ДЕКАДА Мистерия тридцать пятая

Ну, это ты того… говорю, здесь уж мне не до шуток стало. Вообще у нас с ним много общего было. Но все разговоры, как только он лишнего «брал на грудь», заканчивались одинаково. Просто первое его откровение на это тему было самым пространным, а потом просто добавлялись  разные, детали. Подробности знаменательные. После первого разговора я просто подумал: ну и зачем мы так нагружаемся?  А когда  второй, третий раз… а потом вот это самое, я бы, говорит, скорее закопал тебя…
     К этому времени у слушателей уже исчезло ироническое отношение к повествованию товарища Маузера. Остроумные вопросы и реплики, нет-нет, да и звучавшие раньше, теперь перестали  казаться таковыми. Товарищ Маузер не обращал на них никакого внимания, и казался вполне отрешенным от всего земного. А они молчали,  поеживаясь, то ли от тяжелой темы повествования, то ли от предчувствия страшной развязки рассказа. Даже в его сторону было как-то неловко смотреть.
     – И почему у него страхи такие оригинальные – никак я не мог этого понять. Ну, боятся люди разного. И замкнутого пространства, и пыли, и пауков – все это мне понятно было. Названия  у этих страхов вполне культурные. Например. У тех, кто пыли боится – аматофобия, а у тех кто пауков – арахнофобия. Настоящий парад фобий этих самых, то есть страхов, что ли? Хотя если сам такого не переживаешь, вроде бы как и улыбнуться позыв чувствуешь. Но сдерживаешься – еще неизвестно, чем ты сам закончишь. Так я и не смог подыскать благородного объяснения тому, что с ним творилось. «Вторичная выгода» – иногда в глубине души пациент не хочет избавляться от страха, который обеспечивает определенные житейские преимущества – заботу и внимание окружающих, инвалидность и т. д.
     – Ну, и чем же…  какие такие отношения с ним вы теперь имеете, Семен Никифорович? – поинтересовался пан Буряк.
     – А никаких! Кроме воспоминаний.
     – Это как же? Поссорились, что ли?
     – Да нет, – употребил в качестве разъяснения своих отношений с товарищем внутренне противоречивое выражение Семен Никифорович. – Исчез он.
      – Это как же? Уехал куда, что ли?
      – Если бы… А то – исчез и все. Как в параллельный мир провалился. Сопредельный, как Валерия Александровна говорит. Вот такая вот квантовая механика. Только сначала с женой развелся – двадцать лет прожили.    Спрашивал я у нее, загулял он, что ли? Эх, отвечает она мне, коли б так, Семен, я б ему все простила. А то ж не пойми что. Так и не смогла она толком причину развода объяснить. А когда я пошел к нему на работу – встретиться, да порасспросить, оказалось, что он и с работы уволился. А был-то там не кем попало – Генеральным Директором!
      – Да щас этих генеральных директоров, как собак нерезаных развелось. Куда ни плюнь! – сообщила Феня. Но ее реплика никого не подвигла к легкомысленному отношению к повести Семена Никифоровича.  Все молчали некоторое время, ожидая продолжения. Но рассказчик молчал.
    – Короче: отако, – только и добавил он, чего было явно не достаточно  для слушателей, со школьной скамьи привыкших, что у повествования должны быть экспозиция, завязка, кульминация и развязка.
    – Ну, так от, значить, шо? – серьезно и настойчиво попросил товарища Маузера прояснить ситуацию с пропавшим вечный Голова-Буряк.
    – Отако! – настаивал на своем рассказчик. И всем стало ясно, что следовало из прозвучавшего за сим вопроса:
    –  В милицию-то хоть обращались?
      – А то!
    – А у мине один знакомый воздушной тревоги боялся, –утратившая свой критический пыл, грустно произнесла Феня. И надо же? Он же ж ее никогда в жизни не видел и не слышал! Причем даже не еврей был, а русский, то есть хохол. Мы над ним посмеивались, песню ему пели: «Граждане, воздушная тревога! Девушки, спасайтесь, ради Бога! Майки-трусики берите, в бом-убежище бежите!» – знаете, такая дворовая песенка есть? А он от досады чуть не плакал. И все равно боялся…
     – И у нас было. Ну, не совсем у нас, а рядом, – внесла свою лепту Александра Валерьяновна. – В одной ядерной лаборатории сотрудники XYJ-ского университета (в нем Клеврет Станиславович почетным профессором состоял, откуда я и знаю) стали замечать, что у них исчезают предметы – почему-то только свинцовые. Чего только не думали. Тоже на параллельные миры грешили, сопредельные которые. Свинец-то подотчетный! А раскрылось все случайно… Однажды
из-под пиджака одного уважаемого доцента, причем пожилого холостяка, выпал лист свинца. Оказалось, что он этим свинцом (как он сам потом написал в объяснении) «экранировал свои жизненно важные половые органы от смертоносной радиации, которой меня ежесе¬кунд¬но облучают американско-китайские шпионы, ставя под угрозу перс¬пек¬тиву продолжения моего рода и вообще жизни на Земле». Когда к нему домой психиатры приехали, то обнаружили, что все стены квартиры обложены свинцовыми пластинами из лаборатории.
       – Да, нашему миру, кажется, уже ни психоанализ, ни квантовая механика не поможет, – подвел черту под дискуссией Вольдемар.
       – Пинка этому вашему миру под зад надо дать, может полегчает, – задумчиво резюмировала Светлана Сергеевна, вытирая ажурным носовым платочком стекла своих очков. 
       Следует отметить, что в продолжение вышеизложенных рассказов и собеседований, несмотря на гладкость и непрерывность их изложения в данном тексте, Вольдемар умудрился, не привлекая к себе особого внимания, обойти всех определенных им с Фенею кандидатов в члены СССР – Секретного Союза Сопротивления Реципиентов и провести с ними установочный инструктаж. Этими членами, напомним, кроме самих Фени и Вольдемара, стали, разумеется и в первую очередь, Аленушка, затем Голова-Буряк – Петро Кондратович и Светлана. Самым последним в Вольдемаровом списке оказался председательствующий ныне товарищ Маузер. Его реакцией на сообщение Вольдемара и предложение стать членом СССР стал внутренний эмоциональный взрыв, который, впрочем, никак не отразился ни на лице, ни в поведении воспитанного в лучших аппаратных традициях Семена Никифоровича. Таким образом, результатом Вольдемаровой деятельности по образованию Союза стал в точности «контрольный пакет» – 50% плюс один Реципиент.