УБИЙЦЫ
Осудили Федора Строева на пять суток народным судом. Девушка-судья обошлась с ним по-божески, что редко бывает. Обычно мужикам - или десять, или пятнадцать суток давали, штраф вообще редкость. У женщин свой подход к делу: на рожу его посмотрят и на одежду, то вообще руками замашет: «Отойди, отойди от стола подальше, фу, запах какой», - и пятнадцать суток уже обеспечено. Так что повезло Федору, даже соседи по камере не скрывали этого, да и можно ли много дать за тещу? Подумаешь, оскорбил ее, выгнал ее из дома, ну и правильно сделал, впредь ей урок будет, рассуждали мужики. Открылась кормушка, и появилась в ней откормленная рожа дежурного милиционера: «Ну, чего здесь разгалделись, точно на базаре». Но на него уже никто не обращал внимания, точно и нет его: курево есть, чай тоже, что еще надо им, - видно, скучает милиционер.
Двое суток пролетели быстро, то в карты играли, то анекдоты травили, то передавали кружку с чифирем по кругу, так и убивали время.
На третьи сутки в камеру напротив закинули мужика, что-то натворил он серьезное, был он еще пьян и вел себя вызывающе: ломился в дверь, ругался с товарищами по камере, а может, был действительно невменяемый, ему бы врача и только. А то получил и от товарищей по камере, и от милиции еще больше. Те били его в отстойнике, узкой длинной камере, били дубинками, били со всем знанием дела. Хорошо были слышны глухие удары по живому телу, работали убийцы по переменке, молотили, точно цепами пшеницу, здоровенные холеные парни в милицейских мундирах. Ещё чуть живого человека бросили в камеру. Но только тот ожил немного, пришел в себя, как опять начал ломиться в дверь. Бился в неё головой, орал всякое разное, что конкретно, и не понять вовсе. «Или у мужика съехала крыша, - подвел итог Вова, весь в татуировках, аж синий, - или закосил мужик, в больничку захотел, что-то серьезное натворил он». Другие мужики подавленно молчали. Да и что было говорить? Вытащили несчастного уже повторно бить, и слышны были глухие шлепки дубинок и удары ногами.
Слушал Федор все это и думал: «Вот так и забили моего друга Сашку, может, даже эти же и убили. Нет на них управы, что хотят они, то и делают, нет законов, нет и человека».
Вся кузница тогда бастовала два дня, требовали рабочие, чтобы начали следствие по этому случаю. Только все сошло убийцам с рук, хотя весь синий от побоев был Саша. Так и хоронили его всем цехом возмущенные несправедливостью рабочие. Жена Саши не хотела следствия, это все и решило дело, а может, и уговорили ее. Плохо они жили, отсидел Саша за драку пять лет, про какую любовь тут можно было говорить. Часто ссорились они на этой почве, и были тому свои причины. Вот жена и помогла милиции дело замять - помогла палачам. Может, Саша был прав, что не доверял ей, да и сдала его на сутки она, а никто другой. А мужики побастовали, и взялись за работу: против лома нет приема. Что они могли сделать, если жена претензий не имела к убийцам?
А мужика били уже третий раз, не было слышно криков, били молчащего или, вернее, добивали его. Вышли трое из камеры, все потные, но лица довольные. И ни милиционеры они сейчас, а заплаченных дел мастера. Прошли они мимо камеры, где сидел Федор, умаялись, бедные. Наработались, и шли отдыхать, наверное, в жизни своей и не знали работы другой, а то бы так счастливо не улыбались.
Через полчаса загремели засовы, дверь отворилась со скрипом, и в дверном проеме нарисовались два милиционера, даже в полумраке были видны их озабоченные лица.
«Бери двоих парней, поздоровей, скоро машина подойдет, и иди на выход», - отдал распоряжение младший лейтенант сержанту. Долго не разбираясь, сержант выбрал Федора, тот резко выделялся своим телосложением среди остальных. Среднего роста, широкоплечий, всю жизнь железяки ворочал, а хорошей жизни так и не видел, рабский труд, да семейные скандалы - вот и вся его радость в этой жизни.
Милиционеры выбрали и второго. Это был бородач, рослый, крепкий парень. Сдала его жена на пятнадцать суток, и ничего не осталось от его ухоженной бороды. И мысли его были уже далеки от ухода за бородой. И где-то витали, дома, разводиться с женой собирался парень, и бежать из осиного гнезда – своей семьи. У каждого своя трагедия. С визгом и лязгом захлопнулась дверь камеры за мужиками, и убийцы повели их к отстойнику, где происходила страшная экзекуция, иначе и не назовешь все происходившее. Дверь в камеру была открыта заранее, в дверях дежурил милиционер. Но кого здесь было охранять? В луже воды, по пояс раздетый, в одном трико, с босыми ногами лежал живой труп. Все тело человека было сплошным синяком, не спина, а что-то ужасное: не тело, не фарш мясной и даже не баклажан, скорее, какое-то страшное ассорти, и все это месиво тихонько стонало. Федор и Александр перевернули мужика лицом вверх к воздуху, хотя какой там, в камере воздух? Спертый он, и душный, что от застоявшейся помойки, хотя и не было стекол на маленьком окошке с толстой решеткой. Лицо лежащего было еще страшнее спины: глаза закрытые, остальное все - месиво кровавое, вместо ушей сплошные синяки.
«Тащите к машине, - распорядился лейтенант арестованным, - по двое суток скину каждому, если поможете отвезти эту падаль в больницу», - и небрежно сапогом задел лежащего в луже воды, тот только тихонько стонал.
Как отливали его водой, так и оставили в луже воды свою жертву палачи, холеные и ухоженные, они были еще и брезгливые. «Как все в них уживается: люди и нелюди - зверье одно», - думал Федор.
Волоком дотащили мужики несчастного до воронка, еле втолкнули его в машину, и лежал тот, скорчившись на дне кузова, и бредил. Тронулась машина, стекол на окошке не было, и сентябрьский ветер хлестал изу-родованного человека – трепал беспощадно, тот дрожал крупной дрожью.
Федор и Александр сидели чуть в стороне от ветра, сами в одних рубашках, ничем не могли помочь мужику,а милиционеру было все безразлично: сытый он, и холеный,хорошо одетый, он и место занял самое защищенное от ветра и будто дремал - работа такая. В психиатрической больнице, куда привезли мужика, в приемном покое, все ужаснулись. Старушка-нянечка, чуть не расплакалась, только охала и причитала: «Кто же тебя избил так, родненький, руки бы поотрубать извергам”. Лейтенант, весело улыбаясь, говорил, что подобрали такого на улице и надо его устроить в больницу, заговаривается мужик, наверное, «крыша» съехала. Неловко было мыть Федору и Александру мужика под душем, тот так и лежал на полу под струями теплой воды, не шевелясь. Не выдержала старая нянечка, стала мыть его сама, все, причитая и охая, а помощники только переворачивали живой, пока еще живой труп.
Пришла врач, и у нее удивленно взметнулись брови: «Да что же это творится на белом свете, так изувечить человека», - тихо проговорила женщина.
- Я не могу принять на лечение, везите его в приемный покой, в областную больницу, ему надо сделать кардиограмму головы и сердца, иначе помрет мужик, и мы не сможем ему чем-то помочь.
И как ни уговаривал лейтенант ее, врач была непреклонной, а тому надо было сбыть больного - следы замести.
Одели мужика в больничную пижаму, брюки. Завернули его в два одеяла - позаботилась нянечка, не могла так оставить человека, приставили в помощники санитара и загрузили, чуть живого, опять в воронок. И снова ветер хлестал его моросью. Погода или плакала, или корила человека, тот что-то бессвязно бормотал в свое оправдание, возможно, что они понимали друг друга, ведь он уже был не жилец на этом свете.
Уже втроем занесли полутруп в больницу, и опять охи, опять вздохи, видеть надо было изумленные лица медперсонала, - так обойтись с живым человеком. Но работали они быстро, видно, опытная попалась бригада, мужики только помогали врачам переворачивать его, несчастный метался в бреду. А лейтенант опять рассказывал сказки врачам, - тер уши, если попроще объяснять. Но он уже понял, что больница примет их жертву, нельзя было не видеть его довольной улыбки. Как будто ничего не случилось в жизни. Жизнь прекрасна. Дома ждут жена и дети. А может, любимая женщина на стороне, все остальное - пыль, вымел из души, и все дела.
Подавленные, и продрогшие до костей возвращались Федор и Александр в камеру - пришли в себя только тогда, когда захлопнулась с визгом и лязгом за ними дверь. А здесь жизнь шла своим чередом: разделили все поровну пе-редачу, что недавно принесли им, и предложили парням немного поесть. Но не могли Федор и Саша кушать ничего, не до еды им было. Все рассказали они подробно мужикам. «Поздно поднимать бучу», - изрек Вова, самый ушлый из всех осужденных.
Кто знал, что этим дело окончится, то, что бьют, это не новость и не трагедия, а привычная закономерность, хорошо, хоть в больничке теперь мужик, а дальше видно будет.
Утром узнали мужики, что «откинул ласты» несчастный, не долго мучился - этой же ночью. Но ни тени переживания, горечи, страдания и даже совести не видел Федор на лице лейтенанта. «Пень, собакам нужду справлять, а не человек», - подвел итог своих мыслей Федор.
«Жизнь для него прекрасна и для его товарищей палачей, подумаешь, убили человека, уже не первый на их счету и, наверное, не последний». Их не мучают кошмары, потому что сами они не знали никогда боли, не были в шкуре убитого, не знали Бога, не знали совести, все для себя: тешиться-наслаждаться жизнью, вершить суд свой - расправу над своими жертвами.
И путались мысли в голове у Федора, да и Александр был хмур: все стоял умерший перед глазами. А как помочь убитому - свидетели и те не нужны никому. Все коррумпировано сверху донизу, ничего тут не докажешь, ясно и так. Рванул Федор с работы домой - вывели его на работу, доверие оказали. Двое суток скосить обещали, вот и рассчитывайтесь, решил суточник. А если будут нужны свидетели, пойду обязательно и все подтвержу в прокуратуре.
Но все было напрасно, все прошло гладко. Ничего не понадобилось. Сошло палачам не первый раз, всё с рук, напрасно терзался Федор.
25 апреля 1993 г.
