этих, страхолюдных... Вы бы видели, Юлий Цезаревич, архео... как его... птекеля... дактиля...
- Он имеет в виду археоптерикса или птеродактиля, но все спутал. Потому что, археоптерикс размером всего с ворону... - вмешался с объяснениями выскочка Меднис.
- Вечно ты лезешь, куда тебе не надо, - зашипел на него Колька Сестренкин. - Ну кто тебя спрашивал! И в кого ты только такой?
Обиженный Витька обещал узнать у родителей.
А Сережка продолжал:
- Так вот, Юлий Цезаревич, если бы вы только видели этого Юлия... то есть - тьфу! - эту ворону - опять тьфу! Да что же это со мной - сбил меня Витька! Я имел в виду...
Лицо завуча несколько раз дернулось, налилось темно-вишневым цветом, а лысина приобрела цвет спелого абрикоса. Учительница же, за исключением очков, стала цвета средней спелости банана.
- Злосчастные дети! - возвысил голос завуч.
- А что значит - злосчастные? - толкнул меня под партой ногой Сережка.
- Не знаю...
- А я знаю! - сказал Славка. - Это значит - злые и честные.
- Скорее, злые в частных делах.
- Злые от счастья.
Но, как всегда, вмешался Меднис:
- А означает это людей никчемных, вот типа недостойного ученика Брусникина.
Вовка чуть не задохнулся от ярости.
- Ты... ты... ты... - старался он что-то сказать и показывая кулак в сторону Медниса. - Я... я... я...
- Посмотрите на мои руки: они дрожат, - горько посетовал завуч. - Послушайте мое сердце: оно вот-вот выпрыгнет из груди! И если это случится - вы будете в этом виноваты. Ваше поведение ниже всякой критики! Вы просто затравили работников музея, вашу учительницу и Ганнибала Ильича, вашего физрука - человека широкого дыхания, беспощадного к себе и безгранично любящего других... Ганнибал Ильич был не в себе. Он не спал всю ночь и чуть не сбрендил. Вам должно быть бесконечно стыдно за свои поступки. Нет, мы не так себя вели в ваши годы: ни я, ни ваша учительница, ни Ганнибал Ильич! Мы были отличными учениками и примерным поведением заставляли радостно биться сердца наших родителей! И мы же были отрадой и рижским... то есть - тьфу! - просто бальзамом для наших учителей. А вы... - и он безнадежно махнул рукой.
- Юлий Цезаревич?
- Ну что еще?
- Мы забыли спросить в музее... Объясните нам - бывают саблезубые птицы?
- Не бывают! - твердо сказал Лисицкий.
- Нет, бывают! - не менее твердо сказал Юрка Баларев.
- Какую же ерунду вы несете! - отреагировал Витька и покачал головой.
Юрка набычился, а Женька неприятно нахмурился. Они внимательно посмотрели на Медниса. Очень внимательно. Витьке их взгляды не понравились, и он сильно задрожал.
Завуч напрягся, как перетянутая струна, и глаза его потихоньку стали вылезать из орбит.
- Коза бывает саблезубой! - авторитетно заявил Сережка. - Сам видел! С полной ответственностью могу утверждать, что бабушкина коза Манька - саблезубая!
- Ты все врешь! - сказал Вовка.
- Все, Томилин, - глухо проговорил Юлий Цезаревич. - Ты меня довел. До крайней точки довел... своей козой и бабушкой. Ты меня свел с ума, Томилин, а это очень обидно... Если ты следующим летом опять поедешь в деревню - то не возвращайся! Оставайся там с козой, с бабушкой, с кем хочешь оставайся, но не возвращайся в школу! Я тебя не пущу, Томилин! - Он затопал ногами, потом сразу как-то обмяк, схватился за грудь и, качаясь, пошел к двери, сказав, что ему срочно надо обратиться к врачу.
- Вы это - того, не переживайте, все образуется, Юлий Цезаревич! - закричали мы ему вдогонку. - Выздоравливайте! Вы отличный завуч!
Вечером, когда я лег спать, то никак не мог уснуть, ворочался с бока на бок, а мозг сверлила одна мысль - на кого же похож Генка Тарлович. А потом понял. Да ни на кого он не похож! Разве что немного на обезьяна в очках...
И сразу же спокойно заснул.
