Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)
БРЭЙК-ДАНСИНГ
Был месяц май...
И выползи же со своими гребаными покупками эта курица Фроська Петухова под наш балкон тютелька в тютельку; когда я, накурившись, машинально скинул вниз окурок водолазной сигары, не затухающей даже в морской пучине!.. Бли-ин!..
Долго не затухал этот самый окурок за шиворотом у с истошным кудахтаньем придурковато кувыркавшейся на тротуаре толстомясой Петушихи... Мне даже сделалось тошнехонько стыдно за свою неряшливость!..
И тут из распахнутой форточки дурнославной тринадцатой квартиры будто музыкальным сопровождением к фроськиному горизонтальному кордебалету оглушительно грянула «Ламбада»!..
– Чего это там? – склонилась рядом со мною пристроившаяся моя благоверная Машка, – Чего это там вытворяет эта самая поганка?!
– Не видишь? Танцевально подрабатывает, – сбрехнул я, – Брэйк-дансингом стиль называется. Нижний экстрим... Ишь, и толпа уже подсобирывается. Сейчас мелочь начнут в шляпу да в калоши швырять. Гляди, с каким размахом во все стороны обувку-то с головным убором раскинула.
– Ну-ка, ну-ка! – с азартом нацеливая на зрелище еще в прошлом веке в городском автобусе стыренный мною у американского астронавта космический бинокль, заегозила моя долбоквакина.
– А ничего особенного. Смотреть-то не на что. Айда-ка с балкона. Ветерок какой-то простудный, – потянул я было Машку за рукав халата к двери.
– Отвянь! – взбрыкнула она и, не отрывая окуляров от глаз, крайне взволнованно затароторила:
– Стё-ёп! Да ты только погляди, какие окорока! Окорока-то какие! Я торчу!..
– Ну и что?! – перебил я, – Ну, спору нет, шикарные окорока... Зато титьки разные: одна кубометром, а другая египетской пирамидою. Не-е фиг было по дешевке в арматурном цехе у алкашей контрафактно груди силиконить!
– Ты про что это(?), Стёп, – спросила увлеченная зрелищем Манюня.
– Я про окорока и титьки Петуховой, – пояснил я, – А ты про что?
– А я про выпавшие из ее сумки окорока бройлерной косолапины! Я таки-и-их крупню-ющих в жизни еще не вида-ала!.. Может, сквозь бинокль большущими кажутся?!.. Но все равно... Сейчас на концерт Петуховой насмотримся, и попрешь за такими же в супермаркет! Отпускные-то перегнали на карту?!
– Перегнали, – уныло промямлил я.
– А по поводу титек Петушихи.., – загадочно произнесла моя долбоквакнутая супруженция, – Таки-ие же хочу-у-у! Сейчас это в моде! Сюр-реализмом называется!
Скоро из Таджикистана Мухтар Пикассо пригастарбайтит! Будет у мэра подвал штукатурить! Он по осени-то уже многим нашенским-то девкам всяких-разных заковыристых бюстов наделал! И никто еще не жаловался! И не до-орого!
– Сколько?! – поинтересовался я с раздражением.
– Двести баксов за титьку! – выпалила моя долбоквакнутая, – И-и-и.., – на этом месте профура замялась.
– Ну, договаривай уж, – пробурчал я.
– И недельку поспишь с ним как мужчина с мужчиною. Мухтар только мальчиков любит... как девочек...
От шока мои зенки чуть было ракетно не стартовали из глазниц, а голосовые связки будто садистски прижгли раскаленным паяльником!!!..
– Стё-ё-ёп! – приобняв меня, заканючила Манюха, – Ну чего-о тебе сто-ои-ит-то ради люби-и-имо-ой?! Все ж так де-елают! На каждой титьке ведь этаким макаром аж по со-отне баксов чистой эконо-омии!..
Я молчал. Мой остекленевший от гнева взгляд тем временем был уперт во Фроську Петухову, экстазно выгибающуюся на асфальте под гремящий из форточки дурнославной тринадцатой квартиры марш «Прощание славянки». Зрелище, скажу я вам, было ужаснейшим: подол в клочья, руки-ноги в кровь, изо всех прорех сарафана дым от подпаленных моим водолазно-сигарным окурком текстиля и плоти, вокруг развал из пакетов с обновками и ошалевшая толпа, неистово мечущая во фроськины калоши и шляпищу мелочь и даже банкноты!..
– Стёп, а чего это из нее дым как из паровоза?! – затормошила меня за рукав Манька.
– От трения, – пробормотал я отрешенно, – Тебя б голой жопой юзом по асфальту... Тоже бы задымила.
– Так надо ж в таких случаях чего-нибудь гладкое под себя подстилать, – пролепетала моя мозготрясина, – Почему не предохраняется?
– На подстилках экономит.
– Ну и дура.
– Сама дура, – буркнул я, наблюдая, как под овации и бурные аплодисменты публики моментально потушенную пожарными обпененную Фроську засовывают в коробушку грузового мотороллера скорой помощи...
– Стё-ёп! – игриво наведя на меня бинокль, с хитрецой подкатила Манюха, – А ты смог бы... вот так же как Петухова под музыку... (но, конечно же, само собою, с подстилкою!)... по выходным и по вечерам... подрабатывать?..
– Накось – выкуси! – тыча в бинокулярные линзы до боли в суставах сфигурированный кукиш, психанул я...
Ближе к вечеру в поте лица и задницы тащился из супермаркета. Сгибали к тротуару связки пакетов, в коих масса семейно полезного: и окорока бройлерной косолапины, и холодного копчения коровьи лепешки, и дурманящие буханки обожаемого Манькой «Чуйского опиумного», и селедка под ондатровой шубой, и торт «Сорочье молоко», и рулоны наждачного исполнения туалетной бумаги, и шоколадные гвозди для детишек, и сметана «От козла молочная» персонально для меня, и...
Поравнявшись со своим балконом, я вдруг аж взвился от пронизавшей межлопаточную область пламенной боли!!! С истошным воплем валясь на тротуарный асфальт, словно через вату услышал доносящийся откуда-то свысока голос моего соседа сверху водолаза Бульбулева: «Степа-ан! У меня только что прикуренную водолазную сигару ветром из пальцев выдуло! Поищи! Отыщешь, так сам по пути покури и, будь другом, мне занеси!..» И тут же, как я понял, из форточки дурнославной тринадцатой квартиры оглушительно замелодировал «Краковяк»; и я (словно глист на раскаленной сковороде!) заизвивался под него на травмоопа-асно шерша-авом асфа-альте!!!..
Крепче всего врезалась в память под канонадные овации и ураганные аплодисменты мечущаяся перед щедрой публикой с огромным тазом под гонорар моя алчная Манька!..
"... – Стёп, а чего это из нее дым как из паровоза?! – затормошила меня за рукав Манька.
– От трения, – пробормотал я отрешенно, – Тебя б голой жопой юзом по асфальту... Тоже бы задымила..."