перед выбором и, давно зная ответ, ждет его от нас, думая про себя: “брошу я вас обоих к черту, это не жизнь”. Я уверен, что Карина, как и я, видела перед собой девушку, которая готова жить с бомжами в заброшенных развалюхах, чтобы избавиться от опостылевшей унылой однообразности, которая обретет свободу и будет вприпрыжку бежать по жизни, ища свой путь, которая будет рисковать, а упав, не смирится с поражением, а встанет и продолжит идти вперед. Мы представляли Клару такой, и нам это нравилось, хотя ни один из нас ничего для нее не сделал, и неправда, что я был бы рядом с ней на протяжении ее падений и возрождений, терпел бы ее выходки и непостоянство. И все же Клара нравилась мне, очень нравилась. Хотелось бы, чтобы эта веснушчатая девчонка была моей подругой. Мы сидели бы с ней на моей террасе, попивая пиво, и она рассказывала бы мне о своих приключениях, смеясь над своими прошлыми невзгодами. Я звал бы Клару на террасу и в тяжкие для нее времена, когда дни черны, как воронье крыло, и кажется, что нет ни выхода, ни будущего, когда сама мысль о том, чтобы смириться и всю жизнь прозябать без мечты, без огонька и риска, но и без особых бед, невыносима. Я просто слушал бы ее, пытаясь понять и не давая советов. Мой дом был бы для Клары убежищем, в котором она могла бы укрыться и набраться сил, чтобы снова вприпрыжку бежать по жизни дальше. Я не стал бы возводить для нее кукольный домик, как Алехандро, а соорудил бы лишь пристанище для отдыха перед продолжением забега.
Мы с Кариной не спеша бродили по парку Ретиро, погрузившись в свои мысли, хотя оба, наверняка, думали о Кларе. Дойдя до конца парка, мы, не сговариваясь, пошли дальше по улице Аточа. Мы ни о чем не расспрашивали друг друга. Карина все так же цепко держала меня за руку. Слышался шум проезжающих мимо машин, визг тормозов, голоса людей, гудки, рев моторов. Повсюду городская толчея и спешка, грязные здания, жаркое марево на выходе из метро. Узенький тротуарчик на улице Магдалены и машины, припаркованные на нем, чтобы не создавать пробки. Наркоманы, выпрашивающие мелочь на еду, запах кальмаров, наполовину оторванные плакаты, объявляющие о всеобщей забастовке. Цветочные киоски на площади Тирсо де Молина, нищий, каждый день стоящий с протянутой рукой и сжимающий в другой недокуренную сигарету. Китайцы, парами или в одиночку стоящие или сидящие на корточках, у дверей своих лавчонок с отсутствующим или скучающим видом.
Мы с Кариной, почти ничего не замечая, молча шли по городу, будто он был всего лишь декорацией наших с ней жизней. Я открыл дверь подъезда. Лифт был внизу, и нам не пришлось ждать его. Кабинка поднималась со своей всегдашней неторопливостью, так, что мы даже не замечали движения. Дверь лифта открылась, и я пропустил Карину вперед. Я достал из кармана ключи и, повернув их пару раз в замке, толкнул дверь.
- Проходи, – пригласил я. Таких темных глаз, как у Карины, я никогда не видел. Это были глаза человека, с опаской заглядывающего в пещеру, но уверенного в своем следующем шаге. Карина переступила порог, и обратного пути уже нет. Перед тем как войти в комнату, Карина сняла с себя серьги и кроссовки. Она оставила кожаную куртку на спинке стула, бросила серьги на стол, как швыряют игральные кости, и повернулась ко мне, вопросительно подняв бровь.
- Дашь мне минутку?
- Конечно.
Ее шаги стали медленней, но вряд ли Карина сомневалась, она словно прислушивалась к своему телу. Ее босые ноги танцевали по паркету, как в замедленной съемке. Карина тряхнула волосами, хотя они были слишком короткими, чтобы разлететься. Расстегнув пуговицу на блузке и молнию на джинсах, Карина встала на носочки и повернулась к ванной. Ее глаза стали еще темнее, а на губах блуждала улыбка той, кого она вспоминала. Карина была выше Клары и чуть угловатее, но впервые она показалась мне красивее сестры. Я снял часы, лишь бы что-то сделать.
- Я сейчас вернусь, – сказала Карина, прежде чем скрыться в ванной, – не уходи.
