Оберегай отца».
И он стремился изо всех сил осознать: «Как же?! Откуда же?! Извлечь хотя бы то мало-мальски обоснованное желание жить», – взывало к сознанию измученное сердце.
Отправлялся в лес и часами бродил, растворяясь в природе, не слыша щебетанья птиц, но зато набатом раздавалось в висках: «Не хочу. Уйди. Зачем? Как? Отец… отец… отец». И именно в слове «отец» улавливал, пусть неотчётливо, призрачное шевеление крыльев ответственности... желания. Сердце продолжало биться, но не в привычном ритме, а отдельно от него. Горесть всё больше обволакивала душу замызганной, чёрно-белой плёнкой омерзительной действительности. Он ходил, опустив глаза, сторонясь встреч с людьми, испытывая от них физическую усталость. Но главным образом от их стремления отвечать на все вопросы… Его изматывали стереотипные, трафаретные бессмысленные фразы, утешения горя вряд ли понимающие суть и глубину драмы, а если понимали, то исходя из собственного опыта и ощущения, но они у всех людей различные: и степень их тяжести, и степень восприятия. Валерий старался видеть горестную правду, как бы отвратительно она ни выглядела. И совершенно не желая принимать, принуждал себя постигать, что так теперь будет вечно. Он мучительно выискивал в себе искру маленькой надежды, научившей с этим жить.
Друзья не покидали и брат с женой; все по очереди проживали у них, но он словно бы их не замечал, а они и не донимали его своим присутствием... попросту находились рядом. Фёдор Васильевич, видел сына каждый день на излюбленных качелях детей под сосной. Часами мог сидеть на ней, прикрыв глаза, а то и лежал на волглой земле, и туловище вздрагивало от горьких взрывов бесслёзного рыдания. Переживания за сына, отводили немного собственную боль, и тогда явилась превосходная мысль, как ему казалось, но дальнейшее время продемонстрировало, что оказался прав. Сто раз прав… Возвращаясь с очередного метания по лесу Валерий, издалека заметил, что отец под сосной разговаривает с местным священником — отцом Василием. Его тут уважали за могучий ум и рассудительность, мало чем напоминающую духовные проповеди, но по-человечески понятную и обращённую, как казалось, к любому непременно в душу. Индивидуально выверенную. Валерий остановился, желая избежать встречи: «Вероятно, отец его пригласил для беседы с ним, так как самому не удавалось урезонить сына пойти в церковь», - заподозрил он. Привалившись к дереву, вслушался, о чём они беседуют с батюшкой.
-Вы, Фёдор Васильевич, верное приняли решение, и я его благословляю. Мы поможем вам в этом благом деле. А то, что сын не желает идти в церковь, так это не должно вас тревожить, как и нежелание общаться с людьми. Ибо они нередко не имеют почтения к горю, но чаще всего им видится, что способны утешить и как-то облегчить пустотелыми фразами. В большинстве своём, людям, присуще совершать ошибки. Но более того, в попытках постоянно апеллировать Божьей волей, предполагая, что они близко знакомы с характером Бога. Людям характерно в горести отклонять веру. Не нужно этого опасаться. Бог сопровождает их в скорби, и вместе с ними терпит мучения. Но даже если он и предоставит ответ, пусть даже самый точный, подходящий к их горю, разве это сделает его менее болезненным, и осязаемым. Конечно же, нет. И ему бесполезно заявлять, о том, что Создатель испытывает муки вместе с ним, ибо ему знакома эта безмерная боль, ведь он также лишился однажды своего сына. Но ваш сын не примет этого ответа. Не примет подобное утешение, ибо он лишился всех своих… Именно своих. Ему не нужны ваши богословские рассуждения о его боли, ибо это только его БОЛЬ.
Никто не может ведать, что он испытывает: потеряв своих детей, жену. И даже тот, кто так же кого-то похоронил. Но он лишился своего, а не его. Даже равные обстоятельства имеют разные лица. У нас неодинаковые отношения с родными, нить, соединяющая сердца, а значит, степень горя будет разной, как бы противоестественно это ни звучало. Ни один человек не может знать, что ощущает другой. Разве возможно заявлять о Боге у ворот к газовым камерам в лагерях смерти, или родителям, потерявшим единственного ребёнка?! Но ведь часто можно слышать, как говорят, что «на все есть своя причина» или «такова была Божья воля», из чего должно вытекать, будто Бог сотворил с ними такую злую шутку. Успокоить евреев в страшных лагерях, сказав, что «у Бога все под контролем». Не правда ли, звучит чудовищно? Но именно этим и грешат люди, не подключившие язык к здравому смыслу. Способен ли Бог менять зло на добро? Разумеется, но это не означает, что ОН правит злом. И уж конечно, ошибочно думать, что у Бога имеется причина отнять ребёнка у родителей, или другого близкого человека.
Часто звучат такие непотребные и лишённые смысла вопросы, к человеку, переживающему ужасающую беду типа: «Как ты?» Необразованно рассуждать о вечности. Она у каждого человека своя, не находясь ни в чьей компетенции. Мы практически ничтожно мало знаем о жизни после смерти и не имеем прав гарантировать с нашей уверенностью, что ваш любимый человек попадает в самое лучшее место. Тем не менее, неизменно остаётся факт сотворение нас Богом. Земные люди сотворены из праха, для того чтобы обитать на земле, и они созданы любить землю. Это наилучшее для людей место-Земля. Бог по Библии находится везде. Ко мне как-то раз обратился молодой человек. Он потерял своего единственного ребёнка и ему один из сочувствующих, в качестве поддержки неосмотрительно, если не сказать невежественно, изрёк такое успокоение: «У вас ещё будет другой ребёнок», — и он явился ко мне с праведным гневом. Никому не дано знать о том, способен, или нет кто-то из родителей, иметь детей в дальнейшей жизни, но ещё вульгарней их успокаивать чудовищной альтернативой, не способной не только облегчить их участь, но больше вонзая в душевную ярость. Так, нет же… горе успокоители, ступают далее: «Бог захотел иметь рядом ещё одного ангела» — с наилучшими побуждениями, как им кажется, заявляют они горемычному.
И здесь не просто теологическая безграмотность, ибо люди не превращаются после смерти в ангелов, но что уродливее всего для человека в несчастье осознавать, будто Бог отнял у них ребёнка для ублажения своих потребностей. Да неужто Бог дарил чадо родителям, чтобы впоследствии жестокосердным образом его же и отобрать?! Только вдумайтесь в чудовищность подобных выражений человеческой глупости, граничащей с преступлением против Истины и точности понимания. Бог не способен нуждаться в очередном ангеле, или ком-то из нас из-за своего, якобы безрадостного одиночества или прочих нужд. Он жив в нас и вместе с нами. И вам, не следует формировать вокруг вашего сына иллюзию, что его семья и ваша супруга в настоящий момент в мире лютиков и белых ромашек, ибо и он, и вы пребываете в данной ситуации в глубине непроходимой мглы и надгробных плит. Не надо обманывать и обманываться. Но то, что вы решили построить небольшую часовенку-исповедальню, это выше любых похвал. В ней можете разместить чрезвычайно дорогие ушедшим родным маленькие вещицы, фотографии и вести с ними безмолвную беседу. Место вы выбрали абсолютно правильное. Дорогое для них.
О Боге множество философских рассуждений, но я могу сказать только одно с неограниченной верой: Ему не нужны ангелы из людей, он не творит зло, но помогает обрести себя в горестях, если они им кажутся неподъемными. Мы должны доверять Богу. А вам желаю быстрее воздвигнуть эту удивительную обитель вашей светлой памяти и благословляю первый камень, заложенный в её возведение. Пусть она поможет не только вам, но и тем, у кого возникнет желание высказаться туда, где их услышат.
Федор Васильевич тепло поблагодарил отца Василия и пригласил в дом пообедать, но он отказался, пояснив долгом присутствовать на службе.
Валерий осмотрелся вокруг, и впервые за все время заметил небольшой огонёк надежды в ещё не существующей, но уже такой необходимой для больной души — часовенке. Прикрыв глаза, воочию увидел её рядом с качелями — на возвышении, куда солнце, целый день приветливо направляет свои лучи, а внизу бежит кипучая река жизни. Он уже жаждал возводить пристанище блуждающей во тьме душе: «Батя, дорогой мой! Большое спасибо тебе!» — благодарило стонущее сердце.
Соорудили деревянную часовню за три месяца. Игорь взял отпуск, и ещё помогали строители леспромхоза, друзья Федора Васильевича. Им было интересно работать под руководством опытнейшего архитектора. Товарищи Валерия находились в походе, но вскоре должны были вернуться и вместе с ними принять этот божий дар. Первое время его невозможно было вызволить из часовни. Он принёс игрушки детей и любимые вещицы, их фотографии, Светика, матушкину любимую вязальную машинку с неоконченным свитером для Жени. Здесь было тепло и уютно душе. Он мог лежать
