11-00

Кофе-гёрл: Жанна.

    Я: Кирилл Мефодьевич.

    Она смеётся; заразительно; можно инфицироваться навсегда её смехом; ноя уже не в том возрасте, когда такого рода заболевания быстро пристают и медленно излечиваются.

    Жанна: Вы, случайно, не автор алфавита?

    Смех её яркими бриллиантами брызжет из глаз.

    Я: Он самый. Автор – разрешите представиться – а ля натурель. Как был прежде, так им ныне и остаюсь. Вот уже на протяжении многих лет своего бессмертного существования; чем нисколько не тягощусь.

    Жанна: Правда? А мне бы надоело жить столько лет и видеть вокруг одни и те же лица.

    Я: Ошибаетесь, Жанна. Времена меняются вместе с людьми, или наоборот, как угодно. Происходят разные, неповторимые, не похожие друг на друга события. Люди в своём большинстве так и остаются самой неразгаданной загадкой для науки. Для современников тем более, а уж что говорить о потомках! Сплошная энигма! Нельзя заранее спрогнозировать поведение ни конкретного индивидуума, ни масс, ни целого государства. Можно заставить верить, думать, нельзя заставить существовать по придуманным правилам; обман раскроется, как бутон ветка на рассвете.
   
    Говорю и думаю, когда же она заведёт разговор о кофе; о напитке, которому Бетховен посвятил одно из своих замечательных музыкальных произведений; многие поэты посвятили этому чарующему горячему безумию волшебством наполненные строки; писатели превзошли себя и посвятили, какое кощунство и святотатство над самим смыслом бытия, кофею лучшие строки в своих произведениях, на второе место отошёл секс, грубый и мягкий, порно и эротика, лимон и апельсин сладострастия; они, писатели, посмели отождествить ничтожное пойло с самим вином, уж оно-то, в самом деле, приносит и удовольствие, и радость, и полное облегчение внутреннего кошелька от тяжести груза нынешнего положения.
    Жанна будто читает мои мысли, прямо Вольф Мессинг в юбке, уже опасаюсь за своё астрально-ментальное состояние!

    Жанна: Вы, наверняка, думаете, почему я вам не предлагаю купить кофе, а просто стою и точу с вами лясы. Так?

    Я: Удивлён вашей проницательности, Жанна.

    Жанна: Не хочу.

    Я: Простите!

    Жанна: Не хочу вам предложить купить кофе. Зачем?

    Я: Действительно – зачем? А что же?

    Жанна: Вы разведены.

    Я: Миль пардон, медам!..

    Жанна: Кирилл Мефодьевич… вы разведены? Ну, были женаты и в какой-то миг поняли, можете жить отдельно. Сами по себе. Ну, так как?

    Я: Вы что, хотите выйти за меня замуж, сударыня? Считаете, наш мезальянс будет идеальным при пристальном взгляде со стороны?

    Жанна: Вот уж нет.

    Я: А если подумать?

    Жанна: Даже думать не буду.

    Я: Вы не способны на безумный поступок? Такой, чтобы окружающие ахнули: вот надо же, какая наша Жанна!...

    Жанна: Категорически – нет!

    Я: Ну, вот и обрадовали…   

    Жанна: Пожилые мужчины не в моём вкусе.

    Я: Не страдаете геронтофилией? Уже хорошо.

    Кажется, она не вполне поняла последнее слово; впрочем, могу заблуждаться; нынешняя молодёжь начитана и образована; в большинстве совеем. За редким исключением.
    Зазвонил телефон; Жанна кивнула, извиняясь; взяла трубку; ответила; поспешил уйти, пока она горячо начала кому-то что-то доказывать на другой стороне связи. 

                                                          ***
           
    Продолжаю путешествовать и открывать заново для себя знакомый мне до самой крайне маленькой пылинки на асфальте город. И что же вы можете подумать? А? сам-то я пребываю в состоянии пограничном. Почему? Потому, что многие черты городского ландшафта изумительным образом преобразились и изменились. Некоторые в лучшую сторону; при этом хочу заострить внимание своё на том, что положительное не всегда лучше, а зачастую – хуже; в то время как отрицательные трансформации городской среды, где не одни люди мирно соуживаются с прогрессивными персонами, выбравшими для себя степень существования отличный от всего остального социума, уйдя в крайнее отрицалово существующей жизненной парадигмы, а именно бездомно-безработное житьё-бытьё.
    Клаустрофобия не моё амплуа. Я неподражаемый поклонник обширных пространств, тех самых, где можно с лёгкостью заблудиться между трёх сосен, при этом, не подозревая, что ты уже принял новые правила и совершил постриг в монастырь непослушных послушников ослушания; ты – не то, что ты есть на самом деле, ты – это независимая частица зависимости от независимых обстоятельств.   
    Уф, даже самому как-то страшно стало от высказанных слов!
    Не хочу повторяться, но я иду дальше. Взгляд скользит по лицам. По женским большей частью. Мужские не замечаю, природа мне даровала прекрасное чувство созерцания женской красоты. В рамки оного не вписывается феминистический инфантилизм мужских лиц с наголо выбритыми игрушечно плюшевыми лицами.
    Некоторые женщины любезны в ответ; одаривают ласковым взглядом или благожелательным кивком головы; другие удивлённо округляли глаза, но, тем не менее, их лица освещались тем тихим светом скрытых ото всех улыбок, который предназначен исключительно для близких возлюбленных.
    И вдруг… Что за херня! Меня резко хватают за короткий рукав хотя и не старой, но вполне прилично смотрящейся со стороны рубашки и тянут к себе.
    Первое желание врезать со всей силы по еба… Миль пардон, по лицу… Замахиваюсь… Вижу мужское лицо с признаками недавнего протрезвления и опохмеления, это уже по крепкому запаху от кренделя.

    Крендель: Ты чо, в натуре, не узнаёшь?

    Я: Обязан?

    Крендель: Мишаня…

    Я: Что?!

    Крендель: Сева…

    Я: Не опутал ничего?!

    Крендель: Блин, дружбан. Запамятовал!..

    Я: Бывает.

    Крендель: Костян…

    Я: Уже горячее…

    Крендель: Коля… Блин. Да как же тебя!..

    Я: Ну, не знаю. Не знаю…

    Крендель: Чо, блин, не узнаёшь, это же я, Кеша! Иннокентий Лавринов! Ну, вспомни, вместе в одной школе учились.

    Я: Скажи, ещё в одном классе.

    Кеша: Во, блин. Начинаешь вспоминать!... И в одном классе!.. Ты сидел на последней парте с Ленкой, как её фамилия…

    Я: Тоже запамятовал?

    Кеша: Да, блин, времени то, сколько утекло, ещё не то забудешь! Ну, что, не вспомнил… Да как же тебя-то… Кирилл… Во, точно!.. Киря…

    Я: Ну, слава тебе яйца, не все мозги пропил. Кеша.

    Кеша: Так херли ты мозги парил, Киря! Не стояли бы сейчас, не парились, кто да что, говорили бы как серьёзные люди о том, о сём…

    Я: Как серьёзные люди, Кеша? Часом, кровля у тебя не протекла?

    Кеша: Не, с крышей всё тип-топ.

    Я: И то хорошо.

    Кеша трёт азартно руками. Смотрит, озираясь по сторонам, будто хочет высмотреть кого-то знакомого.

    Кеша: Ну, так, чо, Киря, может, вспомним молодость, а?

    Я: Давай. Каким образом?

    Кеша: Да ты чо, Киря, забыл, никак, как мы гуляли, как резались в карты!

    Я: Не забывается такое никогда.

    Кеша: Видишь…

    Я: Что?

    Кеша смотрит недоумевающим взглядом на меня; в глазах читается обида, мол, какого хрена, старый-престарый друг-кореш, обижаешь, блин!
    Я тоже хорош, тот ещё сладкий крендель с орехами и мёдом; хотя, что греха таить, не я себя встретил на своём пути со вчерашним перегаром; не я начал ворошить прошлое.

    Кеша: Как что, Киря, всё!

    Я: Вижу.

    Кеша: Ну, так, может, вспомним старое? Пиво, водочка, девочки…

    Я: Утром похмелье, трипак и сифак…

    Кеша: Ну-у-у…

    Я: Посещение кожно-венерологического диспансера. Консультации у специалиста по вензаболеваниям. Нотации о беспорядочных половых связях и к чему это может привести. Да, Кеша?

    Кеша морщит лоб; он старательно пытается сформулировать, что у него, кстати, часто тяжело и трудно получается, появившуюся мысль; шевеление мозговых извилин отображается в глазах, они приобретают отстранённо-философское выражение. Да, даже не хочу представить себя сейчас на его месте.

    Кеша: А-а-а! вспомнил! Это же ты тогда после перепиха с Надюхой подхватил трипак, не мог выссаться, говорил, будто пуговица поперёк члена встала. Грозился вырвать ей матку…

    Я: Во-первых, это была Нина; и не трипак от неё словил, инфекцию гриппозного любовного заболевания. Во-вторых, Надюха запала в тот вечер на Андрюху. И, наконец, вспомни, Кеша, проститутку, студенточку-медичку, засняли её на автобусной остановке. Помнишь, хвастался, как вы её втроём с Дрюней и Хохлом драли по очереди, потом вертолётом, затем как получалось. Пока не кончилась водка, вино и пиво. И как благополучно обнаружили по истечению времени твёрдые шанкры во всех интимных местах. А, Кеша, помнишь! Помнишь, как прибежал ко мне, глаза по пятаку, мол, Киря, чо за херня! Членом машешь, яйца мошонку раздули до величины куля с картошкой. Что тогда спросил, помнишь?

    Кеша: Ну…

    Я: Подковы гну, Кеша!

    Кеша: Ну, да ладно, Киря! Это когда было то!

    Я: Да судя по времени недавно! Каких-то четверть века назад. Водка, пиво, проститутки. Сифилис, триппер, недельные запои. Хочешь всё это восстановить? Да? не терпится вспомнить то возвышенно-духовное состояние души? Не запоздалое ли желание, Кеша?

    Кеша: Ну, так, это, Киря…

    Я: Что ты заладил, ну, да ну, Кеша! ЁТМ (ё… твою мать)! Ну, ничего, совершенно ничего из своего героического прошлого вспоминать не хочу. Верь не верь, Кеша…

    Кеша: Кирюха… Эта…

    Я: Никаких Кирюх, Кеша! Заруби на красном от водки носу, блин, Кеша! Заруби хоть тысячью насечками – я прошлого своего не боюсь, не стесняюсь, что было, того не изменить. И как бы мне не хотелось что-то исправить, уже… увы… Короче, Кеша, в одну реку не ступишь дважды, так говорили древние, а они, поверь, были людьми умными и расчётливыми, знали, что порекомендовать будущим поколениям. Нет прошлого в редакции настоящего, равно как и не будет настоящего в интерпретации будущего. Всё, Кеша, всё, забудь. Нет прошлого. Я забыл. Напрочь забыл и ничуть не жалею. И тебе категорически советую – плюнь, разотри и забудь! Пока!

                                                        ***

    Я ушёл. Ушёл не оглядываясь. Ушёл, оставив своего – закадычного или старого? – друга в жестоких размышлениях. Оставил его в полной растерянности и растерянности чувств; что там смешалось и соединилось в его мозгу, бог весть; если что-то и произошло, в том нет моей никакой вины, как нет, никакого деятельного участия. Видит бог, я не хотел внести в его размеренную устоявшуюся жизнь разлада; это не я встретил его на своём пути; это он на свою беду или на счастье окликнул меня; может, были в том благие намерения, может, нет, не мне судить, какой из меня строгий судия! Но всё-таки я ушёл. Я оставил вращаться его спутники-мысли на орбите его жизни, жизни Кеши, для него всё было до этого строго и просто расписано: подъём, завтрак, работа, обед, отдых, сон и снова подъём. Я оставил его в сомнениях, что это так, не сомневаюсь, кое-какие колебания возникли и у меня; я оставил не только его, частица меня, та частица, вдруг проснувшаяся во мне из моего прошлого, осталась с ним, с моим другом Кешей; и эта частица, вырванная из моего сердца, моей души, моего сознания останется навсегда с ним; конечно, он не будет этого знать в силу своих устоявшихся привычек, полученных при рождении и в годы последующей жизни; но об этом буду знать я и не вполне