Сотворение любви - Глава 28 (заключительная)

Полуприкрыв глаза, я лежу в комнатке на террасе и смотрю в окно на немыслимо черное небо, с которого, кажется, стерли все звезды. Иного объяснения нет, но, скорее всего, их скрыли тучи, впрочем, точно не скажу, потому что не приглядывался. По небу с завидным постоянством быстро пробегают снопы света от фар проезжающих мимо машин. Мне нравится это темное небо, и я терпеливо жду следующего ускользающего луча. Карина спит, повернувшись к стенке. Ее обнаженная спина гораздо моложе ее. Это оттого, что взгляд, губы, даже руки имеют свое прошлое сбывшихся и несбывшихся желаний, в то время как спина кажется защищенной от всего, гладкой и девственно-невинной.

Прежде чем Карина уснула, я сказал ей, что ее кожа пахнет свежевыглаженным бельем, и она рассмеялась. Когда Карина смеется стоя, она слегка откидывает голову назад, но через секунду всем телом наклоняется вперед, трясясь от смеха. У нее маленькие зубы, и когда она смеется, их почти не видно.

Мне нравятся ее слишком маленькие зубки, и – о, боже! – как же я обожаю все остальные ее несовершенства, например, пухленькие ступни, которые никак не вяжутся с худенькими, как руки моей матери, лодыжками. Они будто принадлежат разным людям, будто ее тело – одно из тех мошенничеств, коих было в изобилии пару веков назад, когда пройдохи-ловкачи или просто шутники сшивали части тел разных животных – например, рыбий хвост пришивали к обезьяньему животу, – чтобы обманывать музеи или научные общества. Ее ступни не должны были быть ее ступнями, однако, я умилился, взяв в ладонь одну из них. У меня возникло желание поддаться той степени близости, когда неважно, что другой видит нас такими, какие мы есть. Вокруг карининых лодыжек проступают тоненькие жилки, но я не знаю, можно ли назвать их несовершенством. Возможно, они были напрямую связаны с пятисантиметровым в длину и полусантиметровым в ширину шрамом на ее животе, мягким, но отличимым на ощупь от окружающей его кожи. В детстве Карине удалили аппендицит, и шрам вырос вместе с ней. Я рисую Карину, проводя пальцами по этим указателям. Коснувшись давней, уже зажившей ранки, я испытал то же самое чувство, что и при рассказах Карины о ее детстве. Когда Карина рассказывала мне истории из детства и ранней юности, я приоткрывал для себя ее прошлое. Я видел ту девочку, какой она должна была быть, чтобы превратиться в теперешнюю женщину со своими слабостями, неудачами, маленькими и большими бедами. Мне нравится ее шрамик, потому что он приближает меня к ее истории, которая позволяет ей находиться рядом со мной, спящей и обнаженной. Карина дышит очень тихо, почти неслышно.

Как и каждую ночь, слышен только вой сирены скорой помощи и полиции. Обычно я не обращаю на них внимания, но сейчас, лежа рядом с Кариной, положив руку ей на бок, и чувствуя ее малейшее движение, биение ее сердца, каждое ее легчайшее подрагивание, я думаю о том, что где-то там, снаружи, есть люди, у которых случился сердечный приступ, и есть жертвы нападения. Есть медики, делающие искусственное дыхание человеку, чтобы вернуть его к жизни, и есть те, кто этой жизни угрожает, покушаясь на нее. Есть ножевые ранения, контузии, ужасная боль, которую я никогда не испытывал, ярость и злость, которые я не могу представить. За стенами моего маленького мирка есть люди, которые живут на улице, ни с кем не разговаривают, мочатся на углах и месяцами не моются. Они переживают и холод, и жару, и голод; иногда они напиваются в стельку, до рвоты, внезапно валятся плашмя на землю и остаются лежать посреди тротуара. Большинство людей торопливо пробегают сторонкой, некоторые звонят в полицию или скорую помощь, но, на самом деле, никому не хочется прикасаться к ним. Никто не хочет понять, что у этих людей, возможно, было счастливое детство или, по крайней мере, были матери, которые укачивали их и, глядя на них, спрашивали себя, чего же достигнет в жизни их, внешне ничем не отличающийся от других, ребенок. Но, слава богу, сия чаша минула меня. Со мной не произошло ничего, что можно было бы назвать трагедией, и все эти разрушенные жизни находятся там, снаружи, пятью этажами ниже. Они далеко от нас, в другом мире, где мы с Кариной не живем.

Мы с Кариной... Карина и я.

Еще совсем недавно она попросила меня: ”Не делай со мной того же, что с Кларой, – и, видя мое смущение, добавила, – не занимайся со мной любовью, сотвори ее для меня”. Возможно, это было пошлое или, по меньшей мере, невозможное требование, но я согласился и попробовал представить, что это происходит со мной впервые. Подушечками пальцев я долго и неторопливо пробегал по телу Карины, стараясь почувствовать, как ее тело отзывается на мою ласку, ощутить на себе это маленькое чудо. Я отмечал, как изменялось ее дыхание в зависимости от того места, которого касались мои пальцы. Если я легонько касался затылка, то по коже Карины пробегали мурашки. Я ласкал ее губы, увлажнив свои пальцы слюной, и Карина часто-часто моргала, будто мечтая о каком-то из тех невероятных приключений, о каких она, по ее словам, всегда вспоминала, проснувшись.

Карина спит и видит сны, а я – человек без сновидений, так что если когда-нибудь мы будем жить вместе, мне очень хотелось бы, чтобы она каждое утро рассказывала мне, что ей снилось.

- Имей в виду, что иногда мне снятся кошмары, – сказала мне Карина, – с поножовщиной и выстрелами, в которых кто-то умирает.

- А ты жертва или палач? – спросил я. Карина задумалась: до этого она никогда не рассматривала свои сны с такой точки зрения.

- Я часто убегаю, – ответила она. – Обычно со мной ничего серьезного не случается; ужас творится вокруг меня, и мне нужно незаметно удрать оттуда.

Словно в подтверждение Карина тихо и жалобно застонала, сжала кулачки, и подтянула колени к груди. Я положил руку ей на спину, словно говоря: “Держись, я здесь”. Но, вместо того, чтобы принять мою помощь, она перестала возиться и проснулась, перевернувшись на другой бок. Мои глаза были закрыты, но я знал, что она изучает мое лицо. Мы с Кариной совсем не знаем друг друга. Нельзя узнать человека сразу, даже если в какой-то момент мы неосознанно догадываемся, что он скажет, или о чем думает. В нем всегда найдется темный уголок, который даже через много-много лет удивит нас, и, возможно, мы даже испугаемся, открыв неведомую нам частичку. Где-то в глубине души мы одиноки, и никто не может пойти туда вместе с нами, но не стоит недооценивать и, тем более, отказываться от наших пустынных глубин. Вполне возможно, чьи-то руки доберутся туда и расширят просторы нашей души, отвоевав у зарослей место для посева.

Я никогда не говорил слов любви, никогда не читал книг о любви. В то время, когда я носился с идеей стать писателем – никогда не осуществляя ее, впрочем, из-за отсутствия силы воли – я представлял себе сборник рассказов под названием “Любовь – это сказка”. [“Любовь – это сказка” – книга испанской писательницы Бланки Альварес Гонсалес] Позже я узнал, что книга с таким названием уже существует, и о любви уже все сказано, так что ничего нового не сочинить. Я всегда думал, что мысль оригинальнее чувств, что легче что-то придумать, чем испытать. Счастливая любовь нам только кажется, и несчастная тоже. И, тем не менее, в эту минуту, я чувствовал что-то новое – не изначально, а для себя. Новое и даже необычное (слово “необычное” понравилось бы Карине). Я хотел, чтобы все это длилось долго, очень долго, но не этот самый миг наслаждения, когда я слышу дыхание Карины и чувствую ее руку на своем бедре и не ожидание того, что вот-вот случится, а нашей с ней долгой соместной жизни. Я думал о том, что пройдет много времени, а Карина по-прежнему будет здесь. Разумеется, она будет другой, не такой как сейчас, и мне придется подстраиваться к ней, а ей – ко мне.

Какой будет наша с Кариной старость? Будут ли мне по-прежнему нравиться несовершенства, когда ее пятки потрескаются и станут мозолистыми, когда появятся морщины вокруг губ, когда одеревенеют пальцы на руках, а сами руки станут вялыми и дряблыми, когда пятна на лице или груди укажут на старость? Старость уродует нас, но это неизбежно, и другого пути у нас нет. Я спрашивал себя, будем ли мы и тогда смотреть друг на друга с прежней страстью, или же наше желание сменится чем-то другим, пока незнакомым? Впервые мне хочется прожить с человеком не один десяток лет. Мне хочется узнать, будем ли мы в старости, лишившись страсти и желаний, цепляться за близкого человека из боязни одиночества, или на смену потере придет что-то еще? Мне хочется узнать, какой будет Карина через двадцать лет. Как она будет двигаться, о чем будет думать, что из того, что мне нравится сейчас, за прожитые годы надоест, а что, наоборот, я научусь ценить.

Я всегда спрашивал девушек, с которыми встречался, что во мне будет волновать их больше всего через десять лет, и одна из них, у которой был книжный магазин в районе Аргуэльес, и с которой я встречался до тех пор, пока мы не поняли, что читали жизнь по-разному, ответила мне:

- Это самое.

- Что это самое? – уточнил я.

- То, что ты всегда думаешь о конце, о старости. У тебя нездоровый интерес к тому, что утрачивается с годами.

Она была совсем не глупа, та девчонка.

- Эй, – позвала меня Карина, и я подумал, что сейчас она спросит: “О чем ты думаешь?”

- Что?

- Почему ты ничего мне не рассказываешь?

- А что бы ты хотела послушать?

- Что-нибудь правдивое.

Я открыл глаза. Карина расслабилась, и, по-моему, не собиралась упрекать меня или расставлять ловушки.

- По-твоему, раньше я тебе врал?

- Не всегда.

- Никто не говорит одну только правду.

Карина положила руку мне на живот и нежно подергивала меня за волосы, а затем приглаживала их пальцами в разные стороны. Спросонья ее щеки были розовыми, и она казалась моложе, чем несколько часов назад, когда сидела на мне верхом, сосредоточенная, с видом человека, открывшего что-то неожиданное и не знающего, радоваться ему или волноваться.

- Даже Клара. Это мы оба уже поняли.

- Это ты ответила за Клару?

- За Клару?

- В фейсбуке. Я попросился к ней в друзья, и она согласилась. Она прислала мне сообщение.

- Ты сошел с ума, – безразлично сказала Карина. Точно так же она могла бы сказать “я хочу спать” или “уже семь”.

- Я, конечно, сумасшедший, потому что написал ей, но не настолько, чтобы выдумывать, что она мне ответила.

Лежа на спине, Карина тряслась от смеха. Отсмеявшись, она приподнялась и прислонилась спиной к стене.

- И что же она тебе ответила? – Карина игриво дернула меня за волосы на лбу.

- Это ты ответила мне, иначе не смеялась бы.

- Скажи, что она тебе написала?

- Что очень сокучилась по мне. Я не осмелился ей ответить.

- Какой же ты трус. Ты должен был ответить. Она наверняка была бы рада.

- Это была ты.

- Расскажи мне о своей жизни, о себе. Но только правду.

Мне очень хотелось, чтобы нас увидела Клара, увидела, как Карина пальцем водит по моему лицу, очерчивая его контуры. Она читала меня пальцами, как слепой – книгу. Вот бы узнать, считает ли нас Клара отличной парой? Погадай нам, Клара, и ответь, счастливы мы будем или несчастны, а лучше подскажи, насколько мы будем счастливы и насколько несчастны. Скажи, не станем ли мы сожалеть о том, что вложили в другого? Или же, напротив, все наши