Так как никто из нас романа в стихах не читал, за исключением Майки Борисовой, то учительница, по дороге в театр, кратко изложила нам его содержание и обрисовала историческую обстановку, в которой он создавался.
- Это поможет вам лучше понять оперу, - сказала она.
"Нет... "Урфин Джюс" или "Таинственный остров" намного интереснее! - подумал я, слушая рассказ Нины Федоровны.
- С жиру Онегин бесился, - поведал нам Сабельников. - А то как же! Спать ложился утром, вставал вечером, причесывался, выпивал графин вина, закусывал трюфелями с котлеткой и катил себе в театр... А так, только девушке голову заморочил, - сделал он неожиданный вывод.
- Мне, кажется, Игорек, что ты немного утрируешь, - несколько растерянно сказала учительница.
- Что немного? - подозрительно спросил Игоряха.
- Ну, это неважно... - Нина Федоровна глубоко вздохнула, потом выдохнула, и больше ничего не сказала.
Когда мы заняли свои места на балконе, театр был уж полон, блестели ложи, кипел партер. В зале погас свет, и легко прошумев, раздвинулся занавес - спектакль начался.
Усадьба Лариных. Вечереет. Хозяйка варит варенье и размахивает половником. Старая няня смотрит на варенье, как кот на сметану, и облизывается.
- Эй! - я толкнул Сережку. - Ты слыхал в соседней роще глас ночной?
- Я еще не спятил, - ответил он. - Ничего я не слыхал. Только вот что-то про писателя Ричардсона...
- А ты читал Ричардсона? Кто он такой?
- Древний римлянин, наверное.
- С чего ты взял?
- Да они везде, эти римляне, куда не плюнь, все дороги к ним ведут... А если не римлянин, значит американец... баскетболист.
- Баскетболистам писать некогда - они в баскетбол играют. Надо внимательней слушать, а не в носу ковырять. Тебе же пропели. что его читали в молодости, а ты посмотри какая хозяйка старая. Выходит: Ричардсон - древний автор. Может быть, один из самых древних. Но точно я не знаю. Надо спросить у Нины Федоровны.
- Опера - это очень сложно. Я не знаю, смотреть ее или слушать, а одновременно делать и то и другое у меня не получается. К тому же из древних я ничего не читал. Кроме Некрасова.
- Дети, перестаньте шуметь! - сердито сказала, сидящая за нами женщина. - Вы мешаете слушать оперу.
- Понял, Борька, значит надо слушать, а не смотреть.
На сцене появились крестьяне и зачем-то вручили хозяйке сноп сена или соломы - с балкона не разглядишь, а бинокля у нас не было. друг все засуетились. Появились Онегин с Ленским. Ольга пропела, что не способна к грусти томной, а Евгений - что и он когда-то был таким. Только я не понял: каким - таким? Как Ольга, или как крестьяне? Ольге на двоих с Татьяной было лет... страшно сказать! Ну, на тысячу, может, и не тянули, а вот на восемьсот - в самый раз. Няня, хотя и едва шаркала по сцене, выглядела их моложе.
- Слушай, а почему Ленский на Халка похож? - спросил Серега. - Он что, качок?
- Дурачок! Качок - это Онегин. Видишь, какие у него мускулы? Вот-вот пиджак с панталонами треснут! Евгений здоровее.
- Ну, не знаю... - с сомнением говорит Сережка, вынимая конфету из кармана. Но конфета скользнула из обертки и стремительно полетела вниз в партер, прямо на лысину одному из зрителей. Лысый зритель закричал. Онегин тоже закричал ему в ответ и лицо его выразило страдание, словно он был обижен, что конфета досталась не ему. С ужасом я увидел, как Сережка достает еще одну конфету.
- Прекратите безобразничать! - опять выговорила нам, сидящая сзади женщина.
В это время оконфузился Славка, не удержавший в руке апельсин, и сочный плод спикировал на ту же лысину, что и Сережкина конфета. Дядька внизу вскочил, затопал ногами и сердито закричал:
- Да что здесь происходит! Там что, на балконе, буфет открыли? - Потом он вытер лысину платком и сказал, что это возмутительно, и что зря он послушал супругу и потащился с ней в оперу, а лучше бы сидел дома и смотрел телевизор.
Онегин насупился еще больше. Свет погас и снова включился. Татьяна же села писать письмо и запела дрожащим голосом, пугливо поглядывая в сторону лысого дядьки.
- Я страдаю, я тоскую... - пела она. - Ты в сновидениях мне являлся...
Но потом, что-то с письмом у нее не заладилось, и она протянула, что ей страшно и стыдно его перечесть.
Сережка наклонился ко мне и прошептал:
- А зачем ей письмо перечитывать, она что, в нем ошибок наделала?
А Славка сказал:
- Жар у нее, наверное, отсюда и фантазии: во сне ей какой-то человек-невидимка является. Не в себе она...
Тут тетка, делавшая нам замечания, перевалилась через нас с криком "Браво!" и чуть не упала в партер на лысого дядьку; тот испуганно вскочил и что-то опять закричал. А Татьяна все пела про свою больную душу и о том, что она не в силах совладать с собой.
- Они здесь все больные, - боязливо поделился со мной Сережка.
Как только закончилось первое действие, к нам, зрителям, из-за кулис выбежал Евгений и стал жаловаться на шум, стоящий в зрительном зале.
- Смотрите-ка! - восхищенно сказал Сережка. - Онегин! Живой! Сам с нами разговаривает!
За Онегином появились: Ленский, старушка-няня с дирижером и даже первая скрипка. Они убедительно просили нас вести себя прилично. Особенно убедительно просил, тряся кудрявой головой и размахивая руками, Ольгин жених - Ленский.
- Учительница говорила, что ему надо стреляться во втором акте. Вот он и нервничает, - сказал Славка.
К этой компании добавилась, выскочившая откуда-то сбоку, шаловливая, несмотря на свой почтенный возраст, Ольга - невеста Ленского.
- Не Ольга, а прямо черт из табакерки! - опять восхитился Серега.
Лысый дядька хлопнул стулом и направился к выходу.
- В туалет пошел, - объяснил Сережка. - Или в буфет...
Ольга, очень разгоряченная, стала с досадой говорить, что в таких условиях продолжать спектакль невозможно. Но мы закричали, что возможно, и что обязательно надо продолжать.
Нам казалось, что артисты немного успокоились, но начался второй акт, а Онегин все еще был злой как черт. Более того, крайне раздраженный, он все время цеплялся к бедному Ленскому, а тот сильно страдал.
- Брось Онегину конфету, - предложил Славка. - Может, это утешит его немного.
- Ты уверен, что ему это понравится? - сказал нерешительно Славка.
- А тебе бы не понравилось, если бы тебе кинули конфетку?
- Мне бы понравилось, но...
- Никаких но! Бросай! А то он своим занудством всех достанет!
Но Ленского он достал первым, и тот не выдержав, вызвал его на дуэль.
Я посмотрел на Борисову и увидел как она напряглась: руки стиснуты, губу закусила, глаза блестят и вся как-то мелко подрагивает. Волнуется...
Перед тем, как стреляться, Онегин с Ленским долго пели, а Борисова тем временем глубоко и прочувственно рыдала. Видно сильно забрала ее опера. Сидевший с ней рядом Сестренкин предложил Майке носовой платок, ее-то давно промок, но она с негодованием оттолкнула его дружескую руку.
Весь второй акт задняя дама продолжала вываливаться за наши спины, каждый раз рискуя рухнуть на лысого дядьку и его жену. А когда Онегин закончил свое дело с Ленским, она так разошлась, так сильно кричала, что привела в глубокое изумление окружающих.
"Да, опера вызывает очень сильные эмоции, - подумал я. - Это настоящее искусство!"
- Нет, я так больше не могу! - простонал Сережка. - Пойду и позвоню в больницу - надо ее как-то утихомирить. Я ее боюсь! - И он с содроганием посмотрел на тетку, в очередной раз выкрикнувшую "Брависсимо!" и запустившую на сцену букет цветов. Но сделала она это как-то неловко, и цветы не долетев, упали на лысого дядьку. Тот взревел, нехорошо высказался о тетке и решительно стал пробираться к выходу, все время оборачиваясь, и грозя ей кулаком. Сережка тоже бежал.
В антракте мы отправились в буфет и встретили там типов из соседней школы. Типы стали над нами глумиться, хихикать и показывать на нас пальцами. Но напрасно они полагали, что это сойдет им с рук. Ребята из шестьсот тридцать пятой всегда достойно отвечают на оскорбления, и главное - умеют это делать.
Мы подступили к ним на предмет выяснения отношений. Нашу позицию, с едва сдерживаемой яростью, изложил Колька Сестренкин:
- Очевидно, что все мыслительные процессы в ваших головах давно прекратились, что немудрено, поскольку вместо мозгов они набиты кашей, и вы не в состоянии и двух слов связать, чтобы быть понятыми окружающими, и оттого вынуждены объясняться жестами, смешками и нечленораздельными криками. Но всему есть предел! И нашему терпению тоже!
И тут типы едва не спровоцировали серьезный конфликт. Кто-то из них швырнул в нашу сторону бутерброд с полукопченой колбасой. Этот отвратительный поступок мог послужить поводом к столетней войне между нашими школами, не появись вовремя наш физрук, Ганнибал Ильич. Типы в страхе убежали, а нам он устроил разнос.
- Так! Вас ни на минуту нельзя оставить одних. Чуть что - драка! Чуть что - крики и вопли! Чуть что... А это что такое? Кто бросил на пол бутерброд с сырокопченой... Что? Ну хорошо, с полукопченой колбасой. Какие типы? Никогда не поверю, чтобы нормальные люди или типы бросались колбасой! Ненормальные?.. Вы на себя посмотрите! Нет, я с вами разберусь! Вы у меня еще света белого невзвидите! Не на того напали, я и не с такими справлялся! - бушевал Ганнибал, хотя никто и не собирался на него нападать. Это было бы глупо, потому что он очень сильный. Сильнее Тарловича. И даже сильнее брата Сестренкина, а уж брат Сестренкина, это я вам скажу... Я представил себе его брата, и меня прошиб холодный пот.
- Я пять лет прорубил на "Орбите"...
- На околоземной? - спросил Лисицкий.
- Нет... на речной, это так пароход назывался.
- А почему назывался? Он что - затонул?
- Да никто не потонул! - раздраженно закричал физрук. - Просто я там давно не служу. И хватит мне зубы заговаривать! Стоматологи... Так о чем это я? Вы меня перебили...
- Вы говорили, что где-то трубили...
- Вот именно. И я никому не позволю трубить, то есть я хотел сказать - кататься на моей спине...
Мы уважительно посмотрели на спину Ганнибала Ильича. Спина была широкая, мощная... На такой спине хорошо долго и с удовольствием кататься, но если хозяин спины против, то конечно...
- А это трудно трубить на трубе, или вы трубили в горн?
Физрук схватился за голову, и издал протяжный стон.
- Послушай, сколько же ему лет? - озадаченно спросил у меня Сережка. - Там он десять лет проработал, там - еще двадцать, в другом месте - тридцать пять... Про пятилетки я уже и не говорю... Должно быть он очень старый.
- Он - Мафусаил!
- Кто он?
- Мафусаил. Мама говорит, что так зовут тех людей, которые долго живут.
- Ну не так же долго, как он!
- Ты думаешь он скоро умрет? - Я внимательно посмотрел на Ганнибала. - Нет, по внешнему виду так не скажешь. Вот за Ольгу с Татьяной я и гроша ломаного не дам... А физрук еще поживет. - Но все равно, нам с Сережкой стало его жалко.
- ...и сколько это будет продолжаться! - продолжал кричать Ганнибал Ильич. - Учитесь властвовать собой, не всякий вас поймет как я.
И мы пошли смотреть
