Безмолвие во тьме.

Он шел по высокой траве, касаясь ее кончиками пальцев. Ветер приятно обдувал лицо, наполняя каждый вздох ароматами вечерниц и прелых листьев. Луна уже зашла. Ее свет просачивался сквозь плотно сплетенные верхушки древних деревьев, создавая иллюзии неуловимых движений в лесной чаще. Казалось, что когтистые ветви тянутся к Путнику, а сами Энты(1) застыли в раздумьях, схватить ли его, и лишь медлительность и лень останавливает их. Если прислушаться к полумраку вокруг, можно услышать их медленное, глубокое дыхание, а шелест крон мог оказаться тихим, неспешным разговором.
Юноша размашисто шагал по еле различимой в ночных сумерках лесной стезе, неустанно оглядываясь по сторонам, пытаясь не сбиться с пути. Он был закутан в длинный черный плащ, и на голове его была накидка. В траве, под ногами, слышались шорохи. Перепуганная им рябая птичка скрылась в бледно-розовом вереске, поросшем по краям тропы. Ветер гнал с запада дождь. Уже сейчас, принюхавшись, можно почувствовать насыщенный прохладный запах свежести. Путник ускорил шаг. В руках его была ноша, завернутая в пеструю ткань. При быстрой ходьбе сверток раскачивался взад и вперед, норовя выпасть из его рук и затеряться в зарослях травы.
Юноша забирался все дальше и дальше в лес. Подол его мантии порвался и был весь в засохшей грязи. К подошвам его ботинок налипла листва, он вспотел, и рубашка липла к спине. На щеках, покрытых мягкими короткими волосками, алым цветом горел лихорадочный румянец. Его напряженный взгляд за стеклами съехавших набок круглых очков был устремлен вдаль. Первые капли дождя уже начинали барабанить по листьям, когда, немного попетляв по лесу, юноша увидел то, что искал.
Выйдя на лесное всхолмье, он высвободил руки из широких рукавов мантии и поправил очки в черной оправе с неприметной трещиной в уголке правой линзы. С высоты взгорья ему был виден дымок, поднимающийся над верхушками елей, растущих у подножия холма. Навязчивая морось уже переходила в холодный обложной дождь. Поскальзываясь на грязи, юноша заторопился в направлении клубящегося дыма. Он окончательно оборвал свою накидку и расцарапал кисти рук, и с трудом преодолев непролазную лиловую стену вереска, все-таки спустился с холма и вышел на небольшую поляну.
В дальнем конце перелесья потрескивал костер, взметая во тьму бесчисленные искры. Около огня, опустив голову, сидел человек в такой же, как и у Путника, накидке с капюшоном, закрывавшим почти все лицо. Он подбрасывал в огонь свежий еловый лапник, от чего дым плотной завесой стелился по земле. Услышав приближающиеся шаги, человек у костра вздрогнул и рывком поднялся, молниеносно вытащив что-то из просторного рукава, но увидев своего ночного гостя, снова сел и устремил на него пристальный, выжидающий взгляд. Путник обошел разгоревшееся кострище и, не дожидаясь приглашения, уселся на трухлявый ствол упавшей ели рядом со смотрящим на него человеком и протянул ему свой узелок. Человек, закутанный в черную промокшую мантию, забрал влажный цветастый куль и развернул его. В льняном полотенце с вышитыми на желтом фоне барсуком, змеей, орлом и львом оказалась простая, но довольно сытная снедь – несколько отсырелых овсяных лепешек и нарезанный большими ломтями бекон. Моментально распространившийся аромат копченого мяса смешивался с запахом дыма от костра, возбуждал аппетит и вызывал бурчание в животах. Вслед за провизией полуночный визитер извлек из объемных карманов небольшую бутыль, поставил возле себя и, наведя на нее палочку из гладкого, темного дерева, пробормотал что-то себе под нос. В это же мгновенье бока бутылочки начали пухнуть, вздуваться, угрожая вот-вот взорваться, а ее горлышко удлинялось и ширилось. В следующий момент на месте крохотной бутыли стоял довольно внушительного размера пузатый сосуд из толстого густо-зеленого стекла.
Дождь все усиливался. Сильные порывы ветра раскачивали верхушки деревьев, кружа в своих замысловатых незримых потоках зеленые иголки, хвою, сухие корявые ветки и листья. В какой-то момент ветер невзначай сорвал капюшон с головы человека, сидящего напротив Путника, и разметал в беспорядке его волосы, заигравшись бисневыми прядями, ниспадавшими на глаза. Гладкие, изысканного цвета волосы причудливо затанцевали в отблесках огня, навевая воспоминания о январских метелях, гонимых северными ветрами, о невесомом снеге, кружащемся в первозданном хаосе, о ледяной маске, по-жемчужному сковавшей озерную гладь.
Под мрачным небом, на поляне, окруженной непроходимым Дремучим лесом, скрытые от обложного дождя раскидистыми еловыми ветками, делили свою незатейливую трапезу двое магов, передавая друг другу пухлую зеленую бутыль и глотая из нее обжигающий горло, дрянной ячменный виски мутного цвета с болотистым, густым запахом, вязким и клейким на вкус. Это был дерьмовый Огден Виски из того обветшалого трактира со скрипучей облупленной вывеской над входом, на которой еще была изысканно нарисована кистью безызвестного Мастера отрубленная голова вепря.
Налитые, хрустальные капли дождя в зареве медных языков пламени мерещились застывшими янтарными слезами, низвергающимися с небес…
Они заторможенно кружили в пропитанном насыщенными терпкими лесными запахами эфире, переливаясь безупречными светло-желтыми гранями. Волшебный, изящный предсмертный танец янтарного дождя обрывался на слякотной земле, в пышных кронах великорослых деревьях, на суконных плащах магов…
Сделав очередной изрядный глоток жгучего мерзкого питья, Путник судорожно вздохнул и протянул юноше с белыми волосами измятый бледно-желтый пергамент. Он наблюдал, как изящные тонкие пальцы в болезненном нетерпении разворачивают пергамент, как серовато-голубые глаза, окаймленные бахромой светлых ресниц, расширяются в ужасе, как и без того бледное исхудалое лицо теряет последние краски и застывает в обезображенной гримасе боли…
Это была популярная газета Магической Британии. Путник получил ее совсем недавно, когда еще находился в одной из тех прохудившихся окраинных гостиниц, которые хоть и не обольщают своими удобствами, зато всегда предоставят возможность скрыться, спрятаться от внешнего мира, что для Путника на тот момент было наиболее важно. Газету принес всклокоченный пыльно-серый почтовый филин, посреди ночи постучавшийся в окно. Путник открыл форточку, и птица величаво приземлилась на письменный стол, декорированный причудливыми каплями застывшего воска и чернильными пятнами, и, воззрившись на получателя своими пристальными, потусторонне-желтыми зрачками, протянула вперед костлявую лапку. Бросив несколько бронзовых кнат(2) в кожаный мешочек, привязанный к когтистой лапке, маг забрал скрученную газету, и почтовая птица с негромким уханьем снялась со стола и снова взмыла в ночное небо, теряя на лету перья. Юноша развернул газету и то, что он увидел… Большого размера колдография, помещенная на первую полосу магической газеты…
И сейчас Путник смотрел, как длинные истомленные пальцы юноши судорожно вцепились в желтоватый пергамент, совсем как у него несколько дней назад, как дыхание его перехватило. И все из-за единственной колдографии. На снимке в воздухе парили не меньше десятка костлявых фигур, облаченных в аспидно-черные, одинаковые оборванные балахоны. На голове у каждого был накинут капюшон, но он не мог полностью скрыть того вселяющего ужас и поистине бесовского зрелища. Под видлогами(3) химер, там, где у человека находится рот, зияли омерзительные, растянутые на все слепое лицо, покрытое струпьями и гнойниками, кривые щели. Висящие в воздухе истлевшие скелеты, закутанные в изорванные смердящие ветоши, тянули руки, покрытые язвами и отходящими кусками гнилой плоти, к полулежащему на каменном полу мужчине, в отчаянии пытающемуся закрыть лицо руками от приближающихся бездушных проводников в царство вечного безумия.
Несчастный, затравленный арестант пытался подняться с пола. Его длинные седые волосы рассыпались по грязным, загаженным мышиным пометом плитам. Тюремная грязно-серая рубаха, разорванная от ворота до чрева, обнажала некогда широкую, покрытую светло-серыми волосами грудь. Подол засаленной робы задрался выше колен, предоставляя для обозрения худые, голые ноги заключенного, покрытые бурой запекшейся кровью вперемешку с грязью. На щиколотках были добротно закрученные железные кандалы, перекрывающие кровоток к ступням, от чего пленник с грязно-алебастровыми, спутанными волосами уже не мог самостоятельно подняться на ноги.
От армии вселяющих ужас кадавров отделился беспощадный, ненасытный Палач и неспешно поплыл по воздуху, протянув свои гнилые руки к обезумевшей от ужаса жертве. Приговоренный к смерти волшебник боролся за свою жизнь из последних сил. Он все еще пытался отползти, звеня кандалами, от своего безобразного душегуба. Прогнившие мощи, облаченные в истлевшую накидку, наклонились над иступленным пленником, вонзив в плечи мужчины длинные, заканчивающиеся острыми черным когтями, зловонные пальцы. По плечам жертвы, окрашивая серую рубаху в гранатовый цвет, текла тонкими струйками густая кровь. Можно было позавидовать выдержке приговоренного к смерти арестанта, когда смердящий монстр, приподняв его за проткнутые плечи на своих острых как кинжалы когтях, мужчина издал лишь тихий болезненный стон, перешедший в протяжный хрип. Спутанные, серовато-седые пакли с запутавшимися в них сухими мышиными горошинами рассыпались по напряженной спине. Его подрагивающие ноги в тяжелых стальных оковах оторвались от пола. Теперь мужчина был полностью в руках своего палача. Его аристократического склада, всегда надменное красивое лицо сейчас было искажено предсмертной гримасой ужаса. Светло-серые, покрытые красной сеткой лопнувших сосудов, глаза жертвы вылезали из глазниц. Жертва с силой сомкнула изящные тонкие губы в бескровную полоску, дабы сохранить перед кошмарным, незрячим лицом смерти остатки мужества, извечно являющегося отличительной чертой их чистокровного древнего рода, и не заорать дико, оглушительно, безумно, прося о помиловании, умоляя, предлагая когда-либо существовавшие фамильные богатства беспристрастному убийце, ведомому извечным и неутолимым голодом. Напротив лица приговоренного очутилась разверзнутая бездна бесконечной потусторонней тьмы, образовавшаяся на месте лица твари и все более расширявшаяся. Как страстный любовник Палач прильнул к плотно сжатым губам жертвы, раздирая их с нетерпением неопытного юнца, с неприсущей человечеству особой извращенностью и яростью. Обдав свою жертву невыносимым смрадом, заставляя ответить на пылкий поцелуй, Палач начал втягивать нечто серебряное из недр тела жертвы с тошнотворным булькающим звуком. Это была воистину ужасная смерть утонченного аристократа, некогда самодовольно смотревшего на окружающий его мир с гордо поднятой белокурой головой…
И когда высосав все счастье и радость до последней невесомой серебристой капли, но так и ненасытившись, Палач отбросил свою жертву на холодный каменный пол и улетел прочь, бывший аристократ так и остался лежать без движенья в нелепой