В КОТОРОЙ НИКАКИЕ ВЕСЕННИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ НЕ МОГУТ ПОМЕШАТЬ МНЕ
ОТПРАВИТЬСЯ В БОЛЬШОЕ КОСМИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
- Весна, как много в этом слове! - сказала взволнованно наша учительница, и при этом сильно покраснела. Она всегда краснеет весной, наша Нина Федоровна. Ну, прямо Аленький цветочек! Все течет, все изменяется, как говорит Ганнибал Ильич. И ничего против этого не возразишь. Вот ручей не звенел, а тут взял и зазвенел; листочки на деревьях не росли, а тут взяли и выросли. Весенний ветер разорвал тучи, застав врасплох солнце: оно покраснело, смутилось и опять спряталось за облако. Но когда новый порыв рассердившегося ветра прогнал последние тучки, солнышко уже привело себ в порядок, начистилось до ослепительного блеска, и мы почувствовали сквозь все наши одежки его доброе горячее прикосновение. С крыш весело закапало, ботинки захлюпали. Хорошо!
Не только природа, но и мы меняемся тоже. Варька Полякова, например, очень изменилась - в лучшую сторону, да и Тонька Акимова тоже... Пожалуй. что и Катька Лепилина...
И я изменился. Увы, сомнений нет, влюблен я! Влюблен как мальчик, как Евгений Онегин в одноименной опере. Теперь я понял, почему Евгения тоска заела! А влюблен я в Ленку Ширяеву. И чувства мои серьезны! А доказательством тому мураши, начинающие бегать по коже, как только на нее посмотрю; и бегают, и бегают - до сладкого обмирания организма, да и сердце частит, не говоря уже о легком чувстве озноба. Думаю, что она влюблена в меня тоже, хотя внешне этого не показывает. Решено: скоро поженимся!
Я сказал о своем глубоком чувстве Славке и Сережке.
- Балбес! - отреагировал Сережка. - Нашел в кого влюбиться! Я понимаю там в Светку Панину или в Алку Колесниченко...
- Это у него от недоедания, - пояснил Славка.
- Леночка, разреши я понесу твой ранец, - обидно просюсюкал Сережка, а Славка, предатель, засмеялся.
Я покраснел.
- Ты посмотри, Славка, был нормальный мальчишка, Борька Просиков, а стал синьор Помидор.
Из красного я сделался пунцовым. А они продолжали кривляться и хохотать.
Сборище глупцов! Они еще пожалеют об этом. Вот Вовка Брусникин - настоящий товарищ! Он признался мне, что отдал лучшие годы своей жизни изучению белой и черной магии, в чем очень преуспел, и вряд ли в мире найдется еще один такой специалист. Он не только, по его словам, умеет заговаривать любую боль - от душевной до зубной, но и отлично варит приворотное зелье.
- Как же я ей дам, зелье это? Вряд ли оно по вкусу напоминает лимонад.
- На лимонад оно не похоже, - согласился Вовка. - Я пробовал. А хочешь я Ленку без всякого зелья приворожу?
- А сможешь?
- Спрашиваешь!
- Тогда давай.
На следующий день Вовка сказал, что все в порядке, приворожение прошло удачно. Ленка сама ко мне подойдет и раскроет свои чувства. Я обрадовался. Весь урок арифметики я пристально смотрел на Ленку, ни на секунду не отводя глаз. Ну, раз только, или два, посмотрел на Тоньку Акимову, но это не в счет. А Ленка несколько раз оборачивалась в мою сторону и загадочно улыбалась. Я довольно потирал руки.
Не сразу до меня дошло, что я желанный гость у доски.
- Хватит парту полировать, Просиков. Иди отвечать урок!
Я стоял у доски и глупо улыбался, мысли мои были далеко. А Ленка продолжала загадочно улыбаться... Ну и шут с ней - с двойкой!
На перемене Ленка подошла ко мне. Я затаил дыхание.
- Ты что же весь урок так на меня смотрел, Просиков?
- Как так?
- Ну, рот раскрыл, зенки распялил - вылитый бабуин. Я думала: вот-вот и у тебя слюни потекут, а это противно. И улыбаешься как идиот.
Я даже слова сказать не мог, так был ошарашен. А Ленка запрокинула голову вверх и гордо удалилась.
С трудом сдерживая раздражение, я бросился к Вовке.
- Кто-то порчу наслал, - и ухом не повел Вовка. - Но ты не переживай, - он дружески похлопал меня по плечу. - Я что-нибудь придумаю.
- Не надо ничего придумывать. Без тебя обойдусь! - оборвал я его.
- Как знаешь, - обиделся Вовка.
Любовь к Ленке сразу прошла, но чувство влюбленности осталось, и его, это чувство, надо было на кого-нибудь перенести. И я перенес его на Людку Свиридову. К тому же она отлично пускала ртом пузыри, большие и маленькие - на любой вкус, одиночные и серией, радужные, отдающие бензиновым разноцветьем. Эта ее особенность поразила меня больше всего, так как долгое время именно я являлся абсолютным чемпионом мира по пусканию пузырей (К слову сказать, я так же занимал первые места на соревнованиях на дальность и точность плевка).
- Да, любимая женщина должна быть с изюминкой. Так утверждает мой папа, - скзалал Сережка.
- А кто у него любимая женщина?
- Как кто? Мама, конечно! Она у меня отличная!
- С изюминкой?
- В ней полно изюма! Вагон и маленькая тележка.
Несомненно много изюма и в Людке Свиридовой, и я решил ей сказать об этом на утреннике в честь Восьмого марта.
Когда объявили танцы, я подошел к ней и сказал:
- Вальс начинается, дайте Людмила мне руку...
Но она только смерила меня холодным взглядом и сказала в ответ:
- Ты, Просиков, верно совсем с катушек съехал. Не успел пригласить, а уже руку просишь. Черта тебе с два! Шустрый какой! Кстати, ты давно в зеркало не смотрелся?
- Я не девчонка!
- А зря! Посмотри. Тебя ждет сюрприз. Неприятный... И улыбка у тебя идиотская.
Да что они в самом деле! Далась им моя улыбка...
Дома я внимательно посмотрел на себя в зеркало. И остался доволен: открытое и мужественное лицо, я бы даже сказал - героическое. Неправильно было бы не отметить, что на нем, на этом лице, явно прослеживались, я еще раз внимательно вгляделся в свое зеркальное отражение, - да черты, будущего признанного (обязательно при жизни!) гения. И улыбка у меня - обаятельная!
А Людка мне разонравилась. Подумаешь, пузыри слюнные... Хотя и красивые, конечно. Но разве можно ее сравнить с Лидкой Федоткиной? Да никогда в жизни!
Наверное, я буду женат несколько раз, как наш учитель физкультуры, Ганнибал Ильич (об этом я услышал, проходя мимо учительской). А вчера я встретил его, когда он шел по школьному коридору, напевая: "А эту зиму звали Анной..." Не знаю, что там с его Анной, а мою зиму звали Олькой Лазебной, - она была прекрасней всех!
Вспоминаю, какие у нее были выразительные синюшные глаза... Но хватит переживаний. Пора с этим наваждением кончать! То ли дело настоящая мужская дружба, как у нас, к примеру, со Славкой. И я пошел к Сережке.
Меня встретил Томилин-младший и сообщил, что Сережка в ванной.
- Кораблики, что ли пускает?
- Сейчас выйдет, он давно там.
- Дожидайся его, - проворчал я. - Ладно. Ну, как там у тебя дела с Фроськой?
- Мы расстались, - сдержанно ответил Дениска. - Теперь она завязывает шнурки Андрюшке Курочкину. Ну и пусть! - Он немного помолчал и добавил: - Он похож на хомяка, этот Курочкин! - Денис опять помолчал, но долго не выдержал: - Раскинула сеть, залезла в душу, вернее в ботинки... Нет, вот так будет лучше: через шнурки от ботинок залезла в душу посредством... Нет, лучше так: залезла в мои ботинки со шнурками, наследила... Тьфу ты, запутался! - Он раздраженно топнул ногой, шумно вздохнул и прошептал: - Фроська, она коварная...
- Да, брат... - посочувствовал я Денису и пробормотал: - И я любил, и я изведал...
Из ванной вышел Сережка, на ходу растираясь мохнатым махровым полотенцем.
- О чем беседуем? - поинтересовался он.
- О коварстве и любви.
- Занятно, но не очень интересно.
- Кому как... Вот скажи, Серега, ты мне настоящий друг?
- А то!
- Тогда докажи, - съешь вот этот тюбик с горчицей.
- Ты что, Борька, на весеннем солнце перегрелся, или об асфальт головой стукнулся?.. Друг я настоящий, но горчицу есть не стану. Сам ешь!
- Все ясно. Значит, ты не настоящий друг, а только притворяешься.
- Ты болен, Боря. Тебя уже много дней ждет не дождется специалист по психическим болезням, а ты все не идешь и не идешь...
- Ах, вот как! Знай же, что когда я вырасту и стану пожарным, и когда твой дом загорится синим пламенем - я спасу тебя только в последний момент, ты будешь уже без сил и задыхаться от дыма.
- Ничего у тебя не выйдет.
- Почему?
- Потому что, когда я вырасту, то стану начальником той самой пожарной команды, где ты будешь служить, и тебе не придется спасать меня в последнюю очередь. А лучше, я тебя уволю из пожарных!
- Вот еще! Ты никогда не станешь пожарником, это я первым об этом подумал.
- Нет, стану! Потому что я умнее тебя в двадцать... нет, в сто раз!
В свою очередь я попенял ему, что до сих пор он считает, что градусник за окном служит для измерения температуры у снегирей, а он упрекнул меня в том, что я не меняю воду рыбкам до тех пор, пока они не выпьют старую. Одним словом, мы поссорились.
Я возвращался домой расстроенный - и вдруг столкнулся с тем самым парнем из соседней школы, ну, с кем так горячо Колька Сестренкин поспорил в театре. Компанию ему составляли несколько типов, и по всему было видно, что с посещением музыкального театра их культурный уровень, увы, не вырос.
- Эй, как там тебя - Овсов, что ли, или Пшеничников... - окликнул меня долговязый тип чрезвычайно развязанным тоном. - Мы тебя сейчас бить будем.
Я с достоинством ответил, что фамилия моя - Просиков, хотя, сознаюсь, поджилки у меня немного подрагивали.
- Нам без разницы, все равно побьем.
- Да что с ним разговаривать, - раздался чей-то голос. - Надавать по шее - и все дела!
- А помнишь, мелкий обормот, что ты сказал в театре о моих мозгах? - укоризненно спросил меня долговязый. - Нет? Так я тебе напомню: ты намекнул, что они из рисовой каши...
- Из пшенной, - едва внятно произнес я.
- Тем более, - помрачнел верзила. - Ты хорошо взвесил тогда свои слова?
- Слова не картошка, что их взвешивать, - сказал я и ненатурально рассмеялся. Впрочем, не надолго, и скоро замолчал.
- Дуралей, - сокрушенно сказал тип. - Ты, наверное, был не в себе, но это не оправдание.
Терять мне уже было нечего. Я закричал: - Да здравствуем шестьсот тридцать пятая! - и бросился на прорыв.
Домой я вернулся со здоровенным фингалом под глазом. Это несправедливо, ведь про перловую кашу, которой набита башка этого верзилы, говорил не я, а Колька Сестренкин.
Только я пообедал, как позвонил Сережка и сказал, как ни в чем не бывало, что у него собираются ребята, и если я поспешу, то успею отправиться вместе с ними в Большое космическое путешествие, или на морское дно в поисках пропавшего батискафа - они еще не решили куда.
Когда я пришел к Сережке, ребята с уважением посмотрели на мой знак почета под правым глазом.
- Что это с тобой?
- Да так... одна банда, наводившая ужас на наш район.
- И что?
- Ее больше нет, - скромно сказал я.
Пока не собрались все ребята, было решено сыграть в благородного шерифа и плохих парней.
Генка назначил себя шерифом и сразу же предложил арестовать Кольку Лобанова.
- Ты преступил закон, - сказал он Кольке, - и за это я тебя накажу: высеку так, что станешь похож на лошадь Пржевальского, а потом посажу в тюрьму.
- И думать об этом забудь! - ответил Колька. - Преступник - это ты! У тебя это на лбу крупыми
