Умер человек, говорят, что хороший

Я застыла, как парализованная, не веря услышанному, даже переспросила:
— Что-о?
— Да, Игорь умер, — повторила моя бывшая одноклассница Маша Хмелёва, как мне показалось, со вкусом. – За что ему такая болезнь? В двадцать семь-то лет! Хороший человек был, недавно воцерковился, стал отцом. И вот… такая мучительная смерть после долгой болезни. Ужасно!
Она говорила и что-то еще, я уже не слышала. Голова была словно забита стекловатой.
Долгое время старалась забыть об этом Игоре, самом факте его существования в моей жизни, том дне, когда на мое лицо упали капли салюта и щеки обожгло. Тогда, пять лет назад, я стояла, поглаживая еще плоский живот. Безысходность разъедала. От этого меня покачивало.
Мне казалось, я горю посреди улицы, но никто этого не замечает. Праздновался День города, многие были навеселе. То, что меня шатает, казалось само собой разумеющимся.
И сейчас ноги подогнулись, как тогда.
Игорь умер. Человек, из-за которого я решила прервать беременность пять лет назад.
Конечно, его винить в этом не стоит, да и папашей он не был, но…
— Как думаешь, за что? —  вопрошала Хмелёва. Словно провоцировала.

***

Папашу ребенка звали Матвеем, он не желал ответственности. Я только переехала в Москву, нашла работу и сняла комнату в коммуналке. Таким же неприкаянным странником был и Матвей. Только приехал он в столицу не от безработицы, как я, ему хотелось познать жизнь и прожечь ее, что казалось невозможным на периферии.
У меня было два варианта: остаться в Москве, где я только закрепилась, но сделать аборт, либо вернуться в плен родного городка к уставшей от пересменки матери. В двушку, где проживали мама, папа после инсульта и сестра. Я с таким трудом наскребла денег на Москву… чтобы вот так отречься от мечты детства?
А вдруг пожалею, что не родила… лет через 10, скажем? Потом не смогу иметь детей, а это станет моей мечтой, по сравнению с которой Москва и прочие достижения померкнут? Если они вообще будут… Буду проклинать себя.
Конечно, ситуации, когда первый же аборт становится фатальным – прерогатива кино, но нельзя исключать, что такое произойдет и со мной.
Оставив же ребенка, буду думать – «Если бы осталась в столице, может, жизнь бы увидела», превращусь в озлобленную «яжродила»: «Да, у меня нет шуб, квартир, машин, путешествий, зато есть ребенок, это главное! И нищета – ерунда! Главное – любовь. Вы несчастны, несчастны, а я родила, родила, родила, глупцы, подвиг совершаю – содержу, не имея нормальной работы…» - а глаза буду переполнены «счастьем», да так, что слюна забрызжет.

***

Я советовалась с приятельницами, сказав, что речь идет о моей подруге, но меня сразу раскусили.
— Аборт, конечно, — сказала 35-летняя Вита, моя старшая подруга. Красивая, моложавая. Да, в 22 года мне казалось, что 35 - это уже ого-го. Молодой точно не назовешь. Ха-ха. Так что именно «моложавая», ведь выглядела она прекрасно. – У меня был, я не пожалела. Пока, во всяком случае. Все говорили, в тридцатник я страстно детей захочу, но нет...
— А для чего еще жить? — вмешалась Анна.
— Надо сначала самой состояться, — возражала Вита.
Я склонялась к той же мысли.
— Убийца! — отрезвила меня Анна неожиданным воплем. – Я пять лет пытаюсь забеременеть… и не могу, а ты отказываешься от дара! Почему я хочу, но не могу, а твари, которым дети не нужны, беременеют? Надеюсь, если ты сделаешь аборт, у тебя будет перитонит! Почему я не могу родить, а все беременеют? Почему все, а не я, не я? – выкрикнула она, закрыв лицо руками.
— Ты с ума сошла?! – возмутилась Вита. – Зачем ты ее доводишь?
— Да и пусть! Ника, ты готова убить человека - тогда и захлебывайся собственными слезами! — взвизгнула Анна.
Подруга, называется.
— Я вот растила ребенка одна… — вмешалась в разговор посторонняя женщина, сидевшая за соседним столиком в кафе. В другой ситуации я бы обозначила границы и сказала дамочке, что подслушивать и вмешиваться - некультурно, но была в таком состоянии после Анькиного пассажа, что не могла и слова проронить.
— А вы что, хотели легкой жизни? Предохраняться мы не умеем, а потом по хирургам бегаем? - отчитывала незнакомая дама.
— Эй, тетя, полегче, — возмутилась Вита. — Вас вообще не спрашивали.
— А я скажу! Пожалеешь ты! Кровавые слезы лить будешь!
— Вот именно! — поддержала Анька. — Никакие поездки, никакая карьера тебе не заменит ребенка! Одумайся, пока не поздно! Все, кто так жил, как собаки под забором умирают. В одиночестве!  
— Уж не нагнетай. Не все, — встряла Вита. — То есть, ты со мной общалась все это время, я говорила, что детей не хочу, а ты считала меня убогой и несчастной? Ну ты и лицемерка!
Перепалка между ними продолжилась, а я осталась со своими мучительными раздумьями.

***

Я приехала на майские праздники в родной город, решив прерывать беременность там, если решу.
Мечтала же вырваться оттуда… найти хоть какое-то оправдание своему существованию. Например, что я – особенная. Иначе с чего меня с детства ненавидели?
Странным девочкам не прощают ошибок. Если страненнькая девочка,  жалуется на несправедливость, ища элементарного сочувствия, это вызывает или раздражение у молодых людей (а зачем сочувствовать и опускаться до прочих «со», если данная особа не вызывает никакого желания?). Снисхождение у девушек - «Тьфу-тьфу, со мной такого не было и не будет, а ты, долбанутая, поменьше злись на жизнь, может, и тебе кусочек от счастья отломится, а то злость, знаешь ли, обезображивает, не ной, мысли позитивно, надо улыбаться…».
Я с детства мечтала о яркой жизни, уехать в столицу, например, путешествовать, с тех же лет слышала:
— Кому ты нужна? Посмотри на себя!
Я не хотела смиряться с тем, что являюсь «вторым сортом» лишь оттого, что родилась в провинции, утешать себя сказками о Том свете и вознаграждении, которое будет потом (и то не факт).
Я хотела жить, жить, жить, жить. Реализоваться.
До девятого  класса училась в гоповской (среднестатистической) школе. Один раз в нос получила - «авторитету» Игорю из параллели не понравилось, что «эта чувырла перед ним стоит».
Я его послала. В ответ он подошел и врезал, а все вокруг улюлюкали:
— Так ей и надо!
Никогда не забуду. Бывает, беседую с кем-то, общаюсь, и тут вспоминаются эти искривленные полудетские лица с горящими глазами – они чувствуют кровь и уже непохожи на людей.
Я пошла во двор, взяла большую палку и отправилась в школу - убивать обидчика. Действительно собиралась сделать это – забить до смерти.
Вызвали классного руководителя. Та назвала меня «умалишенной».
— Но вы же видите, мне нос разбили!
Она изрекла патетическое:
— Не просто же так! Значит, сама напросилась. Ну, попросили уйти – отошла бы. Ты же знаешь, какой у Игоря характер. У других девочек нет таких проблем. Может, поищешь проблему в себе?
Попросили бы убиться – ударься об стенку головой. Жалко, что ли?
И почему я обязана была угождать какому-то Игорю? Мало ли, что ему не нравится!
В общем, до самого ухода в колледж, я ненавидела Игоря мучительно, страстно. Есть мнение – если тебя унижает некий молодой человек, значит, ты ему нравишься. В том случае все было не так.
Просто не был Игорь в школе хорошим человеком.

***

Гуляя в День города, совпавший с моим приездом, я решила, что оставлю ребенка. Сколько лет дрожала во мне невостребованная нежность, неспособная излиться. Никому не была не нужна, неприкаянная.
Может, когда родится ребенок, я смогу в полной мере ощутить всеобъемлющую любовь. Да, придется жить для другого человека, отказывая себе во всем. Но, наверное, лучше для другого, чем ради себя, в моем случае. Я для себя - невыгодная инвестиция. Ведь, как оказалось, во мне не было ничего особенного. Может, хоть ребенок хорошим человеком будет…
Решение показалось мне единственно верным. Я почувствовала, как на меня снисходит успокоение.
И тут я увидела бывшего школьного «авторитета» Игоря. Того самого, что ударил меня в нос ни за что. Рядом с ним шла хорошенькая женщина, явно старше его. Игорь что-то говорил ей, она смеялась. В глазах его плавилась нежность. Оказывается, и такие, как Игорь, способны на симпатию.
— О! — заметил меня он и остановился.
На тот момент мы не виделись уже семь лет (он ушел из школы после девятого класса), странно, что он узнал. Я-то считала, что похорошела с пятнадцати годков, похудела, изменила прическу, даже одежду приличную прикупила.
Видимо, в этом городе моя неуверенность в себе проступала сквозь внешнюю оболочку.
— Ника-дура, хвост надула! – сказал взрослый амбал, скорчив мне рожу, как в школьные годы. — Чувырла! — приобняв свою пассию, ушел. Его взрослая подруга заливисто расхохоталась, словно ей было четырнадцать.
Почему-то, меня просто пронзило разочарование.
Семь лет прошло с момента ухода Игоря из школы, нам уже по двадцать два, а я по-прежнему «Ника-дура». Кажется ведь, взрослые уже люди, но, видимо, глупые школьные дразнилки остаются с человеком навсегда.
Я рожу ребенка, буду упахиваться, как мои родители, на сменной работе, а дети этого Игоря будут травить моих детей. Если такие, как он, не взрослеют, значит, и отпрыскам своим расскажет… Я не хочу этого по второму кругу.

***

Вроде, ничего особенного. Ну, обозвал бывший одноклассник, его подруга оказалась такой же неразвитой, видимо, если нашла это забавным, подумаешь, детство, но именно этот салют что-то сломал во мне.
Я вспомнила эти ужасные школьные годы.
В тот самый момент умерла моя вера в любовь и надежда стать счастливой. Я снова осознала, что ничего не достигла за все эти годы метаний, навсегда останусь «долбанутой» и «Никой-дурой» в глазах тех, кто ломал мне жизнь в школе. И никогда я не ощущала себя такой нелюбимой и несчастной, как в тот момент.
«Уехать, уехать, навсегда!»

***

Я покачала головой, избавляясь от этого страшного воспоминания о том болезненном для меня салюте пятилетней давности.
— Почему ты молчишь? – все вопрошала Машка. – А я-то думала, позлорадствуешь. Это мы тут поражаемся его тяжелой смерти, да человеком хорошим считаем, а ты-то - вряд ли.
— Ага. Я же чудовище, которое всегда радуется узнав, что у кого-то рак. До потолка прыгаю. У меня ведь нет сострадания. Высокого ты, видимо, обо мне мнения.
— Так я бы на твоем месте и радовалась! Неужели у тебя к нему есть сострадание это? Да ладно! Меня удивило, что ты спокойно эту новость восприняла! Неужели не помнишь, в девятом классе Игорь толкнул тебя с лестницы?
— Помнишь.
— И называл тебя чувырлой?
— Тоже помнишь. Странно, что у тебя это сохранилось в памяти, Маша. Ты хранишь в воспоминаниях мои школьные годы лучше, чем я сама. Мне это льстит даже. Если когда-нибудь по моему сценарию снимут легендарный фильм, станешь моим биографом, ладушки?
Казалось, Маша не слышала. Она не улавливала иронию.
— Как скажешь, Никуш! Буду в интервью на ток-шоу про тебя рассказывать... Хотя... разве сценаристов знают в лицо-то? Ими ведь не интересуются.
— Нет, конечно. Кому я нужна? Кроме тебя. Поэтому ты и напиши, чтобы меня не забыли.
Маша продолжала захлебываться воспоминаниями: "А помнишь... "
Откуда в людях столько злорадства и гадости? Никогда не понимала стремления напомнить человеку о чем-то неприятном!
Зачем они всю жизнь так?
Откуда берутся такие Маши-Игори?
— ... и еще он звонил