Жених подруги

ты не сделаешь лучше.

  

  Вскоре Сашу
увезли по этапу. Не в Сибирь, как декабристов, а в Тулу, поближе к месту
прописки. Всякий раз, когда Маша писала ему письма или ездила на свидания, я и
Лола неизменно передавали ему большой и горячий привет. Передавал приветы и
Жорик, знавший, что Саша спас его любимую жену от изнасилования. Не раз я
пыталась написать ему письмо, но, перечитав написанное, рвала в клочья. Мне
казалось, каждое слово в нём выдавало мои чувства к Саше. Нет, я не должна! Так
неправильно - нечестно по отношению к подруге!

  Тем временем
события на Украине всё больше вызывали смятение в нашем обществе. И даже не
столько они сами, сколько их истеричная подача по СМИ. Создавалось впечатление,
будто они нарочно сеяли панику, чтобы люди, одержимые безотчётным страхом перед
Майданом, видели единственное спасение в тех, кто нами правит и считает врагом
народа всякого, кто высказывает хоть малейшее недовольство.

  Лола,
обладая от природы сильным характером, смогла устоять перед искушением.
Считаете бандеровкой? Да пожалуйста! Укрофашисткой? Да ради Бога! Лишь бы
только не пешкой в руках манипуляторов!

  А мне в тот
момент было не до Майдана и не до Украины. Накануне внезапно умер отец. Пьяный
козёл выскочил из-за поворота на полной скорости. Папа не успел не то что
отскочить, но даже понять, что происходит. Даже испугаться.

  Мама,
прожившая с ним долгие годы в любви и согласии, страшно убивалась по нему, и не
было конца её горю. Я боялась, что она может что-нибудь над собой сделать,
чтобы не жить без него. Переселилась к ней. Хотя оттуда мне добираться на
работу было труднее, но как оставить маму одну в таком состоянии? Подруги в
свою очередь поддерживали меня. Вернее, слово "поддерживали" я могла
бы употребить скорее в отношении Лолы. Маша только и говорила, что о войне на
Украине, о незаконном свержении их президента, о проплаченных гнилым Западом
активистах Майдана, коим сулила гореть в аду неугасимом. И взахлёб восхищалась
мудрой политикой нашего нацлидера, не допустившего Майдана в своём отечестве.
Об этом ли я желала услышать в день похорон собственного отца?

  В следующий
раз она снова говорила про злодеяния "киевской хунты":

  - Вот что
сделала бы так называемая оппозиция, если бы митинг не разогнали! Они же
убивают нашу страну за деньги Госдепа! Я не хочу жить в убитой стране!

  - Маш! - я с
трудом оборвала её неумеренное красноречие. - Неужели ты сама всерьёз веришь
тому, что говорят по телику? Как именно твой Саша убивает страну?

  - Они все её
убивают! И Саша с ними!

  Меня от
такой фразы аж в жар бросило. Сашу обвиняют во вредительстве! Этого честнейшего
человека с твёрдыми принципами! Ладно делал бы это кто-то чужой, кто его не
знает. Но Маша, невеста..

  - Дурак
Сашка! Наивный дурак! Жизни ни фига не знает, а мнит из себя крутого! Прикинь,
Ирка, я ему рассказываю, что на Украине происходит. Видишь, говорю, до чего
ваши протесты доводят? Там реально детей убивают. А он мне всякую бурду про
свободу, про Конституцию! Глухо, как в танке.

  Я была тогда
слишком подавлена своим горем, слишком вымотана морально, чтобы вступать с
подругой в долгие споры. А Лола спорила, притом горячо. Всякий раз, когда мы
встречались втроём, и Маша заводила шарманку про врагов Родины, я спешила
перевести разговор на другую тему. И иногда мне это удавалось. Несмотря на
политические разногласия, мы оставались подругами.

  Однажды,
возвращаясь с работы, я увидела из окна автобуса парочку. Мужчина был одет в
дорогой костюм, за километр от него несло французским парфюмом. А личико...
Если бы мне было лет пятнадцать, и если бы моё сердце не было занято Сашей, я
бы тут же в него влюбилась. Настолько он был красавчиком. Прямо-таки Аполлон с
древнегреческого Олимпа! А девушка... Её я так и не успела толком разглядеть,
но мне показалось, что это Маша.

  "Я
могла просто обознаться", - утешала я сама себя.

  Ответ пришёл
двумя днями позже, когда в субботу мы встретились в нашей любимой кафешке. Лола
просто светилась от счастья. Весь её вид говорил: нам есть что праздновать.

  - Девчонки,
поздравьте меня! Сегодня была у врача - он подтвердил. Я скоро буду мамой!

  - Круто! - в
наших голосах была и радость, и зависть одновременно.

  Счастливица
Лола! А мы с Машей... что-то мы как-то отстали...

  - Давайте
выпьем, - предложила Маша.

  Себе мы
заказали по бокалу вина. Лола, в силу своего особого положения, взяла
безалкогольный мохито.

  - За тебя,
подруга! И за вашего с Жориком будущего ребёнка!

  - Спасибо,
девчонки!

  - Да, и ещё,
- добавила Маша. - У меня теперь тоже начинается новая жизнь.

  - Так что,
Саше дают УДО? - удивилась Лола.

  Мы-то были
уверены, что ему откажут. Не для того сажали, чтоб так скоро выпустить.

  - Да ну его,
этого майдауна! - скривилась Маша, как будто вместо вина глотнула уксус. - Вот
Никита - настоящий мужчина! Представляете, девочки, скоро он увезёт меня в
Париж!

  Лола
уставилась на подругу с недоумением. Я же чувствовала скорей разочарование:
значит, это всё-таки была Маша!

  - А Сашке я
так и написала. И знаете, мне его даже не жалко. Пусть гниёт в тюрьме, если ни
хрена не понимает! В Одессе людей сжигают! Заживо!

  - Ну, а Саша
тут причём? Он в это время вообще сидел в тюрьме. Так что жечь кого-то в Одессе
не мог при всём желании.

  - Нет, ну ты
даёшь, подруга! - поддержала меня Лола. - Ты б на него ещё и Хатынь повесила!

  - Да у вас у
обеих едет крыша от русофобской истерии! - заорала вдруг Маша, как подорванная,
вскочив с места. - Желаю вам свинца! Десять граммов!

  Словно
собака, которую ошпарили кипятком, она выскочила из кафе, по дороге чуть не
сбив с ног официантку с подносом.

  С минуту мы
с Лолой глядели друг на дружку молча, ибо ни одна из нас даже не представляла,
что тут можно сказать. А потом... потом я разрыдалась прямо за столиком. Лола
мне что-то говорила, а я всё ревела, как белуга, повторяя:

  - Как она
могла? Она мне больше не подруга!

  - Мне тоже,
Ириш. А ведь Саше ещё хуже. Может, напишем ему письмо, поддержим человека?

  Вскоре, вырвав
лист из ежедневника Лолы, мы прямо за столиком кафе писали Саше всякие
банальности. Как восхищаемся его смелостью и благородством, как благодарны ему
за то, что спас нас от насильников, и с нетерпением ждём, когда он выйдет на
свободу. А Машка после того, что сделала, больше нам не подруга!

  Потом пошли
на почту, купили конверт. Обратным адресом указали мой. Отправили и уже
собрались идти домой, как вдруг Лола застонала и схватилась за живот.

  - Что
случилось, Лол?

  - Ай,
больно! - только и смогла она ответить, прежде чем упасть на пол.

  - Скорую!
Скорее! Моей подруге плохо! - кричала я.

  Конечно, я
могла сама взять мобильник и набрать номер, но в тот момент я, признаться,
плохо соображала.

  Кто-то из
работников почты подсуетился. Бригада скорой помощи приехала довольно быстро,
однако мне время ожидания показалось вечностью.

  

  Всю ночь
бригада врачей боролась за то, чтобы спасти ребёнка Лолы. И вот, наконец, когда
ни я, ни Жорик, ни родители моей подруги уже не надеялись на чудо и готовы были
смириться с потерей, из уст врача прозвучало: ребёнок будет жить. Однако к
подруге меня пустили только на следующий день. Жорик от своей жены буквально не
отходил ни на шаг. Даже когда я пришла, согласился дать нам посекретничать лишь
после того, как мы обе клятвенно пообещали: никаких политических дискуссий. Да
и не до этого нам тогда было.

  Маша за всё
время, что Лола лежала на сохранении, так ни разу и не зашла. И слава Богу! Ещё
до того, как кризис миновал, я, сама не зная, зачем, набрала её номер. Кричала
в трубку, что из-за неё, стервы, у Лолы может быть выкидыш. На что подруга,
теперь уже бывшая, со злорадством пожелала, чтобы этот "Лолкин
выродок" и впрямь подох. Я слушала и не могла понять: то ли в самом начале
жестоко ошиблась в выборе подруги, то ли эта ура-патриотическая пропаганда её
так изменила, не оставив в душе ничего человеческого? Или, может, всё дело в
том, что Маша с самого детства любила нравиться людям? Ведь её всегда
волновало, что говорят о ней другие люди. Когда же большинство озлоблено и
готово бросаться на всякого, кого назовут врагом, таким особенно трудно не
поддаться всеобщей шизе.

  А пару
недель спустя мне пришло письмо. От Саши. Он благодарил нас с Лолой за
поддержку, писал, что с ним всё в порядке (хотя после того, что ему написала
любимая девушка, думаю, слово "порядок" было столь же далёким, как
соседняя галактика). Мы с Лолой снова ему написали - уже не помню, какие
глупости. Саша снова ответил. Так и началась наша душевная переписка. Иногда я
писала письма сама, без подруги - ей с заботами о ребёнке частенько было не до
писем. Саша писал в ответ. С какого письма, с какой строчки наша дружеская
переписка превратилась в нечто большее - в то, от чего сердце начинает биться
чаще, и по телу проходит приятная, волнующая дрожь? В какой момент я из просто
приятельницы превратилась в любимую девушку, верно ждущую своего жениха? Вот
пытали бы меня - и тогда не смогла бы сказать ничего вразумительного. Просто
однажды, незаметно и нежданно мои мечты о взаимности стали явью. Если бы Саша
был рядом - я была бы счастливейшей женщиной на свете!

  В то же
время я старалась не сидеть, как сыч, дома - ходила на выставки, на концерты,
ездила на экскурсии, чтобы потом как можно более подробно описать это в своих
письмах к любимому. Я старалась, чтобы у Саши возникло ощущение, будто бы он
сам бывал на этих мероприятиях, своими глазами всё видел, своими ушами всё
слышал. Иногда удавалось уговорить Лолу составить мне компанию, но замужнюю
женщину с маленьким ребёнком нечасто куда-нибудь вытащишь. Оставалось только
радоваться, что муж у неё просто золото. Ведь за всё время беременности он
стоически взял на себя почти всю работу по дому. Пылесос, швабра с тряпкой,
стиральная машинка - все эти предметы были для неё под запретом. Даже к плите -
и то порой не подпускал. А Кирюша для него - свет в окошке. И гуляет с
сыночком, и купает его, и играет с ним. А тот к папочке только так привязан.
"Папин сынок! - с чуть ревнивой улыбкой говорит Лола . - Маму может не
послушаться, но если папа скажет - всё, закон".

  Уходя от
подруги, я считала дни до Сашиного освобождения, с нетерпением ожидая, когда
закончатся, наконец, все испытания, и мы сможем быть вместе, когда у нас будет
настоящая семья, с детьми.

  И вот моего
любимого, наконец, выпускают из тюрьмы. Там, в Туле. Судьба в очередной раз
посмеялась, заперев меня в больничную палату с загипсованной ногой. Чёртов
гололёд! Но почему именно сейчас? С какой радостью я бы сейчас обняла Сашу,
увела бы прочь от ужасных тюремных ворот - туда, где воля, туда, где жизнь. А я
не могу быть рядом.

  Соседки по
палате жаловались на своих мужей. У одной неряха - всюду разбрасывает грязные
носки, у другой - на футболе помешан, и по дому его ничего делать не заставишь.
Чтобы поменьше слушать их разговоры, я взяла костыли и вышла в коридор. По
телевизору показывали новости. Я хотела было вернуться обратно, но что-то