Мы из сто семидесятой! Повесть. Глава 6

тоже не оказалось.
    - Ты, мальчик, наверное, куриной слепотой болеешь. Вон видишь, в углу тарелки куриная ножка лежит?
    - В каком углу - в левом или в правом?
    - Ха-а-ха! Она перемещается... Вот сейчас, в левом от тебя.
    Я напряг зрение.
    - Вижу какую-то косточку, по-моему, обглоданную. И я не совсем понимаю, почему она должна перемещаться... Здесь что, в супе, подводные течения?
    - Нет, просто вентилятор воздух гонит. Гляди, рябь по воде идет.
    - Рябь должна идти от жирных куриных бусинок, а их здесь нет.
    - В данном случая я целиком и полностью согласен со своим сыном, - вступился за меня папа. - И хочу заметить, что рябь должна идти по супу, а не по воде. Вот как у нас в армии было: суп - так это суп, курица - так это курица...
    Бурча что-то себе под нос официант ушел, но скоро вернулся с тем же подносом, заставленным закусками.
    - Это как понимать? - Папа ткнул вилкой в одну из тарелок. - Что это такое?
    - Селедка, - мрачно ответил официант и громко зевнул.
    - Селедка?! - изумился папа. - Вы это называете селедкой? Ха! И в чем же, интересно, она плавает? В соусе? Нет, это она в моих слезах плавает! И почему так неприятно пахнет. Причем здесь носки? Селедка носки не носит. Ах, вы это и без меня знаете... Пиво теплое... Что? Холодильник не работает? Жарко, говорите... Однако, здесь не Африка. Вот у нас в армии было: селедка - так это селедка, пиво... то есть я хотел сказать - компот...
    - В Африке зулусы живут, негры такие чернокожие, мне Витька Меднис рассказывал, - поделился я с папой.
    - Кстати, почему у вас здесь мухи летают?
    - Вы предпочли бы, чтобы они в супе плавали? - лениво огрызнулся официант.
    Папа вспыхнул.
    - Я предпочел бы, чтобы их здесь вообще не было!
    И конца бы не видать этой перепалке с невозмутимым официантом, если бы не вмешалась мама. Она напомнила, что автобус скоро отходит и нам следует поторопиться.
    Ну, автобус, это, конечно, слишком сильно сказано. Скорее этот вид транспорта походил на вагонетку, которую загружают углем и всякой там породой, только с тупым рылом, и загрузили в нее не уголь, а нас - отдыхающих. Сказать же, что было тесно, значит ничего не сказать. В вагонетку-автобус набилось столько желающих, что и рукой не пошевелить.
    Дальше события развивались, как в плохом сне.
    - Все сели? - спросил шофер.
    В ответ раздалось недружное кряхтение.
    Шофер достал из планшетки карту и углубился в ее изучение.
    - Он что, в первый раз по этому маршруту едет? - разволновалась мама. - Горы ведь...
    - Ну что, шофер, - сказал папа, - что там карта говорит?
    Шофер обернулся к папе и недобро на него посмотрел.
    И тут папа охнул, мама ойкнула, а я застонал.
    Автобус резко дернулся, и мы оказались придавленными дядями и тетями, явно приехавшими в санаторий, чтобы избавиться от лишнего веса, но еще не успевшие этого сделать, а потому все эти излишки обрушились на нас.
    Хрустнули косточки.
    - У меня открытый перелом, - сдавленно произнес папа.
    - У меня закрытый! - воскликнула мама.
    Я ничего не сказал, потому что не мог говорить, поскольку едва дышал, и только уцепился за папину руку.
    Но это были еще цветочки.
    Только мы стали подниматься в горы, как у машины сломалась ось.
    Сперва все согласились подождать помощи. Прошел час, затем второй, но помощь ни с какой стороны не приходила. И тогда решили идти назад.
    Но папа заупрямился, и ни в какую не хотел возвращаться.
    - Раз уж мы приехали, - заявил он, - то надо осмотреть достопримечательности.
    Шофер сказал, что до первой достопримечательности надо километров десять протопать.
    Но если папа что-то решил, то хочешь не хочешь, а надо идти смотреть. И мы пошли.
    Шли долго. Солнце пекло немилосердно. Мы покрылись пылью с ног до головы. Ужасно хотелось пить. В глазах сквозило легкое безумие.
    К закату, истерзанных, истомленных голодом и жаждой, нас подобрала машина, направлявшаяся в ближайший поселок-аул.
    Местные жители сказали, что многое повидали на своем веку, но такие как мы, их еще не посещали, предложили нам остаться, чтобы показывать нас за деньги наряду с местной достопримечательностью случайным туристам, и обещали платить процент.
    Местной же достопримечательностью являлось живописное озеро, с точки зрения естественной истории чрезвычайно интересное. Аборигены утверждали, что единственная живность, которая водится в озере - мелкие рачки, и обитают они на очень большой глубине. Не знаю, я не видел, но рассказывали, что однажды один турист попытался их увидеть, и с тех пор не видели уже самого туриста.
    Я не имел ничего против, чтобы остаться, и стал договариваться о величине процента. Папа был против категорически, а мама приготовилась упасть в обморок, сказав, что если  ее немедленно не отправят назад в санаторий, то она не знает, что сделает.
    Ничего она не сделала... В санаторий мы возвращались на телеге, и пожилой возничий, лениво погоняя лошадь, рассказывал нам легенды о прекрасных меджнунах.

    ...Учительница положила тетрадку Сабельникова на стол.
    - Остальное дочитаем на следующем уроке, хотя писанину вашу, конечно, читать совершенно невозможно. Так что я, как могу, перевожу ее на доступный всем литературный язык, чтобы было понятно. Так... Женя Лисицкий. Я вчера просматривала твои записи, и вот что ты пишешь... Будто, проезжая по Африке, ты охотился в Бирме на пингвинов. Хочу сразу заметить, что охотиться на пингвинов - это варварство. Далее: пингвины в Бирме, то есть в Мьянме, не водятся, последняя находится не в Африке, а... А? Что случилось? Почему ты вертишься как юла, Колесниченко?
    - Юрка Баларев дернул меня за косу, подлый!
    - Баларев, еще раз дернешь Аллу за косу, выгоню из класса! И перестань грызть ногти, это совсем не вкусно.
    - Это кому как, - пробормотал Юрка, но грызть ногти на время перестал.
    - А мне вот что интересно - кто такие межджнуны? - спросила Анька Сушкина.
    - Ну, это влюбленные... до одури, они невест умыкают, - сказал Витька Меднис.
    - Это как?
    - Похищают, значит, - снисходительно объяснил Витька. - Запихивают в мешок, и аля-улю!
    - Просиков мне ужасно досаждает, - сказал вдруг Катька Лепилина, - тоже, наверное, умыкнуть хочет! Потому что я - прекрасная!
    Я ушам своим не поверил. А Катька посмотрела на меня пронзительно и говорит:
    - Что это ты памятником застыл, Просиков?
    - Потому что, ты - горгона Медуза! А известно, что все живое каменеет от ее взгляда.
    - Это ты притворяешься, а на самом деле ты от меня без ума!
    Я чуть не задохнулся от возмущения.
    - Это все твои фантазии, Катька. А где факты? Факты где? Нет их!
    - Я тебе воз и маленькую тележку этих фактов предоставлю.
    - Да что ты говоришь! А свидетели?
    - Свидетелей полно! Да все девчонки скажут, вот Мамолова, к примеру...
    - К какому примеру! - закричал я.
    - Да, он и меня хотел умыкнуть, - подтвердила Мамолова. - Это низко, Просиков!
    - Ну знаешь, это просто курам на смех! Тебя может только Змей Горыныч похитить, чтобы сделать своей змеиной подругой.
    - И меня он тоже замыслил похитить, - заверещала Лидка Федоткина, - хотя Просиков вовсе не прекрасный меджнун!
    - И меня! И меня! - раздались девчоночьи голоса по всему классу.
    - Что за ерунду вы несете! Да это заговор! - опять закричал я. - Вы хотите опорочить мое честное имя!
    - Нет, Просиков, ты не честный - ты бесчестный! - ткнула в меня пальцем Ритка Сурикова, и дико расхохоталась.
    - Это я-то бесчестный! - Нет, ни в какие ворота это уже не лезло. - Смотри, Сурикова, щелбаном угощу! - пригрозил я Ритке.
    - Дурачок ты, Боря, - сказала Наташка Клещева. - Девочек не щелбанами угощают...
    - А чем? - озадаченно спросил я.
    - Глупенький... Сладкими конфетами и воздушным зефиром. Если же ты мне вместо шоколадных конфет леденцы дашь, так они мне и даром не нужны, а на тебя пальцем показывать будут, как на невежу.
    Я только и смог в ответ почему-то гугукнуть.
    - Что это ты гусем загугукал, Просиков!
    Я хотел объяснить Наташке, что гуси не гугукают, а крякают, но меня опередила эта выскочка, Ленка Ширяева.
    - А мне нравятся обходительные мальчики, - заявила она. - Такие как Сережа, друг этого грубого Просикова. Он, прежде чем со мной заговорить, пять раз вокруг меня обошел.
    - Это он погорячился, - ухмыльнулся Васька Бегалов.
    - Просто твои близорукие очки, Василий, мешают тебе видеть всю полноту моего очарования, - с достоинством сказала Ленка.
    - Нет, - вторично ухмыльнулся Васька, - полноту не мешают. Ты, Ленка, очень толстая. Это и без очков видно. Толще даже, чем Славкина мама, а я думал, что толще ее никого не бывает. Я ошибся. Кстати, очки у меня дальнозоркие.
    - Что ты сказал про мою маму! - страшно закричал Славка.
    - Ничего особенного. Я сказал, что ошибся. Оказывается, что есть толще... Теперь я хорошо вижу.
    - А ну хватит! - закричала в свою очередь, Нина Федоровна. - Что это вы здесь устраиваете! Это школа, а не базар! И какая школа! Сто семидесятая! С углубленным изучением иностранного языка! - Она немного отдышалась и устало сказала: - После уроков будете выяснять - кто кому нравится.
    Но после уроков выясняли отношения те, кто друг другу решительно не нравились, то есть Васька со Славкой.
    И был в тот день Славка Васькой бит.
    И завопил тогда Славка:
    - Что же ты сделал, Вася! Ведь у нас с тобой сложилась отличная традиция - я всегда тебя побеждал, а теперь ты эту традицию поломал. Традиции надо беречь, Вася, продолжать и развивать, - так говорит мой папа.
    - Чтобы ты меня и в старости лупил, и я умер бы от жестоких побоев, как Муму или Каштанка?
    - Тогда, что же это получается, значит, это ты хочешь умертвить меня в старости?
    - Нет, просто я хотел тебя как следует проучить и пересчитать твои зубы.
    - А чего их считать, они уже сосчитаны. Только вчера считал. Ровно восемнадцать.
    - А где же остальные? - удивился Васька.
    - Стоматолог вырвал.
    - Вот как... Интересно, а куда они зубы девают?
    - Не знаю... В трофей берут, наверное, или бусы из них делают, а потом дарят своими женам и сестрам, или продают в галантерейный магазин.
    - У Борисовой папа - стоматолог, но бус из зубов я у них не видел. Да и что это за бусы, изъеденные кариесом... Некрасиво.
    Только Васька упомянул Борисову, как мы услышали страшный крик. Под ногами у меня стрелой пролетела, одуревшая от ужаса Жучка, безобиднейшая дворняжка нашей дворничихи.
    - Ребята! - К нам подбежал возбужденный Сабельников. - Борисову Жучка укусила!
    - Правда?
    - Правда.
    - Это же надо, до такого состояния собачку довести, - пожалел животное Сережка.
    - А какого она цвета - желтого или бледного? - спросил я.
    - Кто? Жучка?
    - Болван! Борисова, конечно.
    - Цвета плесени. Слегка отдает в сиреневый.
    - Это хорошо.
    - Почему?
    - Сиреневый - красивый цвет. Мне нравится. И моей маме тоже.
    - Да причем здесь твоя мама! Побежали, посмотрим, как там Борисова.
   
    Майка сидела на вынесенным кем-то из школы стуле и, закатив глаза, громко страдала.
    - Ганнибал побежал звонить в "Скорую помощь", - сообщил Витька.
    - Ты, Майка, не переживай, - подошел я к ней. - Тебя сейчас в больницу отвезут. Сделают операцию. А мы тебя навещать будем.
    - Бабуинов в больницу не пускают, - покачала