«Девочка улыбнулась, вздохнула и умерла у меня на руках. Умерла моя Ирусенька. Умерла. Кричать хочется от страшной боли. Не могу смириться. Не могу понять этого: самое страшное горе, какое может случиться с человеком, - случилось со мной. Самое любимое исчезло. Нет моей крошечки. Нет…» - читаю в мамином дневничке от 14 декабря. Двухлетняя сестренка моя умерла девятого декабря. 31-го мама пишет: «Завтра Новый год, елка. Все счастливы. Дети будут играть, петь, веселиться, а моя крошечка лежит в своей нарядной коробочке и ничего не видит и не слышит… Живу я, хожу, ем, пью, говорю о чем-то, а для чего? Все равно сердце болит. Болит так, что жду с надеждой: может, остановится, перестанет биться, как и у моей Ирусеньки…». Пятого января в дневничке карандашом: «Месяц назад она была еще жива, она говорила…» А седьмого января родилась я.
Бабушка рассказывала, что до восьми месяцев мама не брала меня на руки. Она лежала пластом с жесточайшим ревматизмом. А я в восемь месяцев уже пошла самостоятельно. А до того ходила по периметру маминой кровати, держась за ее краешки.
Первое, что я помню из детства: ночь, темень. Я лежу на руках у бабушки. Впереди кто-то несет зажженную керосинку, освещая путь. Рядом с бабушкой мама – с трудом ковыляет, опираясь на палку. С нами еще люди – наверное, соседи. В Азербайджане соседи – как родственники: и горе, и радость делят друг с другом.
Потом, лет через пятнадцать, мою бабушку с тяжелым сердечным приступом увезла ночью скорая. И до самого рассвета, пока мама не вернулась из больницы, никто из соседей двухэтажного бакинского дома не ушел спать в тревожном ожидании вестей о состоянии моей русской бабушки: жива ли, есть ли надежда? А в соседях были татарская семья Саликовых, северо-кавказская Акабардиных, еврейская Бессмертных, азербайджанская Алекперовых, украинско-армянская Рубайло-Оганесянов… И я с особым чувством ностальгии, благодарности, тоски и безвозвратности бакинского соседства слушаю иногда – родившуюся, не сомневаюсь, что в советском Закавказье – песню Анжелики Варум:
Ах, как хочется вернуться,
Ах, как хочется ворваться в городок -
На нашу улицу в три дома,
Где все просто и знакомо, на денек.
Где без спроса ходят в гости,
Где нет зависти и злости,
В милый дом,
Где рождение справляют
И навеки провожают всем двором…
Чем тогда, в трех-четырехлетнем возрасте, я заболела, не помню. Но эта беззвездная ночь, я у бабушки на руках, молодая моя мама с клюкой, мятущиеся два огонька керосинки, а потом, утром, бабушкин куриный бульончик, заплаканное лицо мамочки за окном больничной палаты и прижатый к стеклу смешно расплющенный нос девочки – наверное, Амины, моей сестренки, - это первые воспоминания детства.
Потом еще несколько цветных мазков – штрихов жизни, которая то ли была, то ли снилась иногда. Все долгие мои годы я существовала в каком-то зазеркалье, по инерции, не умея и не стараясь продумать, просчитать пазлы своей судьбы, правильно подобрать их, разумно сложить.
Очень хорошо помню: бабушка сидит на ступеньке, укачивает запеленутого Сережку. Амина бегает по двору. Бабушка просит ее: «Сбегай посмотри – самовар закипел?». Во дворе небольшая стенка, за стенкой огромный самовар. Амина наклоняется заглянуть, кипит ли вода, а поднимаясь, цепляется толстой русой косой за кран – и от рывка вверх кипящий самовар опрокидывается на девочку. Страшный крик… Полный двор соседей… Кто-то срывает с нее платьице, кто-то сдирает чулочки – и вместе с ними сползает сварившаяся кожа…
А потом вечер. Темно. Весь поселочек у ворот и во дворе. Толпа расступается: бежит мамочка моя. Видимо, была уже осень – мама вела уроки в школе, когда ей сообщили об Амине. Потом врезавшееся в память на всю жизнь: узкая железная кровать, мама перед нею на коленях и прерывающийся голосок Амины: «Мамочка, не плачь, не плачь – мне не больно…»
Сережа на три года младше меня – значит мне было три с половиной года. А я младше Амины на шесть лет. Значит Амине было тогда девять.
ТАУЗ
Жили мы в здании управления строительства шоссейных дорог, где папа работал главным инженером. А мама преподавала детям немцев, осевших в немецкой колонии Траубенфельд, ставшей частью азербайджанского городка Тауз.
Откуда ж она взялась в небольшой мусульманской республике - немецкая колония Traubenfeld, в переводе с немецкого "Виноградное поле"?
В ХУШ - начале XIX века, как и в наше тревожное время, шел бурный передел политической карты мира. Наполеоновские и более поздние войны не обошли стороной и находящуюся в центре Европы Германию. Тяжелое экономическое положение привело нищающее население к массовой эмиграции.
Часть разорившихся крестьян изъявила желание переселиться на Восток - на Кавказ, который, по их мнению, находился "недалеко от колыбели человеческого рода". С просьбой разрешить поселиться на Кавказе они и обратились к российскому императору Александру I, мать которого София-Доротея была принцессой германского королевства Вюртембергского. В соответствии с интересами Российского государства император разрешил немецким крестьянам переселиться на неосвоенные земли Кавказа. Преобладало в этой части страны мусульманское население. Для её христианизации власти стали переселять сюда армян и русских.
Манифестом Екатерины II иностранцам были предоставлены многие льготы и привилегии: свобода вероисповедания, полное освобождение от несения воинской повинности, освобождение на определенный срок от податей, внутреннее самоуправление.
Власти оказывали помощь в размещении иностранных поселян, обосновании их хозяйств и предприятий. Екатериной была даже учреждена Канцелярия опекунства колонистов во главе с графом Орловым. Колонисты, став русскоподданными, имели гражданские права не только в колонии, но и по всей империи.
Прибывшие вслед за Петром 1 и в годы правления Екатерины немцы – учителя, врачи, ученые, художники - способствовали развитию науки, техники, искусства в Российской державе, европеизации многих отраслей хозяйства.
В 1816 году главнокомандующий Кавказской армией генерал-лейтенант Ермолов выдвинул идею переселения «некоторого количества немецких семей и основания немецких поселений в Закавказье для распространения и усовершенствования в том крае земледелия и различных отраслей хозяйства». И уже через три года появились Еленендорф и Анненфельд, с которых начинается история немецких поселений Азербайджана.
В 1912 году в Таузском районе основана была новая колония Траубенфельд. Вот здесь перед войной и возглавил управление дорожного строительства мой папа, а мама учительствовала в начальных классах немецкой школы. В Таузе за полгода до Великой Отечественной родилась я, а ровно за год до окончания войны родился мой брат Сережа.
Но 8 октября 1941 года Государственный комитет обороны принял постановление № 744сс "О переселении немцев из Грузинской, Азербайджанской и Армянской ССР". И пошли эшелоны в далекие степи Казахстана, в Сибирь. Немецкие колонисты теряли свои поселения, основанные их дедами и прадедами - выходцами из Германии.
Наши соседи, мамины ученики покидали Азербайджан, где прошли их лучшие годы экономического, культурного развития, уезжали из Тауза – городка, дома и окрестные земли которого утопали в виноградных лозах, городка, бывшего для них второй Родиной.
Я и теперь натыкаюсь среди маминых бумаг на пожелтевшие, почти истлевшие, написанные простым карандашом письма ей, своей любимой учительнице, от Эльзы и Эдит, от Эммы и Ангелики, каким-то образом отправлявшиеся ими в свою школу из разных пунктов дороги - из Акмолинска, Кустаная, Павлодара, Воркуты…
Даты не стыкуются с моей детской памятью. Я абсолютно точно помню, как горько плакала от обиды, что у меня не стало моей единственной куколки – голенького пузастого целлулоидного пупсика. Мама утешала: «Зато теперь маленькая Маргит будет играть с куклой и вспоминать – это Наташенькина, моей подружки, игрушка. Маргит не успела тебе куклу отдать – их ночью увез грузовик…»
Я наизусть помню этого пупсика – его гнущиеся ручки и ножки, пузастый животик, голубые нарисованные глазки… Но если немцев депортировали перед новым 1942 годом, как может это помнить 10-11-месячный ребенок! А я всю жизнь помню этого кукленка и свое горе потери его. Значит все-таки увозили не всех немцев разом, а какими-то партиями, и не только в 41-м.
Мы и наши немецкие соседи – дорожные строители – жили в том же доме, где располагалось дорожное управление. Возможно, наиболее ценных специалистов какое-то время не выселяли: ведь именно им необходимо было ремонтировать и постоянно содержать в порядке два моста, соединяющих Советский Союз на южных рубежах с внешним миром – с Ираном.
Ожидая депортации, немцы раздаривали друзьям и соседям самое дорогое и значимое. В нашем доме, где бы мы потом ни жили, всегда висели на стене большие часы с крупными цифрами на циферблате, степенно и басовито отбивавшие каждые полчаса и час. Они были такие родные и неотъемлемые от нашей жизни, что никогда не мешали, не будили нас по ночам. Зато гости вздрагивали и просыпались от их громких сообщений, что очередные 30 минут остались в прошлом.
А еще тетя Эмилия подарила маме пудреницу: эмалевую мадонну Рафаэля обрамляла виноградная лоза, а под изображением Божией Матери располагалось изумительной чистоты и красоты матовое голубое яйцо с открывающейся крышкой. Яйцо когда-то разбилось, а Мадонна в виноградных листьях и с лютеранским крестом над Нею до сих пор украшает мой дом.
Наверное, немало тогда пришлось пережить и моим родителям: выйдя за папу, мама не сменила фамилию – так и оставалась всю жизнь с немецкой. Но нашу семью не посмели тронуть: отец был всю войну единственным в этой части Азербайджана – на границе с Ираном - инженером с высшим образованием, специалистом по строительству и обслуживанию шоссейных дорог, туннелей и мостов. Его даже на фронт из-за этого не отправляли.
ЛЕНД-ЛИЗ МОЕГО ОТЦА
Слово «ленд-лиз» внедрилось в словарь нашей семьи с самых ранних моих лет. И ассоциировалось оно всегда с любимым словом «папа».
Наш папа был одним из первых в Закавказье советских инженеров, строивших и обслуживавших шоссейные дороги, мосты, тоннели в Армении и Азербайджане. Он был из выпуска тридцатых годов Закавказского института инженеров путей сообщения. Сначала строил дороги в Армении. Потом его перебросили в Азербайджан, в самую глубинку почти совершенно бездорожной республики.
Серпантин знаменитого Ахсуинского перевала, все шоссейные дороги, мосты, соединившие Азербайджан с Грузией, Россией и Арменией, десятки тоннелей, пронзивших скальные горы, - все это построил наш отец, работая то начальником стройуправлений, то главным инженером Главдорстроя республики.
Строителей-рабочих, профессиональных прорабов, мастеров, инженеров дорожного профиля в Азербайджане не было до 50-х годов прошлого столетия. Общаясь с населением, папа освоил азербайджанский язык, днями и ночами не уезжал с трассы, объясняя, контролируя, обучая безграмотных по тем временам крестьян строительным премудростям. Гостиниц в районах, через которые пролегали строящиеся
