Гербарий из незабудок. Часть 5.

                                            16. "КРОКОДИЛ"



Каким бы беззаботным, каким бы светлым ни было детство, дети всё же боятся.  Их пугает темнота ночи. И полудница, что непременно поджидает в летний полдень на гороховой грядке в бабушкином огороде. И что-то невидимое, но жуткое, что обитает под любой кроватью. То, что принимается зловеще шебуршать и постукивать, лишь стоит взрослым погасить свет и выйти, притворив дверь. Какие только страхи ни рождаются в детских головах. Из одних, взрослея, мы вырастаем, как из колгот и сандалий. И эти боязни забываются.  А другие помнятся всю жизнь. Так и лежат потом ледяным осадком на самом донышке души, при всякой встряске обдавая колючим холодом.  До озноба, до мурашек по коже. Но мало кто помнит свой первый страх. А вот я свой помню.
Мне нет и пяти лет. Я в гостях у своей двоюродной сестрёнки. Она приходит к нам утром, терпеливо ждёт, пока мама меня оденет, и, держа за руку, ведёт к себе.  Степенная и деловитая, Любаша старше меня на целый год, потому я покорно слушаюсь её.  Она моя нянька.
Вёсны на Алтае поздние. Апрельское неласковое солнце едва подсушило землю вдоль завалинки. Поднявшись на высокое крыльцо и пройдя сумрачной дощатой верандой, мы устраиваемся на заднем дворе, разложив на скамейке у дома своих кукол в пёстрых, самошитошных одёжках.
Но игрушки мало увлекают меня. Я и прежде не умела играть. А этой зимой я научилась читать!  Наверное поэтому очарование игры просто не успело передо мной раскрыться. Его затмила прелесть складывания букв в слова, чудо появления из тёмных значков на бумаге девочки с корзинкой в руках, бесстрашно идущей по извилистой тропинке тёмным, недобрым лесом. Щенка, перевернувшего жбан с мёдом, потерявшегося на целый день и так счастливо отыскавшегося после всех тревог к вечеру. И Снежной Королевы, и Гусей-Лебедей.
А было вот как. 
В один из зимних вечеров мы возвращались от бабушки.  Тогда-то я разглядела и подняла с серой кучи, что вырастают зимой в деревнях воль обочины дороги, старый, изрядно потрёпаный букварь.  Видимо, он был отправлен на растопку, но по нечаянности утром его вынесли вон вместе со вчерашней золой.  Мама сначала уговаривала меня бросить книжку, потом пыталась отнять силой, но, видя тщетность своих попыток, махнула рукой. Так самая главная книга появилась у нас в доме и с этого дня жизнь моя была предопределена. Правда, тогда я ещё ничего не знала об этом.
Никто нарочно не занимался со мной, но приставая ко всем, у кого была хоть минутка времени, к концу февраля я стала читать по слогам. И уже к апрелю ничто не занимало меня сильне чтения.
Оставив Любашу, я занялась деревянным ящиком со старыми, пыльными бумагами. Чёрно-белые страницы газет перемежались яркими журналами "Крокодил". Я перебирала их, присев на корточки. И вдруг, сдвинув пожелтевший газетный лист, я увидала то, от чего мои пальцы похолодели. Я вся оцепенела, не в силах даже закричать. В голове загудело так, что ничего не стало слышно. Ни как Любаша сердится на свою кукольную дочку, ни как кудахчут куры за потемневшим штакетником. Совсем ничего. Я смотрела на картинку и что-то горькое подступало к горлу.
Была раньше в этом издании такая рубрика - политическая карикатура. Теперь, когда добрая половина жизни уже позади, этот рисунок не кажется мне каким-то особенно страшным. Но я до сих пор помню его до мелочей. В самом центре был нарисован солдат. Он шёл на автоматах со штыками, как ходулях, по морю человеческих тел. А в нижнем левом углу женщина закрывала руками своего малыша. И так этот солдат был близок к ней, и так реальна была кровь, капающая с острых лезвий, что меня затошнило от страха. Бросив журнал, я засобиралась домой.
Ночью я плакала и мама сердилась, что я никак не засну. Жизнь в деревне - суровая жизнь. Работа, дом, большое хозяйство...  Когда ей было дознаваться до причины. Некогда.