Пешком с санками добирались дольше, чем на лодке. Герка прикинул, что на обратный путь времени уйдет ещё больше, поэтому, как только ребята оказались у схрона, Герка предложил сразу же преступить к делу. С перекусом можно повременить, успеется, если останется время. В случае чего и на ходу можно поесть. Мотька воспринял это предложение без энтузиазма.
К большой радости мальчишек, никаких следов присутствия посторонних не было. С энтузиазмом раскопали лаз и залезли внутрь.
Герка достал дежурную лампу, приготовленную заранее, и зажег фитиль. Мотька стал считать ящики.
– Зачем? – спросил Герка – и так видно, что никого не было.
– Так, на всякий случай. Вдруг, кто-нибудь ящик – другой отсюда вынес.
– Ага, – не выдержал Елька, – держи карман шире “ящик – другой”, если бы кто нашёл, все бы подчистую вынесли.
Герка достал опись ящиков, хранившихся в схроне.
– Возьмем только консервы, больше пока ничего брать не будем. Ни шоколада, ни ананасов, могут не понять. Ты Елька, иди за хворостом, а мы с Мотькой наполним мешки.
– А хворост зачем? – поинтересовался Елька. – Сам же говорил, что костёр разжигать не будем.
– Мы его сверху положим. Если что, скажем: “За хворостом ходили”.
– В такую даль? – удивился Мотька.
– Тогда придумай, что-нибудь получше. А пока думаешь, неси мешки.
Работали споро и дружно, поэтому управились быстро. Сначала к санкам привязали мешки, а потом и уложенный сверху хворост. Поклажа оказалась хоть и тяжеловатой, но не громоздкой. Пока работали, стемнело, пошёл снег. “С одной стороны, снег – это хорошо, заметёт следы, плохо, что трудно будет возвращаться, – подумал Герка. – Лишь бы Мотька с Елькой выдержали”.
Чтобы поддерживать силы он предложил взять с собой плитку шоколада, что было встречено с большим энтузиазмом у Ельки и большим сожалением у Мотьки. Он предлагал взять по одной плитке шоколада на брата. Но Герка был непреклонен. В качестве компенсации он предложил Мотьке и Ельке плитку разделить между собой.
Заделали лаз, наспех перекусили и отправились в обратный путь. С грузом, против ветра, при падающем снеге идти было тяжело. Менялись часто, но больший отрезок пути санки вез Герка. Хорошо, что груз был привязан крепко и надёжно, тут уж мальчишки постарались.
Шли, падали, поднимались, но всё-таки дошли. Теперь надо было пройти по улицам посёлка, чтобы не привлечь к себе внимание. Сами по себе санки с хворостом никому не были интересны, даже грабителям, но время было смутное, по посёлку ходили патрули и иногда спрашивали у прохожих документы.
И уже почти подошли к улице, и уже ощущалось тепло от домашней печки, как послышалось грозное: “А ну стойте!”
Встали как вкопанные, только санки продолжали двигаться по инерции. Трое вооруженных мужчин стояли посередине улицы.
– Кто такие? – Спросил один из них, подойдя к мальчишкам.
– Мы с Куренной улицы, за хворостом ходили, домой идём, – ответил за всех Герка.
– А почему так поздно?
– Вот поэтому и спешим.
– Пухарев, может, отведем их, куда следует, пусть разбираются, – предложил второй.
Тут, наверное, надо написать, что для Герки, Мотьки и Ельки вся их короткая жизнь пронеслась перед глазами, время остановилось, сердца забились, как у мыши полёвки, земля разверзлась под ногами, но ничего подобного автор писать не будет. Скажем просто: "Мальчишек обуял дикий ужас". Ужас перед тем, что сейчас произойдёт и еще больший ужас перед тем, что их после всего этого ожидает. Елька хотел уже пустить слезу, чтобы разжалобить патрульных, но не успел. Спасение пришло неожиданно, откуда не ждали.
– Стойте, мужики, это же мои знакомы. Я их знаю, – произнес третий патрульный. – Они точно с Куренной улицы. Вот с этими двумя (он кивнул на Герку и Мотьку) мы германских шпионов ловили, а третий у них даже пленником был. Ну, чего, признали меня?
Попробуй тогда запомни лица охранников, на рабочих смотрели, но в такой ситуации и чёрта лысого признаешь своим отцом.
– Конечно, сразу признали, – радостно произнёс Мотька.
– А, герои, значит, – сказал тот, у кого фамилия была Пухарев, – ну, молодцы. Только бегом домой, а, может, вас проводить до дома и сдать родителям?
– Не, не надо, – как-то в раз ответили мальчишки и покатили санки по улице. И только свернув на свою улицу, мальчишки перевели дух. Выглянули из-за угла – никого не было.
Первым выдохнул Мотька:
– Уф! У меня душа ушла в пятки, до сих пор, по-моему, не вернулась. Думал всё, попались.
– Мотька, потрогай мои руки, – попросил Елька. – Кажется, у меня кровь в жилах застыла.
– Это от холода, – подбодрил его Герка.
– Не, не от холода, от страха. А тебе, чего, Герка, страшно не было?
– Честно?
– А-то!
– У меня сердце перевернулось и затихло, кажется, до сих пор не бьётся.
– Тоже струсил? – удивлённо спросил Мотька. Этого он никак не ожидал, чтобы Герка мог позволить себе праздновать труса.
Герка уловил момент.
– Мотька, я больше вас испугался, но только не за себя, а за тебя и Ельку.
Мотька переваривал услышанное.
– А, понял, – наконец вымолвил он.
Но если честно, ничего он не понял: то ли Герка выкрутился, то ли сказал правду.
Подкатили к огороду Степановых, в окнах мерцал желтый свет керосиновой лампы.
– Не спят ещё, – заключил Мотька.
– И хорошо, что не спят. Распаковывай сани, мы с Мотькой перетащим банки, а ты Елька хворост обратно привяжи, Не оставлять же нам его здесь. Себе заберёшь.
Тут Герка решил показать друзьям свою записку.
– Вот, смотрите, что мы оставим.
Мотька и Елька прочитали.
– А зачем?
– Ну, как, пусть знают, что это не с неба упало и не чужое, а их.
– А буква Ижица в конце для чего?
– Для тайны. Не будем же мы свои имена оставлять.
– Опять тайна, боюсь влетит, – сказал со вздохом осторожный Елька.
– Не влетит, никто не узнает, – обнадёжил Герка. – Если, конечно, никто не проболтается.
– Могила, – сказал Елька.
– Две могилы, – подтвердил Мотька.
Стараясь не шуметь, Герка и Мотька выложили банки на крыльцо (не оставлять же мешки), записку придавили парой банок, но так, чтобы её было сразу видно.
– Хорошо, хоть собаки нет, – прошептал Мотька.
– Собаку кормить надо, а им самим есть нечего. Главное, чтобы никто “до ветру” не вышел. Давай, иди к Ельке, и увозите санки, только следы запутайте. А я постучу в окошко и дам ходу, и тоже следы запетляю.
Дождавшись, когда Мотька и Елька скроются из вида, Герка настойчиво постучал в окошко несколько раз и пустился наутёк.
Уже на следующий день в поселке шептались о загадочной букве Ижица. Слухи были самые различные, но такие невероятные, что в них мало кто верил. Поговаривали, что кто-то из прозорливых зажиточных купцов или заводчиков решил в такое неспокойное время опекать семьи заговорщиков, чтобы в случае непредвиденных событий, как же в самой столице уже бунтуют, и ему это зачлось (в это мало, кто верил). Кто-то клялся, что слышал, будто заводское начальство, таким образом, старается погасить волнения рабочих (в это вообще никто не верил), а кто-то божился, что появилась какая-то неизвестная организация, которая выступает за рабочих. И сначала помогли бунтовщикам, а потом будут помогать и всем остальным рабочим (в это многим хотелось верить).
Но все это были только слухи. В действительности об этом знали только в семьях арестованных рабочих, хотя и те не догадывались, откуда на них свалилась такая благодать, но никому ничего не рассказывали, как и было велено. Молчали, как металлические заготовки. Но слухи всё-таки ходили.
Два дня мальчишки, чтобы не вызвать никаких подозрений, и, как бы случайно, не выдать себя, не показывались на улицу. Решились на третий день. Как показалось Герке, ничего не предвещало опасности и не вызывало тревоги. Он зашёл за Мотькой и они вдвоём отправились к Ельке. Тот шёл им на встречу.
– Ко мне нельзя, у нас постоялец объявился, – ошарашил Елька друзей. – Мамка сказала, чтобы я пока дома сидел, вдруг, чего украдёт.
– Чего у вас красть-то? – удивился Мотька. – И зачем тогда постояльца брать, если боится?
– Мамка говорит: “Лишняя копеечка всегда в доме пригодится”.
– А что за постоялец? – поинтересовался Герка.
– Не знаю, не родственник, не знакомый. Верста коломенская, вот такой высокий, – Елька встал на цыпочки и поднял руку. – Только в два раза выше.
Герка и Мотька задрали головы, выходило внушительно.
– Понятно, приметный.
– Тёмный какой-то, всё глазами зыркает, как - будто ищет чего-то. Фамилия у него Широносов. Говорит, что по торговому делу служит, – добавил Елька.
– Ладно, Елька, иди домой, следи за своим постояльцем. Не нравится мне всё это, – задумчиво произнёс Герка, – ой, не нравится. Тут надо всё хорошо обмозговать.
На том и расстались.
Утром двадцать четвёртого февраля Ижевский оружейный завод снова заработал. Протяжный заводской гудок протрубил о начале трудовой смены. Среди рабочих было много новых людей, набранных после последних событий. Тех, кто участвовал в забастовке или кого считали неблагонадёжными, на завод не приняли. Жизнь жителей посёлка Ижевский завод стала входить в спокойное русло.
Елькин постоялец действительно был странным. Редко выходил по делам, говорил, что до вечера, но неожиданно возвращался. То он интересовался, почему Елька не учится (да, учусь, учусь), когда узнал, что ремесленное училище временно закрыли, спросил: “А чего с друзьями не на улице?” (холодно, дядя). У Ельки возникло чувство, что постоялец, хотел остаться один в доме. Зачем это ему было нужно, Елька пока не знал.
“А еще вчера, он предложил мамке прибраться в сарае. Мамка отказывалась, но постоялец настоял и мамка согласилась. Я хотел было ему помочь, но он отказался. А вечером долго мылся в бане”, – рассказывал назавтра Елька друзьям.
Герка и Мотька слушали молча.
– А где он сейчас? – спросил Герка.
– Ушёл, нет его.
– Да, ситуация, может он что-нибудь ищет?
– Да, чего у них искать? – удивился Мотька. – Вчерашний день? А давайте за ним проследим, может он тоже шпион?
– Проследить, конечно, можно, опыт у нас имеется, – задумался Герка, – но как бы нам опять не влипнуть в историю. В этом деле у нас опыт тоже имеется. Сделаем так.
Мотька и Елька превратились в одно большое ухо. Читателю не надо воспринимать это буквально. Просто Мотька и Елька вникали, что сказал Герка.
А в это время постоялец Ельки Широносов сидел в чайной на Базарной улице с Бруляко, с тем самым лысым толстяком, которого должен был убить Кривин (ещё два года назад, но, как-то пошло всё не по плану). Бруляко, правда, немного изменился за эти два года, стал ещё толще, сменил белый костюм на серую куртку и такие же серые брюки, но волос ему это не прибавило. Говорили тихо, почти в полголоса. Широносов рассказывал, Бруляко иногда задавал вопросы.
А за соседним столиком сидел Витька Поверин, сын инженера, тот самый, который Герке, Мотьке и Ельке помог пройти на завод через своего отца. О чём говорили двое мужчин за соседним столиком, ему было совсем неинтересно, просто он сидел с другом и кушал крем-брюле, запивая его чаем. Но, когда два раза в разговоре прозвучала улица Куренная, один раз имя Елька и двое его друзей, он невольно прислушался к разговору, забыв про чай и пирожное. Чтобы лучше
