Но вернёмся в февральский день семнадцатого года, когда запыхавшийся Мотька прибежал к Герке и сообщил, что на заводе рабочие начинают бастовать. Жить стало совсем невмоготу.
– Володька Шумайлов у них заводила, – показал свою осведомленность Мотька.
– Ну, вот, и до нас докатилось (слухи о волнениях в Петрограде и Москве давно ходили по поселку). – Ладно, пошли к Ельке, а то у меня мать скоро вернется, не поговоришь тут, – сказал Герка, натягивая пальто.
Действительно, как бы ни было трудно в шестнадцатом году, а в семнадцатом стало еще хуже.
Армия требовала все больше оружия. Спрос на «трёхлинейки», которые производили все оружейные предприятия поселка, всё возрастал. Хватало Ижевскому оружейному и других заказов — на патроны, снаряды, гранаты, щиты для пушек и даже кинжалы.
Когда есть стабильные военные заказы, есть работа. На Ижевском оружейном заводе в феврале тысяча девятьсот семнадцатого года трудилось больше половины населения посёлка, который был больше Уфы, Перми и губернской Вятки.
Рабочие были вправе надеяться на то, что рост производства оружия будут достойно оплачиваться, но надежды остались тщетными. Этого как раз и не происходило — расценки на фоне инфляции оставались крайне низкими.
Утром пятнадцатого февраля полторы сотни инструментальщиков не вышли к своим рабочим местам, предъявив ультиматум: либо новые расценки, либо забастовка.
А Елька варил пшённую кашу с говяжьим салом, но дух в избе стоял как от щей из кислой капусты.
– Кашеваришь? – спросил Мотька.
– Мамке готовлю, скоро придёт. Там чего-то на заводе творится, не говорит.
– Бастовать будут, – просветил его Мотька, – батя мамке говорил, я и подслушал. Худшие времена наступили.
Герка сразу понял, куда клонит Мотька – запасы хранились до худших времён.
– Елька, дай ему каши, Мотька видимо оголодал.
– Будешь? – радушно предложил Елька.
– Ещё чего, что я вас объедать буду? Дома поем, – отказался Мотька.
Герка решил разрядить обстановку.
– Знаете что, сейчас ещё не время, давайте подождем немного, надо выждать момент, ну, когда совсем – совсем будет трудно, – тут он сделал паузу. – Нам или кому-то,– добавил он.
Мотька и Елька согласились, ждать, так ждать.
– Надеюсь, не всю жизнь, – с надеждой произнёс Мотька.
И поселок замер, предчувствуя непредсказуемые события. Меньше стало людей на улицах, на Базарной площади опустели ряды приезжих торговцев, извозчики поснимали с коней бубенцы и не гнали коней рысью. Даже собаки стали реже лаять, чувствуя обстановку в поселке.
В тревожном ожидании прошло четыре дня.
Восемнадцатого февраля помощник начальника Вятского губернского жандармского управления ротмистр Добромыслов стоял в кабинете начальника завода генерал-майора Кудрявцева и докладывал о сложившейся ситуации. Он держал в руках раскрытую папку из красной кожи.
– Ваше превосходительство, излагаю суть происходящего с Вашего позволения. Четырнадцатого февраля вечером пред окончанием второй смены в инструментальной мастерской Ижевского казенного завода мастерами были выданы рабочим на руки расчетные книжки для получения заработной платы за первую половину февраля. У некоторых рабочих расчет был подведен по пониженной расценке, понижение которой последовало по распоряжению начальника мастерской инженера Филиппова и мастера Лыткина.
– Да, я давал такое распоряжение, пересмотреть расценки, – согласился Кудрявцев.
Ротмистр продолжал:
– Вследствие чего рабочие в числе пятьдесят человек, заявив протест против этого, остановили свои работы и потребовали восстановления им прежней расценки, о чем было дано знать помощнику начальника по оружейному заводу полковнику Волынцевичу, который и объявил рабочим, что их требования после будут рассмотрены, и приказал приступить к работам.
На следующий день, пятнадцатого февраля рабочие инструментальной мастерской в числе около двухсот человек неожиданно прекратили работы и предъявили Волынцевичу требование об оставлении старой расценки, более высокой, чем вновь введенная, а когда это требование было удовлетворено, то рабочие эти предъявили новые требования об увеличении вообще заработной платы. Это новое требование, как помощниками начальника, так и начальником заводов не было удовлетворено за отсутствием к тому законных оснований.
– Прошу прощения, ротмистр, – генерал-майор прервал Добромыслова. Нет предела моему возмущению. Если мы пойдем на поводу этих мятежников сегодня. Да-да, надо называть вещи своими именами, именно мятежников, то завтра… Я даже боюсь представить, что может быть завтра. Распустили народишко. Сначала в столице, теперь и до нас дошло. Продолжайте.
– Шестнадцатого февраля утром рабочие той же мастерской, как и всегда, явились на работу все, но рабочие Шумайлов Владимир Афанасьевич и староста Кокоулин Федор Федорович первые начали подстрекать рабочих бросить работу и примкнуть к забастовщикам. Рабочие из солидарности к бастующим прекратили работу. Всех рабочих инструментальной мастерской забастовало до трёх тысяч человек.
Никаких беспорядков в мастерских рабочие не производили, но были случаи угроз, если кто будет продолжать работу. Остальные мастерские завода 16 февраля работали.
Ротмистр Добромыслов сделал паузу.
– Надо арестовать главных бунтарей и судить. Надумали бунтовать в военное время, – генерал-майор был вне себя от гнева.
– Ваше превосходительство, считаю это преждевременным.
– Почему?
–Могут возникнуть беспорядки. Для предотвращения непредсказуемых событий мною дана телеграмма командующему войсками Казанского военного округа о выделении роты солдат, для усиления гарнизона Ижевского завода.
– Это разумно, ротмистр, когда ожидается прибытие?
– Завтра, утром.
– Хорошо, давайте дальше.
Добромыслов продолжил рапорт.
– Семнадцатого февраля забастовали почти все мастерские завода, за исключением ложевой, электрической и мартеновской, предъявив те же требования. Забастовщики к работам не приступили, но мастерских не покинули, а устраивали там собрания и обсуждали вопросы требования.
Кроме того, сегодня была подана телеграмма в Петроград на имя генерала Маниковского рабочим Степановым, проживающим по Куренной улице в доме двести восемьдесят восемь. В телеграмме упоминается, что завод не работает, посему просят выехать комиссию для расследования о сбавке расценок администрацией. На данный момент у меня всё.
– Так, – начальник завода встал из-за стола. – Властью данной мне Государем Императором объявляю. Пишите Приказ.
До отречения Николая Второго оставалось всего десять дней. Но эти десять дней надо еще было пережить, как посёлку Ижевский завод, так и всей России. И нашим героям: Герке, Мотьке и Ельке.
Девятнадцатого февраля у проходной вывесили приказ генерал-майора Кудрявцева о закрытии завода. На территорию никого не пускали. Начальник завода посчитал, не смотря на то, что забастовщиков, хоть было меньше тех рабочих, которые не поддержали забастовку, всё – же их количество было внушительным, а нежелающие работать терроризировали остальную массу.
Нахождение же массы неработающих людей внутри завода, в теплых помещениях вместе с тем давало возможность агитаторам настраивать рабочих все враждебнее и враждебнее к высшей и низшей администрации и не обещало в будущем ничего хорошего. А потому, по его мнению единственным правильным шагом при сложившейся обстановке – закрыть завод, очистив территорию завода от рабочих и не давая возможности рабочим вне завода устраивать сборища или сходки без разрешения начальства. На всякий случай временно были закрыты увеселительные и учебные заведения.
По городу поползли слухи, что для охраны благоразумных рабочих, тех, кто не принимал участие в забастовке, из Казани прибыла рота солдат. Ситуация накалилась, запахло арестами.
И они не заставили себя долго ждать.
“Вчера арестовали сорок четыре рабочих – “путиловцев”. Врывались ночью, хватали людей прямо с постели и, не давая проститься с родными, бросали прямо в холодные товарные вагоны без отопления и отправляли в Казань. Говорят, всего арестовали около двух тысяч человек. А сегодня еще одну партию арестованных прямиком на фронт”, – это уже Мотька рассказывал Герке и Ельке со слов отца. Отец у Мотьки был в курсе всех дел, хотя и не совсем поддерживал забастовку, а вот у Ельки, мать, хоть и работала на заводе, но в политику не лезла. Ей бы работу не потерять и сына на ноги поставить.
– А еще, – продолжал Мотька, – на завод снова стали набирать рабочих. Моего отца взяли.
– Мамку тоже приняли, – заявил Елька.
– Это хорошо, – сказал Герка. – А вы знаете, что наших ижевских двадцать человек взяли во главе с Шумайловым? А сегодня за Степановым с нашей улицы приходили, к тому, кто телеграмму отправлял.
– Расстреляют? – спросил Мотька.
– Откуда же я знаю, – ответил Герка, – но мы должны помочь.
Мотька и Елька переглянулись.
– Как, освободить? – теперь уже шёпотом спросил Мотька.
– Не, я в такие игры не играю. Мамка не поймёт. Она не одобрит, если мы против власти попрём. И так, слава богу, что её снова на завод взяли.
– Мой батя тоже не одобрит, – вставил Мотька, – выпорет или уши оборвёт.
– Эх, не поняли вы, хотя думаете в нужном направлении, – Герка щёлкнул пальцами. Щелчок получился звонкий и резкий. – Не освободить, а дать продержаться. Чуете, какие события в столице назревают? Неизвестно, что еще дальше будет. Мы поможем им едой.
Повисла пауза, во время которой Мотька и Елька переваривали то, что сказал Герка.
– Какой? – спросил Елька.
– Вот только не надо делиться нашими запасами, – произнёс Мотька, догадываясь, к чему клонит Герка.
– А, – вот ты о чём, – прозрел Елька. – И как это мы сделаем? Будем ходить по дворам, и раздавать еду? Или прямо пойдём в тюрьму – вот передайте забастовщикам покушать?
– Да, – с сожалением произнёс Герка, – не повзрослели вы, как я погляжу, нет у вас политического чутья.
– Чего у нас нет? – поинтересовался Мотька.
– Пролетарского сознания.
Герка сыпал непонятными словами, от которых Мотька и Елька ещё больше терялись.
– Ты, это, не особенно, объясни нормально, – выдавил из себя Мотька.
– Слушайте сюда, – Герка заговорщически зашептал, чтобы придать особую важность тому, что он только что придумал. – Мы идем сегодня на наше место, берём еды, сколько сможем унести и отнесем огородами Степановым. Они-то знают, кого арестовали, и между кем разделить.
– Ну, я не знаю, – с сожалением произнёс Мотька.
– Мотька, не будь скрягой. Они же для всех старались.
– Да я что? Я ничего. Что я несознательный какой? Вот Елька, наверное, не согласится, – попытался Мотка всё свалить на Ельку.
Тот вскипел:
– Получается, это я несознательный? Да я сознательнее чем десять таких как ты. Да я…, да я…, – Елька не нашелся, что сказать. Просто добавил: “Я готов, хоть сейчас помочь”.
– Я так и думал, что вы настоящие друзья, – похвалил их Герка. – С нашей улицы еще Бушуева и братьев Маркадеевых арестовали. А у них семьи. Кто о них позаботится?
– Кто? – машинально переспросил Мотька. Герка посмотрел на него
да ладно)))