ещё не доволен тем, что тебя ею уму разуму учат. – Сказал Свят, внимательно посмотрел на Фому и вдруг выказал себя с необычной для Фомы стороны – он выступил в роли умудрённого знаниями наставника.
– Вот как ты думаешь, – вдруг переменив свою тональность разговора, и как показалось Фоме, и своё лицо, обратился к нему Свят, – чем мы здесь все занимаемся?
И хотя Свят обратился к Фоме с самым обычным вопросом, на который всегда отыщется ответ, он между тем вызвал у Фомы свои затруднения. И это вполне понятно, ведь с этим вопросом к тебе обращается твой начальник, а начальники всегда что-нибудь своё да подразумевают в этих, только на первый взгляд простых вопросах. И не получится ли потом так, что ты ответив не то, что от тебя ожидают услышать, – а по сути твой ответ был верен, – тем самым повергнешь своего начальника в размышления насчёт своего недалёкого будущего, в постовые. Так что прежде чем дать ответ на этот самый простой вопрос, нужно хорошенько над ним подумать.
Но Свят скорей всего сам любил находить и давать ответы на свои вопросы, и он не дожидаясь того, когда Фома сообразит, что ему ответить (а он по-своему сообразил, не дав ему ответ), заговорил. – Ответ на мой вопрос лежит в двух плоскостях. Внешней, на публику и для внутреннего потребления. – Сказал Свят. – Так для внутреннего потребления – мы все хотим доказать, что мы чего стоим на этом свете. Ну а для внешнего потребления – мы ищем очередные доказательства истинности науки под названием криминалистика. Да-да, всё так и можешь даже не удивляться. – И хотя Фома удивился тому, что сказал Свят, всё же он ни единым движением своего лица себя не выдал. И получается, что Свят решил его просто остроумно поддеть – любого вида наставнику, даже самому созерцательному, хочется видеть хоть какую-нибудь реакцию на свои слова со стороны своих учеников. Хотя бы для того чтобы видеть по какому пути идёт его ученик – в пропасть безграмотности или по верному пути, в коан хлопка одной руки. Но в этом плане Святу не повезло с учеником и ему приходиться самому учиться понимать его – хотя бы в этом Фома переплюнул своего наставника.
– Основой любых доказательств для разного рода наук, в том числе и для криминалистики, всегда служит опыт. И если практические действия, опыты, ведут к тому, что вероятность того или иного события стремится к очевидности или наоборот, к её ничтожности – мы в тысячный раз на опыте проверили это, и значит дальше не имеет смысла прибегать к такого рода доказательствам (кто-то решил, что для признания истинным того или иного утверждения, такого количества опытов хватит – на основе чего он принимал это решение, не ясно) – то значит, что мы, наконец-то, выковывали в опыте истину, на основе которой и создаётся свой научный постулат, а он в свою очередь становится тем фундаментом, на который опирается вся наша наука доказательств.
– Так и наша наука, – продолжил Свят, – криминалистика, изучающая закономерности приготовления, совершения и раскрытия преступления, где мы числимся младшими научными сотрудниками, а вернее теми лаборантами, кто ещё практикуется, не достигнув той монументальности старших научных работников при погонах, которые всё больше пишет научные работы, претендуя на докторские звания, выстраивает свою доказательную базу на основе ряда факторов: следов и почерка преступника, улик, этих аксиом, процессуальных и следственных действий, и тому подобной вероятности. – Свят перевёл дух и, вернувшись в прежнего себя, раздражённого обитателями своего ореола существования типа (а здесь уж он сам себя должен винить, его никто не заставлял ореолить именно здесь), язвительно заявил:
– Ну а то, что проведённый в тысяча первый раз опыт может показать совсем другой результат, то это, как оказывается, как-то нелогично предполагать и значит, не стоит и пытаться провести этот опыт, если тысяча предшествующих опытов настаивали на своём ином результате. Так что наша наука, как и все другие, наука вероятного и ничего большего. – Подытожил своё введение в теоретический курс науки под названием криминалистика Свят. После чего в ожидании глупых вопросов от своего чуть ли не сказал, ученика, посмотрел на Фому.
Ну а Фоме, даже если он слишком самоуверенный в себе стажёр, то есть всё знает и любого наставника за пояс заткнёт своим остроумием, чтобы не выглядеть в глазах своего наставника Свята ещё глупей – в чём-чём, а в этом у учеников бесспорно есть огромнейший потенциал – то он должен как минимум постараться что-нибудь придумать спросить. А то Свят может счесть его не только за самого глупого стажёра на свете, но и за наглеца которого свет не видел.
И Фома, озадачившись этой родившейся на пустом месте проблемой, начинает волноваться и щёлкать находящейся в руках…Хотел видимо зажигалкой, но она находилась у Свята, и пришлось щёлкать своими пальцами по понтовому. Что вызывает у Свята удивление и непременное желание спросить, что всё это значит. Но тут Свят вдруг на ровном месте передумал и сам захотел щёлкнуть своей зажигалкой, чтобы само собой продолжить туманно мыслить.
После же того как Свят так незамысловато увёл себя от этого, честно сказать, глупого вопроса (а Фома как оказывается, чертовски смышлёный малый, раз сумел так ловко выйти из этой вопросительной ситуации), он решает, что все предварительные формальности соблюдены, и можно перейти прямо к телу. – Сейчас только докурю. – Сказал Свят и только после того как все приличия были соблюдены и выброшенный им окурок был раздавлен тяжёлым ботинком Свята, он проследовал к трупу девушки, обнаруженному вначале голодными собаками, а затем одним из тех неравнодушных к своему жилищу бомжей, которые ради своего комфортного уединения в баке для разного рода мусора и бомжей в том числе, готовы были даже на социально ответственные поступки – позвонить в службу уже, пожалуй, запоздалого спасения чьих-то душ.
Так подойдя к трупу девушки, частично накрытому полиэтиленовым пакетом, Свят с внимательным молчанием ещё раз сделал визуальный осмотр (первый осмотр привёл к тому, что ему потребовалась эмоциональная пауза, там, в стороне) и на этот раз он не стал так горячиться и посылать всех к чёртовым родственникам, а уже с некоторым равнодушием присел на корточки рядом с бывшим лицом девушки, превращённым в кровавое месиво, и взявшись пальцами руки за край прикрывающего её пакета, к неожиданности Фомы усмехнулся.
– А ведь раньше их прикрывали простыми газетками. – Посмотрев на Фому, сказал Свят. – И знаешь, в этом была своя «соль». Так газетка с одной стороны прикрывала труп, а с другой, как бы это чернушно не звучало, служила по своему прямому назначению, источником информации. И скажу тебе откровенно, все эти послужившие в таком качестве газетки, ни одно дело помогли раскрыть. – И видимо дальнейшая информация, которой Свят решил поделиться с Фомой, требовала, чтобы её доносили до его ушей не под углом, а на прямую, раз он поднялся на ноги. После чего Свят, просветлев в лице, что всегда происходит при хороших воспоминаниях, продолжил свой рассказ:
– А ты представь себя у трупа какого-нибудь очередного героя криминальной хроники, который на этот раз оказался менее удачливее своих конкурентов и попал под перекрёстный огонь своих коллег по непростому бизнесу, который и свёл его будущие жизненные планы на нет, а самого положил лицом в эту грязь, под газетку. И при виде его трупа, и в голову ничего не лезет такого, что могло бы расшевелить мысль и убедить тебя, как следует подумать о том, ради чего он так скоропостижно, а может в самый раз, загубил свою жизнь.
И вот стоим мы с Григорьичем у прикрытого газетками трупа бандита местного значения, Вертлявого, которому стало тесно в своих пенатах и он решил стать бандитом регионального значения, за что видимо и поплатился (оттуда легче выйти в расход, чем войти). И нам совершенно не хочется смотреть на убогую рожу этого Вертлявого – а что мы там не видели, кроме дикой самоуверенности и наглости, которую он ещё вчера демонстрировал нам при задержании в ресторане на сходке (и даже не хочется задаваться вопросами о том, насколько бы его жизнь продлилась, если бы его под вечер не отпустили) – и думать не думаем, а постепенно фокусируем свой взгляд на эту прикрывающую лицо и сущность Вертлявого газетку.
Ну а там хоть новости и не свежие – газеты на эти лица поступают по мере своего устаревания, то есть прочтения, из личных архивов отвечающего в нашем отделе за людей после жизни, патологоанатома Абадрона Демиурга – но нам в нашем, практически тупиковом положении, любая мысль не будет лишней. И первое, что каждому из нас на глаза попадается, а надо понимать, что мы с Григорьичем находимся в разных положениях по отношению к укрытому газетками трупу – я с одной стороны, а Григорьич с другой – так это невыдуманные истории пикантного содержания от прямых их очевидцев. Что совсем не факт, хотя бы потому, что они так называются и печатаются в подобного рода жёлтых изданиях.
Но нам это в данный момент не важно, когда сквозящий юмор в этих невыдуманных историях-небылицах, уже подобрался к нашим животам и начинает их провоцировать на смеховые подёргивания, а мы сами уже не такие угрюмые, а вовсю светимся улыбчивостью. Но нами это не замечается, так как мы полностью погружены в чтение этих рассказов из первых, самых пошлых, когда либо слышанных мною уст.
И так бы всё это и осталось между нами, не покажись мне последняя прочитанная мною история особенно замечательной, и требующей того, чтобы я непременно поделился с Григорьичем своим впечатлением о ней. И только было я, еле сдерживаясь от смеха, позвал по имени Григорьича, то в этот самый момент ко мне приходит понимание того, что, пожалуй, моё замечание насчёт сейчас прочитанного, будет точно не к месту.
Но уже поздно, и Григорьич с непроницаемым выражением лица уже смотрит на меня (а я то прекрасно слышал, что и он посмеивался в кулак) и ждёт от меня предложений по поводу рассматриваемого дела этого Вертлявого, а не как мне хотелось, по поводу того дела, до которого не доходили руки одного любознательного проходимца, который и поделился с читателями своей правдивой историей. Что ж, делать нечего и я в раздумье, а на самом деле, чтобы оттянуть время (может Вертлявый в мышечном спазме шелохнётся и отвлечёт всё внимание на себя), начинаю чесать свой затылок, как вдруг, на второй прикрывающей рожу Вертлявого газетке, которую мы изначально обошли своим вниманием, замечаю пропечатанный портрет определённо чем-то известной личности, раз его рожа печатается под рубрикой самые известные и разыскиваемые люди нашего города.
– И эта убийственного вида рожа пропечатанная в газете спасает меня, а вслед за этим и Григорьича от очередного нагоняя от уже переполнившегося нетерпением начальника следственного отдела, полковника Петрония, когда он ему на стол подсунул портрет этого изувера краевого значения, Дитория Хмурого. Который как вскоре выяснилось, когда он дал признательные показания, и был замешан во всех противоправных действиях по отношению к бригаде Вертлявого, который всегда ему не нравился, и он его
