смыслом и модификациями не далеко отошедшими от предыдущих пожеланий, вылитыми из ротового ушата, пропахшего табачным застоявшимся рвотным перегаром.
Думаю, моя улыбка смягчит гнев женщины и ея диатрибы улетучатся прочь, куда веет ветер; увы, насколько я был наивен в своих мечтах…
Да бог с ней, любит себя больше других? Флаг в руки. Тем более загорелся зелёный свет на светофоре и направился в сопровождении матов и прочей ругани на другую сторону улицы. А в след неслись завораживающие звуки…
Неисповедимы пути отдыхающего!
То споткнёшься на ровном месте, то спокойно пройдёшь по тонкой дощечке, удерживая баланс тела энергичными взмахами рук.
Неисповедимы пути отдыхающего!
Не нужно никуда спешить в отличие от встреченных на пути мужчин и женщин, энергично измеряющих расстояния между офисом и местом перекуса. Не нужно отвечать на телефонные звонки, настырно лезущие в уши, раздражая перепонки заезженными мелодиями, поставленными на телефон вместо звонка. Не нужно с оглядкой смотреть по сторонам. Потому что ты сегодня выходной. И времени ещё у тебя в запасе целый вагон и маленькая тележка!
Неисповедимы пути отдыхающего!
Замедляю шаг возле кинотеатра. Что сегодня предлагают нам на утеху? Как обычно всякая шняга, продукция заокеанского киномонстра, и не лучшие образцы нашего кинематографа, активно рекламируемые на уличных стендах. Стою, внимательно читаю аннотации. Понимая, что тратить время и деньги на просмотр кинолент не буду. Просто надо же что-то делать. Вот и делаю. И в то же время занимаюсь активным бездельем. Ах, как оно прекрасно и мило на вкус это слово безделье! Смакую его и так и сяк. Поверчу как леденец на языке, пытаясь распознать многогранность его вкусов. Превосходно! Пытаюсь распознать аромат, будто окунаясь лицом в цветочный букет; чувствую сладкую вязкость, ненавязчивый запах, немного знакомый и незнакомый одновременно; это ощущение сродни дегустации блюда с завязанными глазами. Перед взором появляются прекрасные картинки. Одна чудеснее другой. Видение сие зыбко. Налетевший ветерок прогнал их от меня. Снова стою посреди улицы, спеленатый её звуками, как непослушный младенец, напоминая себе растущее посреди степи деревце, овеваемое всеми ветрами.
***
Не все, далеко не все дороги ведут в Рим. Это устоявшееся заблуждение привилось каким-то автором и крепко-накрепко засело в головах.
Для каждого человека существует свой индивидуальный Рим. Для одного это маленький домик в деревеньке Каменке, названный по протекающей рядом и часто мелеющей в сильную жару речке Каменке с печной трубой, с палисадником и цветущими в нём георгинами; для другого это именно та столица некогда могущественной древней империи, положившей начало развитию и образованию многим европейским государствам. Третий преимущественно считает своим Римом холодный град Стокгольм, где ни разу не был и вряд ли когда посетит. Для меня – это дом родной, однокомнатная квартира в многоэтажке, возведённая по принципу архитектурного эксперимента, с большой прихожей, под стать ей кухней, можно кататься на велике, раздельные санузел и ванна, наличествует тёщина комната два на два метра и непосредственно само место постоянного нахождения моего белкового тела – комната площадью почти сорок квадратов, согласитесь, это даже больше, чем можно себе представить. И нет ничего прекраснее пути, ведущего к нему.
Так уж получилось, ноги сами привели в знакомый район.
До заветной двери в подъезде ещё шагать и шагать. Но это не так тяжело. Иду, увлечённый чем-то, по сторонам если и смотрю, то точно ничего и никого не вижу и в упор не замечаю. Так, детали ландшафта, недавно из управы приезжала команда дизайнеров и облагородила детские площадки, высадила цветы на клумбах, рассадила по уличному фен шую кусты и карликовые деревца, бригадир наказала старшему дворнику, как нужно ухаживать за посадками, чтобы они в один прекрасный день, не крякнули, как утки и листики не зачахли. То есть, труды дизайнерские не прошли даром.
За общим облагораживанием территории упустили из виду нужные в социальном контексте объекты, возле них каждое утро и в течение дня встречаются жители всех домов – места сбора бытовых отходов.
Замечу отдельно, возле сих явно не прошедших тест на архитектуру и дизайн мест с большими металлическими баками собирались не одни жильцы; их, эти места, избрали для своего места встречи, своего рода антиджентльменский клуб, люди без работы и жилья, совершенно не комплексующие по этому поводу. Именно там, в их простодушном понимании, пропитанном тошнотворными запахами и ароматами разлагающихся продуктов, и текла, самая что ни на есть настоящая жизнь городского социума.
Именно здесь собирались яркие звёзды попрошайничества и прочего вида народного жульничества. Многих из них жители окружающих домов знали в лицо, делились с ними впечатлениями и новостями, семейными радостями, так же делились нехитрым содержимым мусорных пакетов. Благородные и гордые бомжи избегали подачек продуктов в натуральном виде и категорически отказывались брать помощь в виде денег, считая это низостью для себя и подающего.
Вот такие почти легендарные личности обитали вокруг мусорных баков, проводя жизнь в своё удовольствие.
Одним из них был бывший артист местного театра Филя, фамилию его давно никто не помнил, сохранилось имя, но чаще его называли по последней сыгранной роли в театре, после чего он ушёл на вольные хлеба, Хлебников. Многое в нём сохранилось от прежнего человека, глубоко погружённого в профессию. Пожалуй, самое главное, красиво изъясняться, делая в нужных местах паузы, давая слушателю переварить информацию и по ходу повествования, менять интонацию. По этой причине Хлебников оставался любимцем публики даже за стенами покинутого им театра. Подвыпив, он собирал аншлаги возле мусорных баков, где читал часами наизусть выученные диалоги или рассказы. Когда интересуясь, спрашивали, а как же всё это связывается с его образом жизни, он уверенно отвечал, что его нынешний модус вивенди прекрасно сочетается с полученными знаниями и талантом от природы, которые, как известно, кроме Родины и одарённости, пропить нельзя. Можно лишь отточить словесные шпаги, и с каждым разом становясь всё опытным бойцом. Вот и сейчас Хлебников, завидев меня, издали, замахал свободной правой рукой, в левой находилась стеклянная тара зелёного цвета.
Хлебников: Кирилл Мефодьич, любезный вы мой, батенька, приглашаю отведать, сей прекрасный напиток. Не кривитесь, голубчик, не смотря на его дешевизну, он наичудеснейшим образом дезинфицирует организм, и, образно говоря, выпрямляет скомканные мысли, приводит в строгий армейский порядок.
Я: Господин артист, отклоню ваше предложение.
Хлебников: Как так, батенька? Неужели ступили на скользкую стезю трезвости?
Я: Увы, господин артист, уже выпил.
Хлебников: Чего же, ежели не секрет?
Я: Какие, полноте, секреты! Пива!
Надо это видеть: лицо Хлебникова преобразилось, будто ему в рот попал кусок лимона. Эмоции бурным штормом прошлись по щекам, заросшим жидкой растительностью щетины, шевельнулся кругообразно нос, словно стараясь по движению ветра что-либо распознать, сжались в трубочку губы и затем растянулись в улыбке.
Хлебников: Кирилл Мефодьич, разве может пиво доставить то неземное наслаждение, как эта распрекраснейшая амброзия!
Я: В жаркий полдень, господин артист.
Хлебников: Зря, зря вы вот так, зря брезгуете…
Я: Да я не брезгую…
Хлебников: Я не про свою компанию.
Я: Я, признаться, то же.
Хлебников: А, тем не менее, батенька, предпочтение отдаёте напиткам исключительно буржуазным, лишённым по природе своего происхождения всякой потребительской культуры.
Я: Сражён, господин артист, сражён наповал. Логика, соглашусь, есть в ваших словах. Давайте-ка и я, вслед за вами прикоснусь к источнику вечного стабилизатора культуры.
Хлебников: Извольте, Кирилл Мефодьич, погодить… Счас я вам быстренько открою новую бутылку. Знаете, довольно негигиенично пить из одной тары. Пусть даже мы хорошо знакомы, вы не обижайтесь, Кирилл Мефодьич, вдруг у вас стоматит или того хуже, герпес.
Признаться, на своём веку я наслушался много чего, что приводило в изумление, вгоняло в ступор от услышанного; но высказанное предположение бомжем, забывшем о зубной щётке прочих личных санитарных вещах, что он боится заразиться герпесом или стоматитом, меня смутило; возникло желание сразу вот подняться и уйти, однако какая-то сила оставила меня; я сел на предложенный деревянный ящик рядом с артистом, бывшими они не бывают, аккуратно скрывая отвращение от исходившего от него амбре, стараясь дышать через раз; взял из рук Хлебникова бутылку портвейна с тремя семёрками. Стукнулись бутылками.
Я: За наше здоровье, господин артист.
Хлебников минуту молча порассуждал, глядя перед собой вперёд, будто что высматривая.
Хлебников: Оно, конечно, за здоровье пить завсегда хорошо. Но для этих мероприятий нас бездарно мало.
Я: Мало? Простите, а кого вы ещё хотите видеть?
Хлебников: Давненько не видался со своими друзьями. Вот бы было потешно услышать их версии по вашему предложению выпить за наше здоровье.
Я: Потешно? Не вижу ничего смешного, господин артист.
Помяни нечистого, он и появится. В конце улицы, из-за строящегося дома, появилась троица, по виду не сильно отличающаяся от Хлебникова. Впереди них на крыльях неопределённого запаха летела вонь давно не мытых тел, ветер дул в нашу сторону, и крепкая брань, есть категория людей, не ругающихся матом, а просто говорящих таким вот незамысловатым образом; они с удовольствием и азартом обсуждали недавний футбольный матч.
Я и Хлебников одновременно повернули головы в нужном направлении. Ну конечно, это были закадычные друзья-приятели нашего не бывшего артиста; упоминать их настоящие имена, кои история не сохранила, смысла нет; напротив, мы упомянём их нынешние прозвища, отображающие истинное их внутреннее содержание.
Итак, первым шествовал Викинг, довольно невысокого роста щупленький мужичонка с выбритым наголо черепом, но густая борода, гордость хозяина и зависть посторонних бреющихся типов, заплетена в три толстых косы с заплетёнными в них ярко-алыми шёлковыми лентами.
Рядом с ним семенил сутулый, длинный как каланча мужчина неопределённого возраста в поношенном костюме, знававшем прекрасные времена своего хозяина, под рукой он держал скрипку с одной струной, - это Паганини, из оркестра его выгнали за беспробудное пьянство, в которое он окунулся, как в омут с головой после развода с женой, ведшей образ жизни, далёкий от идеала, по его заверениям, как знаменитый скрипач он может на скрипке творить чудеса.
Третьим бодрым широким, почти акробатическим шагом шествовал истинный представитель, нет, не дворянского рода Шереметьевых, и не потомок арапа Петра Великого, а истинный представитель жителя улиц, именовавший себя Челом: он был с виду немного нагловат, об этом
