тех времен, когда косточки многих её друзей и подруг лежали уже возле жучкиной будки, обласканные собачьим языком, языками ветров и дождей. Курочке Рябе оставалось надеяться только на свою глупость, простую куриную глупость, которой славятся курицы всего мира.
Данную ей, Курочке Рябе, природную глупость, она постоянно развивала в себе и довела ее до изощренной утонченности, до верха совершенства, недостижимого ни одной другой курицей хозяйского двора. Этим она завоевала себе среди его обитателей приятное для нее звание курочки-дурочки, и даже Жучка при ее появлении, опасливо отходила в сторону, делая вид, что не замечает ее.
А началось ее движение к этому спасительному званию с того страшного дня, когда она в последний раз видела свою мать-квочку.
Петухов во дворе было много, но ни к одному из них она не питала дочерней привязанности. А вот за матерью ходила с самой скорлупы.
В тот страшный день она впервые поняла, кто самый страшный куриный враг в их дворе. До того дня дрожь хвостика и недержание желудка у нее, желтоклювой, вызывал вид жучкиных зубов, которые та любила невзначай показывать курам, деловито пробегая мимо них и потом весело оглядывалась на картину очередной куриной паники, за что не раз была бита. Куры не боялись Жучки, но каждый раз страх гнал их в разные стороны быстрей, чем появлялись мысли о жучкином пустолайстве.
В тот страшный день будущая Курочка Ряба мирно ковырялась в пыли возле своей матери, как вдруг над ними нависла тень, и ее мать, пронзительно заквохтав, стремительно взвыла вверх. Когда курочка подняла глаза, то увидела, что ее мать висит в воздухе, зацепившись вниз головой за какую-то коряжину, трепыхает крыльями и оглушительно кудахчет, почему-то прощаясь со всеми. Махая крыльями, она как бы говорила курочке: «Беги, беги!» Но курочка в этот миг забыла, что у нее есть резвые ноги, она замерла на месте, ничего не понимая. Когда коряжина удалялась к сараю, где стоял чурбак с воткнутым в него топором, курочка разглядела ее во всех подробностях. Коряжина оказалась дедом, и курочка враз вспомнила все, чему учила ее мать. Она кинулась в курятник и забилась в самый дальний угол. Через некоторое время она услышала, как во дворе кто-то громко, не по-птичьи, вскрякнул, потом стук чего-то острого по чему-то очень мягкому и глухой шлепок от падения на землю чего-то мягкого.
Выйдя через несколько дней из курятника, курочка поняла, что матери больше не увидит и надеяться в этом мире с дедовским чурбаком надо только на свой клюв и на голову, к которой он прикреплен. Она была самой слабой в курятнике, но эта слабость помогла ей выйти на ту дорогу, по которой она дошла ныне дальше многих своих друзей.
У них в курятнике была старая дряхлая курица, пережившая многие поколения своих детей и дожившая до такого возраста, что дед в поисках очередной куриной жертвы, обычно брезгливо отодвигал ее ногой в сторону.
Вот к этой-то курице и прибилась Курочка Ряба в то трудное для нее время. Не смотря на свои желтоклювые мозги, она быстро смекнула, почему этой куриной старухе удалось избежать хозяйского курятника, и огна изучила те законы, по которым выбиралась новая жертва для дедовского чурбака. Законы эти своим топором писал дед по своему желанию, по бабкиному указанию. Жертву свою он выбирал заранее и начинал подкармливать ее отдельно от других, чему та была неизменно довольнехонька.
Все это курочка видела из своего дальнего угла. Затем начинался второй этап дедовой куриной операции. Выбранная им курица резко переставала нести яйца, и напрасно бабка каждый день шарила под ней в надежде нащупать желанную прохладную твердость яичной скорлупы. Да и как она могла что-то нащупать, когда скорлупа была уже выброшена в крапиву, а ее внутренности бултыхались во внутренностях деда. И ни разу дед «не пустил пенку» в своей хитрости, ни разу не попался бабке на своей невинной проказе.
Обычно, бабки хватало на месяц пустых ожиданий и ругательств в адрес прожорливой пустышки. Заканчивалась дедовская продовольственная операция тем, что бабка обзывала курицу дармоедкой и отправляла деда в курятник по ее голову. При этом дед горячо и возмущенно поддерживал гнев бабки из-за куриного дармоедства. Бабка только удивлялась тому, что такие ядреные куры не несутся и обвиняла во всем петухов. Но за петухов дед стоял горой. Их рыцарские схватки были единственной его радостью в жизни, и он мог часами наблюдать за ходом петушиных боев, поэтому ни разу его топор не оборвал петушиного крика.
Только однажды за всю историю курятника дедовская операция тихо провалилась. Это был случай с той дряхлой курицей, которая мирно доживала свой век, равнодушная к дедовской подкормке, и опыт которой подглядела Курочка Ряба. Напрасно дед на протяжении долгого времени запускал свою пятерню, прибежав голыми пятками по утренней росе, под эту, молодую и сочную тогда, курицу. Яиц он не находил. Проходил месяц, другой, третий. Топор ржавел возле чурбака. Жучка грызла старые кости в своей будке, а бабка ни разу не бранилась насчет дармоедства в курятнике. Дед сам пытался заводить разговор, насчет тайно откормленной им курицы, но бабка обрывала все его разговоры, поому что, как ни странно оказалось, та курица несла яйца исправно и не вызывала бабкиного гнева. Тогда дед, начиная звереть без курятинки, не стал разбираться с этой загадкой и быстро наверстал упущенное на ее соседках.
В отличие от деда, Курочка Ряба раскусила хитрость своей дряхлой подруги и взяла с нее пример. Она стала нести яйца в тех местах, где обычно чаще всего бывала бабка, и плод ее усилий всегда попадался на глаза бабке. Снеся яйцо, она не горланила об этом, как другие куры, на весь двор, а скромно прикорнув где-нибудь за чаном с бельем, тихо поджидала бабку. Бабка поругивала ее за то, что она несет яйца не в курятнике, но беззлобность этой ругани гарантировала Рябе безопасную жизнь, поскольку неслась она регулярно.
Наступила пора, когда дед стал обхаживать Курочку Рябу своим вниманием и подсыпать ей вкусных зерен. С этого момента Ряба поняла, в чем ее сила, которая сможет защитить Рябу от дедовских планов раз и навсегда. Эта сила была в том, чего стыдились другие куры и старались скрыть ее наличие у себя, важничая и церемонно вышагивая друг перед другом. Эта сила была в глупости, на всестороннее развитие, которой курочка Ряба с тех пор стала уделять все свое внимание. Она проявила свою глупость даже там, где это казалось просто невозможным и вскоре добилась того, чего хотела – ее увидел дед во всей её глупости. Сначала, это доставляло ему удовольствие, как и любому человеку, который видит, наконец, кого-то глупей себя, но потом это стало его раздражать, особенно тогда, когда Курочка Ряба начинала энергично разбрасывать лапами во все стороны те зерна, которые он ей подсыпал. Такие сцены заканчивались словами деда: «Вот, дурища!», и дед уходил прочь. В совершенствовании своей глупости, Ряба пошла еще дальше, чем окончательно доканала деда, и из-за чего он полностью охладел в своей кулинарной страсти по отношению к ней.
Курочка Ряба поджидала деда во дворе, и когда он появлялся, начинала яростно клевать все, что ни попадется под клюв. А поскольку весь двор был усеян всякими непотребными вещами, которые состояли прежде всего из отходов куриной деятельности и из последствий жучкиных обедов, то, в основном, все это и попадало ей вовнутрь, после попадания под клюв. Ей даже удавалось делать вид, что она очень увлечена этим своим занятием и предпочитает его разбрасыванию дедовых зерен.
Поначалу дед несколько раз был застигнут врасплох этой картиной воинствующей производительной глупости своей очередной любимицы. Для него это заканчивалось каждый раз печально и со значительным уроном, поскольку он едва успевал добежать до забора, чтобы дать свободу окрошке, рвущейся наружу от созерцания картины такого, берущего за душу и желудок, обеда. Облегчившись, он, если удавалось, давал Рябе пинка и от этого, еще более облегчившись, со словами «во т, дурища!» уходил в избу отпаиваться квасом. Потом, видя, что это повторяется, дед перестал выходить после обеда во двор, объясняя бабке тем, что лекари советуют послеобеденный сон для желудка. Ему так понравилось, что он стал дремать каждый день, предпочитая это генеральной уборке во дворе.
Старания Курочки Рябы не прошли даром. Дед со своей миской зерен стал обходить ее стороной, бурча себе под нос о том, что не в коня корм. Давно уже околела своей смертью в преклонном, редком для курицы возрасте та дряхлая курица, а Курочка Ряба все оттачивала свою глупость, считая, что надо уметь пользоваться тем, что дано тебе от природы, а не отбрасывать со счетов своей судьбы. И она пользовалась. Пользовалась тем, что ее подружкам давно стоило и перьев, и гловы, и жизни. Уже дети ее, не сумевшие перенять смысла ее примера, успешно для деда стали завершать его куриные махинации, сокращая число куриных жителей, а Курочка Ряба жила под охраной своей беспросветной глупости, как под ханской грамотой.
И тут свершилось такое, чего она никак не ожидала. Ее унесла бабка в хозяйский курятник вместе с яйцом, откуда еще ни одна знакомая курица не вернулась своими ногами.
По мере того, как Курочка Ряба прислушивалась к разговору своих хозяев, она понемного успокоилась. Хозяевам была нужна не она, а ее яйца. Она прониклась еще большим благоговением перед своей взлелеянной глупостью, против которой даже дедовская всепожирающая любовь к куриным ножкам оказалась бессильной.
К тому времени, как Курочка Ряба успокоилась своим спасительным открытием, бабка подошла к подоконнику и, глядя на нее, как на диковинку с золотыми перьями, погладиля Рябу по головке: «Золотая ты наша, - обратилась она к курице, радостно присюсюкивая, - теперь у тебя начнется новая жизнь. Тот грязный сарай не для тебя. Теперь ты будешь жить здесь, с нами, в тепле и покое».
От этих последних слов дед весь напрягся, ожидая самого худшего для себя их продолжения. Его натренированное бабкиными затеями чутье не ошиблось и в этот раз.
«Теперь спать ты будешь вон там, на печи», - продолжала бабка таким тоном, словно печь была специально поставлена в избе для высиживания золотых яиц. Стоя спиной к деду, бабка не могла видеть случившихся с ним перемен, с головой уйдя в приятные хлопоты.
А перемены были заметные. Дед весь разом обмяк, словно у него выдернули через макушку позвоночник и набили сеном. Руки его затрепыхались вдоль туловища, как крылья у безголовой птицы, он стал ими шарить вокруг в поисках опоры и попятился на неразгибающихся ногах назад. Уткнувшись спиной в шершавый бок родной печки, дед взбодрился от этого прикосновения и снова распрямился вдоль позвоночника, приняв свои обычные очертания и приготовившись отбивать любые атаки на свою теплобокую кровать.
Дед с самого начала знал, что вся эта затея с яйцами обязательно обернется для него колючим боком и был готов к этому, прикидывая, что это будет за бок и как из-под него половчее вывернуться. Но такого поворота дела он никак не ожидал от своей бабки. Даже враги-инородцы в лютые холода не додумались лезть в его печной закуток и не сгоняли его
