Сапёр Семёныч. Семёныч

                                                                                     Семеныч

          Этого умного дворнягу мы взяли с собой. Ну, не оставлять же его, сироту, одного в сожженной дотла деревне.
          Неоценимым бойцом оказался этот пес. Служил он в батальоне верой и правдой и  не раз он выручал нас в качестве проводника. По части минных заграждений он был просто ас. Главное, учить-то его этому никто не учил. Саперы брали его с собой на разминирования. Потом рассказывали, как этот самородок мины им выискивал.
          Пускают его на поле (или там, скажем, в лесу). Он морду к земле опустит - и вперед. Покружится, покружится, потом сядет. Морду кверху задерет. Если мины нет, сидит молча. Если мину обнаружит, то морду поднимет и гавкнет. Минер подходит, обезвреживает мину, а наш следопыт дальше бежит. Ни разу осечки не было.
          В свободное от саперных дел время наш пес выполнял различные мелкие поручения. Скажем, донесение доставить, раненых на поле боя поискать, или в дозоре посидеть. Ни от чего не отказывался.
          Любили его и солдаты, и офицеры. Да и было за что. Многие жизнью ему обязаны были: и саперы, и разведчики, и те, кто ранен был. Однажды во время артобстрела телефонный провод повредило. Автоматчики один конец обрыва нашли, потом другой. Соединили концы, а телефон молчит. Что такое?  Надо еще обрыв искать. А фашист лупит артиллерией со всех сторон. Носа не высунешь. Комбат в отчаянье: то ли опять автоматчиков под обстрел посылать, то ли ждать с моря погоды. Тут пес наш по-пластунски из воронки выползает и провод в зубах тащит. Как не любить такого солдата?
          Долго мы ему имя подбирали. То Дружком называли, то Верным, то еще как-нибудь. Он, между прочим, на любую кличку отзывался – не гордый был. Но месяца через три, как он к нам пришвартовался, прилепилась к нему кличка Семёныч.
          Дело в том, что самым задушевным другом для нашего пса стал повар Семён Левкин. Оно и понятно. Нет более заветного места для всякой приличной собаки, чем кухня. К тому же, Левкин был очень добрым, старательным человеком, из той породы деревенских мужиков, которые ко всякой живности относятся, как к людям. У Семёна при кухне была еще лошадь, которую он любил, берег и за которой ухаживал, как за ребенком. Понятное дело, что когда в батальоне появилась собака, то огромная мужицкая любовь Семёна прямиком направилась в сторону этой собачьей сироты. Пес у Семёна не только харчевался, но и жил постоянно при кухне. Практически и спал вместе с Семёном под одной шинелью. Ну, бойцы и стали говорить: «Семёнов  пес, да Семёнов». А потом просто Семёныч.
          Надо было видеть, с какой тоской провожал Левкин своего друга на задание. Всякий раз, как в последний. Зато, когда саперы возвращались вместе с Семёнычем назад, уж Левкин старался накормить вкусненько любимца. Заодно и бойцов подкармливал сверх нормы.
          Характер у Семёныча был еще тот. Терпеть не мог спирта  и тех, кто спиртом баловался. Поэтому свои положенные сто грамм бойцы старались употреблять не в присутствии Семёныча. А еще не любил пес всякого проявления несправедливости. Его тонкая собачья душа очень реагировала на беды и обиды.
          Однажды произошло в батальоне вот какое дело. Дозорные на посту задремали. А случилось это  уже осенью 44-го. В составе 2-го Украинского фронта мы воевали на территории Венгрии. На чужой территории воевать всегда тяжело. А тут еще венгры относились к нам неоднозначно. Часть населения  ненавидело немцев и фашистский режим, часть воевала на стороне нашего противника. Большая часть населения занимала выжидательную позицию. Люди боялись открыто вступать в контакт с нами. Находились и такие, которые днем демонстрировали нам свою лояльность, а ночью брали оружие и внезапно нападали на наши небольшие воинские формирования.
           Конечно, в этих условиях надо было особенно быть осторожным в отношениях с местными. И начеку всегда нужно было быть.
          Накануне тяжелый бой  был. Понятное дело, устали все, повалились снопами, выставив караульных. Да только они тоже задремали. Обычно страшного в этом ничего не было, потому что у нас был Семёныч. Он-то по ночам никогда не дремал, а если и дремал, то очень чутко. И если кто-нибудь из часовых привалится  подремать, тут Семёныч потихоньку подгребает и будит заснувшего. Особенно выручал пес часовых, когда проверка подступала. За два года бойцы наши  привыкли к Семёнычевым побудкам и не боялись ни проверок, ни врагов. Только в этот раз, похоже, и сам Семёныч задремал. И вышло так, что ночью комбат прошелся по позициям, а караульные спят.
          Как  будил комбат караульных ночью, не могу сказать. А только наутро устроил он  показательный разнос. А уж как наш комбат умел разносы устраивать, то особая статья.
          И вот раненько утром, пока солнце еще не вывалилось из-за гор, поднимает комбат по тревоге весь батальон вместе с техсоставом, медперсоналом и обслугой, выстраивает  на поляне перед штабной палаткой и начинает греметь, сотрясая своим командирским голосом весь лес и горы:
          - … считаю означенные мною действия даже не проступком, а настоящим преступлением, совершенным в условиях военного времени!
          И тут со стороны строя раздается:
         - Гав!
         - Разговорчики в строю!
Опять:
         - Гав, гав! – это Семёныч решил вступиться за товарищей.
         - Я кому сказал: закрыть пасть!
         - Гав, гав, гав!
         - Сутки ареста за пререкания с командиром!
Бойцы еле сдерживают смех. Комбат поспешил скомандовать «вольно» и распустить строй. Серов  пошел в штабную  к комбату:
         - Так чё, товарищ капитан, Семёныча действительно под арест?
         - А я что, пошутил по-вашему?
         - Так он же пес? Разве он что понимает?
         -  Если он воюет, как солдат, то и командира должен понимать, как солдат. Надеть ошейник и под арест на сутки!
          Пришлось выполнять приказ комбата.
          Главное-то, что удивительно: все ведь понял этот паршивец как надо. Может сам, а может, Левкин помог. Он своего любимца, конечно, привязал к дереву. Но без  внимания не оставил. Вечером прибрал в своей кухне, лошадь накормил, потом к Семёнычу подсел. Треплет у него за ухом и  проводит воспитательную беседу:
         - Сам виноват.  Чего ты с комбатом-то заспорил? Он, во-первых, правильно сказал.  А, во-вторых,  с командиром нельзя спорить. Не положено.
         Внял Семёныч. И дней через пять молча тяпнул комбата за ногу, когда тот в довольно неэтичной форме отчитывал своего ординарца за нерасторопность. В тот самый момент, когда комбат особенно в раж зашел, подгреб сзади потихоньку и тяпнул. Тот сначала просто дара речи лишился. Потом взорвался и потребовал, чтобы этого пса немедленно убрали с глаз долой.
         Укрывали бойцы Семёныча от комбатовского взора потом  как могли. Однако сам комбат больше не позволял себе повышать голос на подчиненных.