третий акт бессмертной оперы.
Не успел князь Гремин сообщить пораженному Онегину, что любви все возрасты покорны, и что уже два года он тянет лямку женатого человека, как Димка Крайников попросился выйти.
- Потерпи, - сказала учительница.
- Да не хочу я терпеть, а хочу выйти!
- Тебе утка нужна, - сказал ему Сашка Прохоров.
- Ты ошалел, Прохоров, совсем как бедняга Ленский! У меня собака есть, кошка... На что мне утка? Запустить ее в ванную, оседлать и кататься по волнам: кря-кря, милая, поехали! Так, что ли? Нет, Сашка, ты точно ненормальный! Может, ты еще посоветуешь мне курей завести ?
- А я хочу есть! И очень! - воскликнул Славка, хотя в первом антракте, по моим наблюдениям, он зря время в буфете не терял.
Нина Федоровна всполошилась и стала допытываться - что же мы делали в антракте? Мы благоразумно промолчали.
- Тогда терпите, - недовольно повторила она. - Спектакль скоро кончится.
- Выпустите меня! - упорствовал Славка. - Сейчас зима. Мне витаминов не хватает! Я ослаб, переутомился и нуждаюсь в усиленной кормежке.
Учительница тяжело вздохнула, а Славка стал пробираться к выходу; за ним приладился Крайников. Тетка сзади совсем разошлась - хоть уши затыкай, но тогда не услышишь оперу. А Татьяна все пела, как ей тяжело, и навеки прощалась с Онегиным.
- Пластырь ей надо налепить, - сказал Игоряха. - Моей бабушке, когда ей тяжело, помогает перцовый.
Я пнул ногой Серегу.
- Перестань так страшно храпеть, ты мешаешь мне слушать третье действие этого триллера! Татьяна на балу...
- А! Что? Кто? Татьяна? Ужель та самая? - залопотал спросонья Сережка.
- Да, Ларина Татьяна.
Серега что-то пробормотал и на время затих. На сцене потрясенный Онегин не находил себе места.
- Нет! Нет! Ни за что! - застонал Сережка во сне и замахал руками, словно кого-то отпихивая. - Да будет, будет!
Я его растолкал:
- Ты чего?
- Кошмар! Мне приснилось, что я - Евгений Онегин и пишу письмо Майке Борисовой, в котором прошу ее руки, и она... она соглашается! - Он опять вздрогнул.
- Ну-ну, успокойся! Весь этот ужас лишь сон, обман, мечтанье, сплошная видимость, мираж...
Сережка благодарно кивнул мне и опять заснул.
"Ну уж нет! - посмотрел я не него. - На самом интересном месте..." Я снова растолкал его.
- Давай просыпайся! Сейчас Онегин будет с Татьяной разбираться.
- Нет, я не создан для блаженства, - горько сказал Сережка. - Ну что ты будишь меня по пустякам. Позор! Ведь прошлого не воротить... О, жалкий жребий мой! - заныл он.
В это время в бельэтаж ворвался отряд спецназовцев в белых халатах. Сережка оживился.
- Это я их вызвал!
- Кто здесь больной и не в себе? - закричали санитары.
Сережка привстал и с готовностью указал на допекшую нас тетку:
- У нее тролль внутри сидит и завладел ею, как Татьяной: " Незримый, он уж был ей мил..."
Тетка в ответ истерично захохотала:
- Да что за ерунда! Причем здесь тролли и гоблины! Сплошной абсурд! Неужели вы меня арестуете? Заберите лучше этого маленького остолопа! - и она неприязненно посмотрела на Сережку.
- Девушки, красавицы, душеньки, подруженьки, - зычно заорали дюжие бойцы скорой помощи, пробираясь к чувствительной даме, - ну, расступитесь, милые, дайте взять болезную, по сигналу данному...
Ну и переполох же поднялся! Зрители возмущенно шикали и выражали негодование происходящим. Санитары молча вязали тетку. Со сцены неслось: "Позор! Тоска!" А затем выбежал князь и стал что-то яростно басить в зрительный зал. За ним принялись кричать остальные действующие лица. Но больше всех усердствовали те, кто промолчал весь спектакль: лакеи там всякие, гости на балу, крестьяне... Еще бы! Три часа смотреть на других, завидовать и ни разу ни пикнуть..
- Все! Хватит с меня этого рок-н-ролла! Ухожу из театра! - возвысился над всеми голос Ленского.
И мы тоже ушли.
Но хочу сказать, что "Евгений Онегин" - потрясающая опера! Мы классно провели время, и получили огромное удовольствие!
На следующий день учительница сказала, что очень обескуражена нашим поведением в театре, и что еще предстоит много работы над повышением нашего культурного уровня и укрепления дисциплины. А потом она предложила нам обсудить оперу "Евгений Онегин".
- Не надо ее обсуждать! - сказал Юрка Баларев. - Давайте лучше вчерашний хоккейный матч обсудим.
- Если ты, Юра, ничего не понимаешь в опере, то лучше бы помолчал! - осадила его Борисова.
- Да он вообще ничего не понимает, - усмехаясь, проговорил Вовка. - Я был свидетелем его мальчишеских забав. Поверьте мне, он и тогда был имбецилом. И с тех пор, а прошло уже немало лет, нисколько не изменился.
- Не булькай, Брусникин! А не ты ли, три дня назад, одолжился у меня на сладкий молочный коржик, а денежек до сих пор не видать?
- Ложь! Отвратительная, гнусная и недостойная культурного человека, ложь! В тот день буфет торговал вовсе не коржиками, а вкусными горячими пончиками, обсыпанными сахарной пудрой!
- Это так, - подтвердил Славка, вспомнив тот день... и облизнулся.
- А, вот ты и попался, Баларев! Врун несчастный! - закричал Вовка.
- Значит, не три, а четыре дня назад, или пять... Все точно не запомнишь, - оправдывался Юрка.
- Довольно! - Нина Федоровна постучала указкой по столу. - Не отвлекайтесь! Давайте поговорим о музыке. Какое впечатление она на вас произвела?
Сабельников хмыкнул и сказал:
- А что музыка? Музыка как музыка: могла быть и получше, но мне понравилось. Это, конечно, не "Роллинг Стоунз", но вот это место помните: "Душу волшебный яд желаний..." - это вроде как бы про меня, потому что у меня огромное желание дать в нос этой дубине Лисицкому, но я его душу... желание, понятно.
- Я рада, Игорь, - вздохнула учительница, - что тебе хотя бы что-то понравилось. Это обнадеживает... правда, не сильно. И вообще-то: "Я пью волшебный яд желаний!" Но это так, для справки.
- А мне Ленский не понравился, - признался Сашка Прохоров. - Странный он какой-то: ешь, пей - не хочу, а он все про туманную даль... Вот Ольга - другое дело, она шаловливая.
- Интересная трактовка, - пробормотала про себя Нина Федоровна.
- Нет, Ленский хороший, хороший, хороший! - страстно воскликнула Борисова и разразилась слезами в сильном волнении. Утерев же совсем не скупые слезы, сказала: - А вот ваш Онегин (непонятно, почему наш?) - ограниченный и надменный! Потерять такую женщину... Татьяну Ларину! И любезничать с пустой резвушкой Ольгой!
- Нет, - возразил Сережка, - Онегин не ограниченный человек. Вот если бы он захотел ограничить жизнь семейным кругом - это одно... Но он не пожелал стать отцом и супругом, карта ему не выпала... Жребий у него такой... жалкий.
- Ты жуткий тип, Томилин! - сказала в сердцах Майка Борисова.
- Ну уж и жуткий... Ты просто в меня влюблена.
- Я? Влюблена?! - Майка нервно засмеялась, стремительно краснея. - В такую бестолочь, как ты?
- Влюблена, влюблена! - поддержал друга Славка.
- Я вовсе не бестолочь, - самодовольно сказал Сережка. - Я красивый!
- Красивый?! Ха-ха-ха! Нет, ты меня уморил...
- Нет, это вы меня уморили, - удрученно проговорила учительница.
- А мне больше всего понравились в театре пирожные и вишневый сок, - признался Славка.
- Нет, бутерброды с рыбой были лучше, - заметил Сабельников.
- И совсем не лучше, - отрезал Толик Каребин. - Лучше - с колбасой.
- А вы помните, какой буфет был, когда мы на балет ходили! - восторженно прочирикала Наташка Клещева. - В театре имени этих... ну это не важно - там еще отличные трубочки с кремом продавали.
- Точно, точно... И еще мороженое с изюмом в металлических вазочках, очень вкусное.
- Шоколадное мороженое вкуснее.
- Нет, вкуснее с орехами.
- Вовсе не вкуснее, орехи между зубов застревают.
- Это потому, что у тебя зубов мало.
- Я потерял их в честном бою!
- С такими зубами как у тебя, Сабельников, арбуз пролетит - не заметишь!
- А я сегодня буду есть большой торт из мороженого.
- Врешь!
- Вот и не вру. Можешь зайти и сам убедиться.
- Обязательно зайду!
- А я утверждаю, что он надменный, этот Онегин
Нина Федоровна выглядела немного усталой, и даже расстроенной. Конечно, ей тоже хотелось попробовать те вкусные рогалики, которые мы ели в опереточном театре, но ведь ей приходится следить за нами, чтобы мы не наделали каких-нибудь глупостей, а это совсем не легко.
А перед самым концом урока в дверном проеме обозначился завуч, Юлий Цезаревич, и сказал, что нас ожидает сюрприз. Мы насторожились. Не очень-то нам нравятся его сюрпризы.
- В ближайший выходной вы опять идете в театр! На этот раз вы посмотрите знаменитую комедию Александра Сергеевича...
- Пушкина, - подсказал Генка, и как всегда попал пальцем в небо.
- Почему Пушкина? - удивился завуч. - Грибоедова... И называется она - "Горе от ума".
- Ой! Вот это да! Радость-то какая! - еле выговорила ошеломленная этим известием, Майка Борисова.
Я и мои друзья эту радость с ней решительно не разделили. Вот если бы в кино пойти, - посмотреть про сошедших с ума роботов или, по крайней мере, про вампиров...
- В связи с этим. - продолжал завуч, кинув благосклонный взгляд в сторону Майки, - выражаю надежду на то, что вы проявите себя с лучшей стороны, и не ударите в грязь лицом!
- О чем это он? Какая грязь может быть в ТЕАТРЕ!!! - спросил меня изумленный Сережка.
- Моя мама говорит, что свинья везде грязи найдет, - сказал Лисицкий. - А ты, как яркий представитель семейства парнокопытных...
Сережка помрачнел.
- А ну-ка повтори насчет копытных.
- Я могу повторить это сорок тысяч раз!
- Это лишнее, - сказал Сережка и треснул его по голове, как по самому уязвимому Женькиному месту.
Тот, глубоко потрясенный, помотал в недоумении головой и тоже в ответ треснул Серегу. На этот раз и Сережка оказался не менне потрясенным, чем Женька. Они еще несколько раз потрясали друг друга, при этом, не переставая, мотали головами.
Их долго не могли разнять. Это удалось только нашему учителю физкультуры. Ох, и сильный же, наш Ганнибал Ильич... Гораздо сильнее нас!
