ПРОШЛО ТРИ МЕСЯЦА…
Клара Федоровна не показывалась в моей библиотеке три месяца, но я знала, что с ней происходит. Наверное, не было в тот момент ни одного читателя, который в тот или иной момент не сказал:
— А вы слышали про Клару Федоровну-то…
Молчала только Роза Сергеевна, хотя той наверняка было, что поведать.
По работе мы часто сталкивались в отделе культуры, но Петрова делала вид, что страшно занята и обливала меня надменным равнодушием. Она упорно не хотела забывать о моем отказе приютить своего протеже.
А между тем, волна слухов, однажды поднявшихся вокруг семьи Петровых, всё нарастала и нарастала, становясь всё более безобразной, пока не произошел открытый инцидент.
В конце августа в Емске празднуется День города.
Достается всем по полной программе: школы, сбиваясь с ног, репетируют театральные шествия, частные предприниматели спонсируют разную закуску — от пирожков до шашлыков, а две наших фабрики выставляют свою продукцию.
Но, конечно же, больше всего болит голова у районного отдела культуры: всё нужно организовать, за всем проследить и не ударить в грязь лицом, демонстрируя достижения районной самодеятельности на отчетном концерте. Здесь и поют, и пляшут, и декламируют стихи таланты местного разлива.
Сцена позади «Зеленого шума» была щедро изукрашена надувными шариками, цветами и жизнерадостными плакатами. Народу на лавочках собралось множество.
В первых рядах сидела местная элита. Играл духовой оркестр, а на сцене суетились проверяющие аппаратуру ребята из нашего ДК. В ожидании зрелища горожане радостно шумели.
Я сидела посреди пышущих жаром и потягивающих безалкогольные напитки и пиво зрителей. Вокруг шелестели бумажками конфет, хрустели чипсами и щелкали семечки мои соседи по подъезду, заранее занявшие нам с Алкой места. Я им была очень благодарна, потому что уже с утра сбилась с ног, проводя в библиотеке мероприятия под следующими многообещающими названиями: «Мой город в песнях и стихах», «Ветераны родному городу».
Особенно тяжело приходилось с последними. Мозги мне и людям выносил один из почетных пенсионеров города Емска. Есть у нас местный талант, рьяно оседлавший Пегаса и без устали штурмующий на нем на вершины Парнаса. Читать его невозможно: такой нуднятины не видывал свет, но вся она касалась граждан Емска, воевавших на фронтах Великой отечественной войны. Понятно, что положение обязывало приглашать его на все мероприятия.
Талант издал книги за свой счет, но их никто и не подумал покупать. Тогда, не мудрствуя лукаво, они с сыном привезли пачки книг в мою библиотеку и свалили их посреди читального зала.
— Что это? — возмутилась я.
— Вы обязаны распродать эти книги, — нагло заявил мне отпрыск гения. — Цена проставлена на обложке. Мой отец писал их для Емска, и его жители перед ним в неоплаченном долгу. За деньгами я буду приезжать по понедельникам.
— Понедельник — мой выходной день.
— Ничего, придете, чтобы рассчитаться.
Я позвонила Фриде Марковне.
— Да, — не отказалась та, — я разрешила. А где ему торговать своими книгами? Не по улицам же ходить ветерану?
— Но почему это должна делать библиотека? И как я могу держать в запаснике столько неучтенных книг?
Фрида задумалась.
— Ладно, — тяжело вздохнула она,— помогите посильно старику. А если ничего не выйдет, мы эти книги потом ему вернем.
В конце концов, книги увезли: в неизвестном направлении и три года спустя. Скажу честно, устав спотыкаться о мешающие пачки в подсобке, я с жаром предлагала их всем читателям, но за всё время у меня купил только одну книгу товарищ Широкопляс, и то из принципа.
В ближайший же понедельник у меня в квартире раздался телефонный звонок:
— Почему вы заставляете меня ждать перед закрытой дверью? — сразу же заорал сынок писателя. — Я дорожу своим временем!
— Если вы действительно им дорожите, то прежде уточнили бы по телефону: удалось мне продать хоть одну книгу вашего уважаемого родителя? — резко отреагировала я. — Денег нет.
— Этого не может быть.
— Увы! Когда мне надо будет отдать деньги, я вас сама найду.
Извините за отступление, но у каждого своя головная боль.
Итак, вернемся в тот жаркий день конца августа.
Всё шло как обычно, и ничто не предвещало безобразного скандала.
До начала концерта оставалось несколько минут, когда в парке появились запаздывающие Петровы — сам Николай Викторович, недавно поступившая в мединститут Инна, веселая и нарядная Катенька, которая участвовала в программе выступлений с какой-то песенкой, проследовал за всей семьей к первым рядам и Дима.
Парень мало изменился за эти месяцы, разве только постригся по последней моде да был одет в модные тогда турецкие штаны «бананы» и «фирменную» рубашку.
Воцарилась мгновенная тишина, взорвавшаяся потом возмущенным гулом обсуждающих его появление голосов обитателей задних скамеек.
— Ты глянька-ка, Людка, — обратилась ко мне, потрясающая орденами возмущенная баба Нюра, — этот … приперся. Ну, совсем люди совесть потеряли, раз «голубые» так обнаглели! За что боролись, зачем революцию делали? Товарищ Сталин бы такого не допустил!
— Чего? — оторопела я. — С чего вы взяли, что Дима, так сказать… нетрадиционной ориентации?
— Так эта гугнявая шалава мальчонку-то для своего мужа приглядела. Зубник-то наш не тем местом интересуется. Весь город только об этом и говорит, на базаре шагу нельзя сделать, чтобы все уши не прожужжали.
У меня покрылись щёки краской стыда, и я испуганно покосилась на увлечено болтающую с подружками Аллочку: не услышали бы такой мерзости невинные детские уши.
— Анна Никаноровна, не надо слушать всякие небылицы, — зашипела я на старуху.— Чего только люди не наболтают.
— Глас народа — глас правды! – высокопарно выпалила баба Нюра и оживленно дернула меня за рукав.— Да прислушайся сама-то, что вокруг говорят.
Я прислушалась: обрывки фраз, доносящиеся до моего слуха, в той или иной интерпретации вторили бабе Нюре. Какой кошмар! Так вот к чему привела устроенная Петровыми вакханалия беззакония.
И когда затянутая в шелковое вечернее платье пухленькая Клара Федоровна показалась на сцене, никто и не подумал успокаиваться. Она что-то пыталась говорить, но шум не смолкал, наоборот, возмущенно нарастая. Отдельные выкрики распоясавшейся публики отнюдь не ласкали слух.
Положение спас вышедший на сцену хор ветеранов. Старики рявкнули во все горло «Если бы парни всей земли…» и, наконец-то, воцарилось молчание. Но стоило вновь показаться ведущей, как раздался недовольный гул, и так несколько раз.
К чести Петровых, они вели себя единственно возможным в такой дикой ситуации образом: как ни шумели зрители, Клара Федоровна до конца отвела концерт. Николай Викторович тоже сидел, как ни в чем не бывало, словно всё это не касалось ни его, ни жены. Невозмутимо держалась и Инночка, а вот Катюша чуть не плакала. Однако в нужное время она вышла на сцену и спела с двумя девочками какую-то детскую песенку.
Помню, какое мерзкое настроение было у меня в тот день. Я понимала, что последствия этого концерта неминуемо ударят по семье Петровых: каким бы прочным ни было их положение среди местного истеблишмента, вышестоящие органы не могли не отреагировать на скандал.
Так и получилось. Уже в понедельник я узнала, что хор ветеранов написал коллективную жалобу на Клару Федоровну, обвиняя её в систематических срывах репетиций. Насколько мне известно, она только два раза пропустила репетиции, устраивая Инну в общежитии мединститута, и всё же её отстранили от работы.
Потом Петрову попросили и из методистов, завуалировав изгнание кадровыми перестановками. Теперь она отвечала за сохранность экспонатов в запасниках местного музея.
Это было безусловное понижение и в должности, и в зарплате, но зато в запасниках музея Клара Федоровна была защищена от открытых выпадов местных сплетников.
Помню, как месяц спустя она наконец-то появилась в библиотеке вместе с Димой. Парень шёл за ней как паж вслед за королевой, волоча набитую книгами авоську.
Меня он смерил презрительным взглядом и замер у входа.
— Прогуляйся по парку,— рассеянно повелела парню Клара Федоровна,— мне нужно поговорить с Людочкой.
Она пришла в удачное время: я уже закончила работу и сидела, дожидаясь пока тетя Клава домоет полы.
Увидев, кто пришел, уборщица хмуро фыркнула и удалилась в подсобку. Мы остались вдвоем.
— Ты тоже веришь всей этой грязи? — грустно спросила Петрова, нервно расстегивая плащ.
— Нет, — вполне искренне ответила я,— не верю. Но тоже не могу понять, почему вы так носитесь с этим парнем?
Клара Федоровна видимо настолько была вымотана всеобщим остракизмом, что впервые на моей памяти откровенно вышла из себя.
— Люда, ты же сама видела, в какой нищете и убожестве находился Димочка! Разве я могла его оставить возле сумасшедшей нищенки?
Я неловко поежилась: сказать прямо, что думаю по этому поводу, не могла, но и кривить душой не хотелось.
— Может, вы слишком увлеклись в своем стремлении помочь?
К моему удивлению, она удрученно кивнула головой.
— Так, скорее всего, и было. Дима — такой одинокий и несчастный интеллигентный мальчик. Мне хотелось его поддержать, и мы с Виктором стали часто приглашать юношу к себе. Сама понимаешь, у нас и с продуктами легче, да и дом не сравнить с халупой Розы. Инка как всегда дичилась, а с Катюшей они сдружились. Димочка контактный и услужливый юноша.
Вспоминая всегда брюзгливо недовольное выражение лица «Димочки» я усомнилась в точности такой характеристики. Но следующим словам сразу поверила.
— Когда пошли разговоры, я поняла, что живу среди исключительно черствых и неблагодарных людей, и прямо сказала Диме, что лучше бы ему временно не посещать нашего дома… хотя бы до тех пор, пока всё не утихнет.
Разумное, а главное, единственно верное решение, но почему при этих словах у Клары Федоровны стало такое измученное и несчастное лицо?
— Но ты понимаешь, Людочка, — на глазах женщины показались слезы,— когда мальчик об этом услышал, он расстроился. Дима сказал, что впервые у него появилась настоящая семья и если мы его сейчас бросим… ему будет очень плохо. А вдруг бы он покончил с собой?
У меня изумленно округлились глаза, хотя Клару Федоровну я понимала: действительно, а вдруг малахольный паренек возьмет да и залезет в петлю. Как тогда ей жить с таким грехом на душе?
— Кто-то сказал: «Мы в ответе за тех, кого приручили».
— Сент-Экзюпери, — механически напомнила я и растерянно спросила: — И что же вы теперь намериваетесь делать?
Клара Федоровна жалко улыбнулась.
— Мне пятьдесят. В моей жизни много всякого было, и поэтому я уверена, что скоро город привыкнет к Димочке и разговоры утихнут сами собой. Главное, не дрогнуть и высоко держать голову.
— А как относится ко всему этому Николай Викторович?
— Он всё понимает, и хотя ему тяжело видеть, каким нападкам я подвергаюсь, мы уверены, что наша семья из этого испытания выйдет ещё более сплоченной.
Хорошо, коли дело обстоит именно так.
— И всё же, Людочка, — вдруг остро блеснули глаза собеседницы, — в этой неприятной ситуации большая часть твоей вины.
— Что? — опешила я.— Каким же это боком попала моя
