Больше всего о великих людях я слышал от румына, бывшего зека. В начале 70-х годов он жил в поселке Комсомолец, в самом холодном районе Колымы, на границе с Якутией.
В этом небольшом поселке, кроме замечательной трассовой столовой, базировалась и старательская артель, председателем которой я был.
Во время Отечественной войны этот румын был военным комендантом оккупированной Одессы, в звании - полковник. Попал в плен, а после освобождения из лагеря был на поселении. Дорога на запад ему была заказана. Об этом мне сказал работник милиции, но подробностей я не спрашивал.
Румын, худой невысокий мужчина с печальными глазами, с полным отсутствием чувства юмора. Обычно в невзрачной одежде, но изредка надевал френч. Ни с кем не разговаривал, жил бирюком, но снисходил до меня – возможно, потому, что я был здесь единственный начальник.
Рассказывал о том, как много великих людей дала миру Румыния. Мол, об этом можно судить по очень большому количеству памятников в его стране. И подолгу рассказывал об этих великих. Мне однажды подумалось: возможно, они с двумя головами.
Как я понял – он хотел видеть себя в их ряду. Не сомневаюсь – он дал бы отрубить себе руку, даже умереть, если бы ему пообещали поставить памятник.
Как-то я сказал, что человек высекает себе памятник каждым своим поступком, что поступок громче крика. Он промолчал – только пристально посмотрел на меня. Но занимаясь делами, я больше отмалчивался, а он выговаривался.
Трезвый, он казался вполне нормальным, но выпив быстро менялся, и… как бы это сказать… дурел, что ли. Но выпивал не часто и в одиночестве. Захмелев пел песни на румынском языке сидя на пороге своей хибары.
Однажды, продавщица в магазине обсчитала его, он оскорбился и начал ходить за покупками в поселок Большевик, что в 2-х километрах от нас.
Ходил только пешком. Там, трасса прижимается к сопкам, но в основном тянется вдоль распадков небольших речек. С другой стороны трассы - широченная долина речки Чай-Урья - уникального месторождения. Там елозили бульдозера, шла вскрыша торфов, промывка песков. По трассе проносились автомашины. Но румын шагал, не оглядываясь, думая о чем-то своем. На обратном пути прикладывался к горлышку бутылки с вином и начинал петь румынские песни. Иногда, оборвав песню, произносил резкие и громкие фразы на немецком языке - возмущаясь и матерясь. Похоже, немцам доставалось крепко.
Трезвый он рассказывал, как нехорошо поступили немцы с Румынией. Всякими обещаниями втянули в войну и все профукали. После поражения под Москвой румыны поняли, что немцы бестолочь, и стали воевать с русскими спустя рукава. Мол, если бы не это, неизвестно, как бы все закончилось…
Порой сравнивал румын с немцами. Говорил, что немцы болтливый народ. Когда, к примеру, едешь у них в общественном транспорте, то всегда оживленные разговоры на тему: где можно что-то купить дешевле на один-другой пфенниг. Румын говорил, что они крохоборы. Приводил и другие случаи, где немцы выглядели неприглядными. Особенно по сравнению с румынами.
Я сказал, что в университете у меня была подруга-немка, мол, ничего плохого за ней не замечал, что она была замечательной. Но бывший полковник отбил мою атаку, выяснив, что она родом из города Энгельс, что через Волгу, рядом с Саратовым.
- Она почти русская, раз родилась и жила в России, - сказал он.
Как-то я сказал, что в нем говорит злость на немцев за проигранную войну, но румын промолчал. И, как бы «наводя тень на плетень» – сказал, что одесситы были рады румынам - все было прекрасно, пока провокаторы не взорвали комендатуру с румынским генералом и множеством офицеров. В общем, уводил разговор в сторону. Вскоре его обсчитали и в Большевике, и он стал ходить в поселок Чкалов, дальше ещё на один километр.
В один из дней я изменил своему правилу: «Не распускать язык, помнить, что «молчание золото». Но он допек меня своей занудной болтовней. Я не сдержался и сказал, что он упрекает немцев в мелочности, а сам за какие-то копейки, мелкий обсчет в магазине, «лезет на стенку» и ходит уже в третий поселок. Что немцы достойнейший народ, а он хуже последнего из них.
Вряд ли я мог догадаться или предположить, что последует за этим. Но тогда бывший полковник без единого слова встал и вышел из конторы.
Перед приходом румына старатели отдули золото, и ушли, а шлихи остались на отдувочных столах. Кассирша взвесила очищенное отдувом золото, и я отпустил её пораньше, сказав, что сам соберу шлихи и закрою в конторский сейф.
Со шлихами отдувается мелкое золото и во всех артелях собирают шлихи и хранят в конторском сейфе. Когда шлихов набирается много, их сдают в обогатительную фабрику, а там амальгамированием (используя ртуть) извлекают золото и записывают на того, кто сдал.
В тот день, кассирша как всегда повезла золото в поселок Большевик, чтобы закрыть в охраняемый сейф, а в конторе я остался один. Вот тогда-то меня и посетил румын, но ушел после моей критики и резких слов.
Со столов обитых оцинкованным железом, я щеткой собрал шлихи в большой отдувочный совок и открывал сейф, чтобы засыпать их в специальный мешок. В это время снова зашел румын. Он переоделся в строгий полувоенный френч и выглядел весьма представительным, к тому же спокойным – вроде никакой обиды. Он достал из кармана наполненный мешочек из плотной ткани и высыпал в совок, прямо на шлихи, порядочную кучу золота.
– Настоящий румын, притом полковник, никогда не бывает мелочным! И никогда не будет терпеть оскорблений, наносимых обсчетом в магазинах. Так относятся только к мрази и придуркам! – сказал он командирским тоном и повернулся к выходу.
- Стой! Забери своё золото! – вскричал я. В голове мелькнуло: «это же подсудное дело!».
- Можешь выбросить на помойку! – сказал он, обернувшись на секунду, и вышел.
И тогда, и сейчас в старательских артелях существует правило: с промышленным золотом, если оно не под пломбой, имеешь дело только комиссионно. Правда, в то время был разрешен вольный принос, золота по бортам полигонов было много - кое-где можно было собирать даже «на глаз», и многие брали разрешение и мыли. И румын занимался этим делом - возможно, «хищничал». Я подозревал, что он работал без разрешительных документов.
В бытность заключенным, он промывал золото в составе бригады заключенных и приобрел большой опыт, и знал места с хорошим содержанием золота. Намыть золото для него не было проблемой. Здесь сделаю небольшое пояснение.
Теперь я понимаю: в его возрасте уже не было особых запросов; золото было, но не представляло особой ценности, и, возможно, даже опротивело за много лет. Сужу по себе, так как 40 лет занимался добычей и разведкой золота. К тому же румын очень высоко ценил себя.
Вот сейчас вспомнил: когда-то - порядком позже описываемого времени, когда легкого золота уже не было, я знал очень трудолюбивых бичей. Они «пахали» в тайге до двух недель без перерыва, промывая вдвоем до 400 ведер песков в сутки. Это адский труд.
Намоют, к примеру, 400 грамм золота – 40 грамм сдадут в контору - если работали с документами – остальное налево, где платят дороже. Сходят в баньку, - потом несколько дней пьянствуют и снова в тайгу. Случалось, не оставалось денег на продукты для заезда – их часто обкрадывали, но у каждого был свой кавказец, который даст деньги, чтобы затариться.
Дармоеды ходили перед ними склонив головы. Этим трудягам, потерявшим в жизни все – когда не было смысла и мало что имело значение - уважение стало важнее золота.
Теперь таких бичей мало – их «выкосила» паленая водка и продолжает губить порядочность. Вообще, работая на золоте, надо быть честным. Со всякой хренью они обычно делов не имеют, а честь для них превыше всего. Мой румын, похоже, в этом был схож с ними.
Но продолжу рассказ.
Не зная, что предпринять, я взвесил содержимое совка и выяснил, что румын принес около 2-х килограммов золота. «Сказать кому, ведь обсмеют и не поверят», - подумал я. И недолго думая, высыпал все золото в мешок со шлихами и размешал рукой. Благо, шлихов в сейфе набралось уже под тридцать килограммов. «Одно хорошо - его золото мелкое, отсеянное - должно все крупное оставил себе. Этому золоту самое место среди шлихов и не будет никаких проблем!» - решил я.
На следующий день купил бутылку хорошего вина, шоколадных конфет и повез все шлихи из сейфа в поселок Холодный - в ШОФ (шлихообогатительную фабрику). Наболтал там всякого, убедил, и сам присутствовал при обогащении.
Обычно после такого обогащения львиную долю записывают приискам, а артелям крохи. Председатели артелей пошумят, но ничего поделать не могут, так как в ШОФ нет их представителей.
С килограмма золота на артель записывали обычно не больше 250 - 300 грамм.
Но я довел дело до конца: после амальгамирования сам же выпарил ртуть в кузнице за пределами территорий ШОФ, что запрещено. После такого обогащения вместе с золотом остается еще много тяжелых шлихов, а после выпаривания (в особой формочке) все спекается в кирпичик. Такое я увидел впервые.
Было два кирпичика с разным содержанием. В первом кирпичике после взвешивания записали 60% золота, во втором – 40%. В итоге мне насчитали 3 килограмма 200 грамм химчистого золота.
Я прикинул, что это, пожалуй, даже больше, чем ожидал. Но работница ШОФ сказала: «ГОК не обеднеет - мы и так постоянно обманываем старательские артели в пользу госдобычи».
«Возможно, перевесить чашу весов в мою пользу поспособствовали шоколадные конфеты» - подумал я, но протестовать не стал. Правда, несколько позже, старший инспектор ОБХСС Войнолович (он, как-то, узнавал всё) допытывался у меня: - Откуда столько золота из шлихов?
Мы с ним дружили и вдвоем чуть ли не ночью «обмывали» мою новую контору в поселке Большевик. Туда я переехал из Комсомольца.
Он был очень настырен и чтобы чуток охладить его, я, уже поддатый, «приятельски» замахнулся на него стулом - высоко подняв над головой. Он, мгновенно, поднял руки со словами: - Все-все! Ты же не себе в карман!
Так, вопрос был улажен, и мы продолжили «обмывать» контору.
Сюда румын не заходил. В магазин ходил уже в поселок Дражный - в семи километрах от Комсомольца - так же пешком.
Через своего водителя я начал подкидывать ему продукты и его любимое вино. «Так дойдет и до Нексикана, который в 12 километрах», - предположил я.
Много позже я узнал, что японские самураи делали себе харакири, если были обмануты. «Скорее всего, в румыне было что-то и от самураев - тоже был патологически нетерпим к обману.
Но это единственный случай в моей практике, когда поговорка: «молчание золото» - дала сбой и сработала буквально наоборот.
В этом небольшом поселке, кроме замечательной трассовой столовой, базировалась и старательская артель, председателем которой я был.
Во время Отечественной войны этот румын был военным комендантом оккупированной Одессы, в звании - полковник. Попал в плен, а после освобождения из лагеря был на поселении. Дорога на запад ему была заказана. Об этом мне сказал работник милиции, но подробностей я не спрашивал.
Румын, худой невысокий мужчина с печальными глазами, с полным отсутствием чувства юмора. Обычно в невзрачной одежде, но изредка надевал френч. Ни с кем не разговаривал, жил бирюком, но снисходил до меня – возможно, потому, что я был здесь единственный начальник.
Рассказывал о том, как много великих людей дала миру Румыния. Мол, об этом можно судить по очень большому количеству памятников в его стране. И подолгу рассказывал об этих великих. Мне однажды подумалось: возможно, они с двумя головами.
Как я понял – он хотел видеть себя в их ряду. Не сомневаюсь – он дал бы отрубить себе руку, даже умереть, если бы ему пообещали поставить памятник.
Как-то я сказал, что человек высекает себе памятник каждым своим поступком, что поступок громче крика. Он промолчал – только пристально посмотрел на меня. Но занимаясь делами, я больше отмалчивался, а он выговаривался.
Трезвый, он казался вполне нормальным, но выпив быстро менялся, и… как бы это сказать… дурел, что ли. Но выпивал не часто и в одиночестве. Захмелев пел песни на румынском языке сидя на пороге своей хибары.
Однажды, продавщица в магазине обсчитала его, он оскорбился и начал ходить за покупками в поселок Большевик, что в 2-х километрах от нас.
Ходил только пешком. Там, трасса прижимается к сопкам, но в основном тянется вдоль распадков небольших речек. С другой стороны трассы - широченная долина речки Чай-Урья - уникального месторождения. Там елозили бульдозера, шла вскрыша торфов, промывка песков. По трассе проносились автомашины. Но румын шагал, не оглядываясь, думая о чем-то своем. На обратном пути прикладывался к горлышку бутылки с вином и начинал петь румынские песни. Иногда, оборвав песню, произносил резкие и громкие фразы на немецком языке - возмущаясь и матерясь. Похоже, немцам доставалось крепко.
Трезвый он рассказывал, как нехорошо поступили немцы с Румынией. Всякими обещаниями втянули в войну и все профукали. После поражения под Москвой румыны поняли, что немцы бестолочь, и стали воевать с русскими спустя рукава. Мол, если бы не это, неизвестно, как бы все закончилось…
Порой сравнивал румын с немцами. Говорил, что немцы болтливый народ. Когда, к примеру, едешь у них в общественном транспорте, то всегда оживленные разговоры на тему: где можно что-то купить дешевле на один-другой пфенниг. Румын говорил, что они крохоборы. Приводил и другие случаи, где немцы выглядели неприглядными. Особенно по сравнению с румынами.
Я сказал, что в университете у меня была подруга-немка, мол, ничего плохого за ней не замечал, что она была замечательной. Но бывший полковник отбил мою атаку, выяснив, что она родом из города Энгельс, что через Волгу, рядом с Саратовым.
- Она почти русская, раз родилась и жила в России, - сказал он.
Как-то я сказал, что в нем говорит злость на немцев за проигранную войну, но румын промолчал. И, как бы «наводя тень на плетень» – сказал, что одесситы были рады румынам - все было прекрасно, пока провокаторы не взорвали комендатуру с румынским генералом и множеством офицеров. В общем, уводил разговор в сторону. Вскоре его обсчитали и в Большевике, и он стал ходить в поселок Чкалов, дальше ещё на один километр.
В один из дней я изменил своему правилу: «Не распускать язык, помнить, что «молчание золото». Но он допек меня своей занудной болтовней. Я не сдержался и сказал, что он упрекает немцев в мелочности, а сам за какие-то копейки, мелкий обсчет в магазине, «лезет на стенку» и ходит уже в третий поселок. Что немцы достойнейший народ, а он хуже последнего из них.
Вряд ли я мог догадаться или предположить, что последует за этим. Но тогда бывший полковник без единого слова встал и вышел из конторы.
Перед приходом румына старатели отдули золото, и ушли, а шлихи остались на отдувочных столах. Кассирша взвесила очищенное отдувом золото, и я отпустил её пораньше, сказав, что сам соберу шлихи и закрою в конторский сейф.
Со шлихами отдувается мелкое золото и во всех артелях собирают шлихи и хранят в конторском сейфе. Когда шлихов набирается много, их сдают в обогатительную фабрику, а там амальгамированием (используя ртуть) извлекают золото и записывают на того, кто сдал.
В тот день, кассирша как всегда повезла золото в поселок Большевик, чтобы закрыть в охраняемый сейф, а в конторе я остался один. Вот тогда-то меня и посетил румын, но ушел после моей критики и резких слов.
Со столов обитых оцинкованным железом, я щеткой собрал шлихи в большой отдувочный совок и открывал сейф, чтобы засыпать их в специальный мешок. В это время снова зашел румын. Он переоделся в строгий полувоенный френч и выглядел весьма представительным, к тому же спокойным – вроде никакой обиды. Он достал из кармана наполненный мешочек из плотной ткани и высыпал в совок, прямо на шлихи, порядочную кучу золота.
– Настоящий румын, притом полковник, никогда не бывает мелочным! И никогда не будет терпеть оскорблений, наносимых обсчетом в магазинах. Так относятся только к мрази и придуркам! – сказал он командирским тоном и повернулся к выходу.
- Стой! Забери своё золото! – вскричал я. В голове мелькнуло: «это же подсудное дело!».
- Можешь выбросить на помойку! – сказал он, обернувшись на секунду, и вышел.
И тогда, и сейчас в старательских артелях существует правило: с промышленным золотом, если оно не под пломбой, имеешь дело только комиссионно. Правда, в то время был разрешен вольный принос, золота по бортам полигонов было много - кое-где можно было собирать даже «на глаз», и многие брали разрешение и мыли. И румын занимался этим делом - возможно, «хищничал». Я подозревал, что он работал без разрешительных документов.
В бытность заключенным, он промывал золото в составе бригады заключенных и приобрел большой опыт, и знал места с хорошим содержанием золота. Намыть золото для него не было проблемой. Здесь сделаю небольшое пояснение.
Теперь я понимаю: в его возрасте уже не было особых запросов; золото было, но не представляло особой ценности, и, возможно, даже опротивело за много лет. Сужу по себе, так как 40 лет занимался добычей и разведкой золота. К тому же румын очень высоко ценил себя.
Вот сейчас вспомнил: когда-то - порядком позже описываемого времени, когда легкого золота уже не было, я знал очень трудолюбивых бичей. Они «пахали» в тайге до двух недель без перерыва, промывая вдвоем до 400 ведер песков в сутки. Это адский труд.
Намоют, к примеру, 400 грамм золота – 40 грамм сдадут в контору - если работали с документами – остальное налево, где платят дороже. Сходят в баньку, - потом несколько дней пьянствуют и снова в тайгу. Случалось, не оставалось денег на продукты для заезда – их часто обкрадывали, но у каждого был свой кавказец, который даст деньги, чтобы затариться.
Дармоеды ходили перед ними склонив головы. Этим трудягам, потерявшим в жизни все – когда не было смысла и мало что имело значение - уважение стало важнее золота.
Теперь таких бичей мало – их «выкосила» паленая водка и продолжает губить порядочность. Вообще, работая на золоте, надо быть честным. Со всякой хренью они обычно делов не имеют, а честь для них превыше всего. Мой румын, похоже, в этом был схож с ними.
Но продолжу рассказ.
Не зная, что предпринять, я взвесил содержимое совка и выяснил, что румын принес около 2-х килограммов золота. «Сказать кому, ведь обсмеют и не поверят», - подумал я. И недолго думая, высыпал все золото в мешок со шлихами и размешал рукой. Благо, шлихов в сейфе набралось уже под тридцать килограммов. «Одно хорошо - его золото мелкое, отсеянное - должно все крупное оставил себе. Этому золоту самое место среди шлихов и не будет никаких проблем!» - решил я.
На следующий день купил бутылку хорошего вина, шоколадных конфет и повез все шлихи из сейфа в поселок Холодный - в ШОФ (шлихообогатительную фабрику). Наболтал там всякого, убедил, и сам присутствовал при обогащении.
Обычно после такого обогащения львиную долю записывают приискам, а артелям крохи. Председатели артелей пошумят, но ничего поделать не могут, так как в ШОФ нет их представителей.
С килограмма золота на артель записывали обычно не больше 250 - 300 грамм.
Но я довел дело до конца: после амальгамирования сам же выпарил ртуть в кузнице за пределами территорий ШОФ, что запрещено. После такого обогащения вместе с золотом остается еще много тяжелых шлихов, а после выпаривания (в особой формочке) все спекается в кирпичик. Такое я увидел впервые.
Было два кирпичика с разным содержанием. В первом кирпичике после взвешивания записали 60% золота, во втором – 40%. В итоге мне насчитали 3 килограмма 200 грамм химчистого золота.
Я прикинул, что это, пожалуй, даже больше, чем ожидал. Но работница ШОФ сказала: «ГОК не обеднеет - мы и так постоянно обманываем старательские артели в пользу госдобычи».
«Возможно, перевесить чашу весов в мою пользу поспособствовали шоколадные конфеты» - подумал я, но протестовать не стал. Правда, несколько позже, старший инспектор ОБХСС Войнолович (он, как-то, узнавал всё) допытывался у меня: - Откуда столько золота из шлихов?
Мы с ним дружили и вдвоем чуть ли не ночью «обмывали» мою новую контору в поселке Большевик. Туда я переехал из Комсомольца.
Он был очень настырен и чтобы чуток охладить его, я, уже поддатый, «приятельски» замахнулся на него стулом - высоко подняв над головой. Он, мгновенно, поднял руки со словами: - Все-все! Ты же не себе в карман!
Так, вопрос был улажен, и мы продолжили «обмывать» контору.
Сюда румын не заходил. В магазин ходил уже в поселок Дражный - в семи километрах от Комсомольца - так же пешком.
Через своего водителя я начал подкидывать ему продукты и его любимое вино. «Так дойдет и до Нексикана, который в 12 километрах», - предположил я.
Много позже я узнал, что японские самураи делали себе харакири, если были обмануты. «Скорее всего, в румыне было что-то и от самураев - тоже был патологически нетерпим к обману.
Но это единственный случай в моей практике, когда поговорка: «молчание золото» - дала сбой и сработала буквально наоборот.
