Райн всегда верил, что в жизни бывают неожиданные и чудесные встречи, меняющие всё. Он ждал, что когда-нибудь такой необыкновенный и прекрасный случай произойдёт и в его жизни, но такого случая почему-то всё не было. Вечерами Райн, сидя у себя в комнате, смотрел, подняв усталые глаза от страниц, на черневшие на фоне серого неба деревья за забором кладбища. Деревья были нищи и голы. Но время шло, и скоро они должны были вновь стать приютом птиц, голоса которых вновь зазвучат в светло-зелёной весенней листве. Пока же за окном ещё царила серость. «Как далеко ещё до весны!» с тоской думал Райн. Прогнозы погоды, которые передавали по радио, обещали метель даже в начале апреля.
И вот однажды в апреле Райн шёл по старому Тремонту из университета на остановку трамвая. Погода в тот вечер была ясная и холодная, но метели были уже позади. Зима надолго отступила назад в свою холодную воздушную страну, откуда приходят на землю северный ветер и снежные бури. Пройдя два квартала и перейдя через дорогу, он подошёл к трамвайной остановке. На остановке среди других людей стояла девушка в белом пальто, на которую Райн сразу обратил внимание. Она стояла, держа двумя руками небольшую чёрную сумку и глядя куда-то вдаль. Из кармана её пальто что-то неловко торчало (подойдя поближе, Райн увидел, что это были её кожаные перчатки). Теперь Райн имел возможность лучше разглядеть её. Девушка была среднего роста, у неё были длинные чуть вьющиеся волосы почти чёрного цвета, красивые черты лица, карие глаза и тонкие аристократические кисти рук. Сердце Райна встрепенулось: «Это она!». На ней было всё то же белое, казавшееся каким-то слишком лёгким для такой холодной весны пальто с чёрными блестящими пуговицами. Она стояла, смотря перед собой и не обращая никакого внимания на Райна. Девушка казалась чуждой всему, что окружало её, как будто она пришла в этот город со страниц какой-то книги. Так казалось Райну, но он точно не знал, почему.
Райн посмотрел на висевшее на столбе расписание. Трамвай номер семь иногда почему-то опаздывал – так было и в этот раз. Наконец трамвай, народу в котором оказалось уже весьма много, с двухминутным опозданием подошёл к остановке. Когда двери открылись, выпустив наружу всех желавших выбраться из неприятной тесноты транспортного средства, и девушка в белом пальто уже собиралась войти, кто-то весьма крупный в коричневой кожаной куртке, спешно протиснувшись между стоящих в трамвае людей к выходу, выбежал из дверей, попутно задев плечом девушку, из кармана пальто которой выпала чёрная кожаная перчатка. Подняв её, Райн поднялся в трамвай вслед за девушкой.
- Вы потеряли перчатку…
- Ой, спасибо большое, я и не заметила, - быстро ответила девушка, взяв находку из рук Райна.
- Не за что, - ответил Райн. Он впервые слышал её голос и был почему-то даже удивлён тем, что эта девушка, казавшаяся такой чуждой этим серым улицам, говорила на том же языке, что и он.
Может быть, так бы эта история и закончилась, будь в несчастном трамвае номер семь поменьше людей. Но пассажиров было много, все места уже были давно заняты, а люди всё продолжали и продолжали заходить, что было неудивительно - многие возвращались домой с рынка и с работы. Поэтому Райн всю дорогу ехал рядом с девушкой в белом пальто с блестящими пуговицами, украдкой поглядывая на неё и ловя иногда её взгляд. Взгляд этот был внимательный и вместе с тем какой-то немного грустный, задумчивый. Больше они не говорили: просто Райн не знал, о чём говорить.
Но всё когда-нибудь заканчивается, как хорошее, так и плохое. До дома оставалось проехать лишь одну остановку. Когда трамвай повернул и выехал на Сиреневую улицу, Райн, сделавший уже несколько шагов к дверям, вдруг услышал за спиной уже знакомый голос: «Вы тоже выходите?» «Да», ответил он. Трамвай остановился. Металлические двери с шумом открылись, выпустив их на волю.
- Знаете, а мы ведь с вами почти соседи, - произнесла девушка, когда они сошли по ступенькам трамвая на мостовую.
- Правда? Впрочем, что здесь странного… я знаю лишь ближайших соседей, да и то… по правде говоря, ничего о них не знаю. Даже по именам знаю не всех.
- Ну, будем знакомы. Меня зовут Келли, - девушка протянула Райну руку.
- Райн, - ответил Райн, машинально пожав маленькую и тоненькую, аристократическую ручку девушки.
- Приятно было познакомиться.
- Вам в ту сторону? – указал Райн в сторону своего дома.
- Да.
Когда они молча дошли до перекрёстка, девушка остановилась.
- Ну что ж, была рада познакомиться. Мне пора! - сказала Келли, впервые улыбнувшись, и зашагала прочь, а Райн остался стоять, глядя ей вслед. Вскоре Келли скрылась за калиткой на Весенней улице. «Наверное, она раньше жила где-то в другом месте и недавно сюда переехала. Должно быть, она видела, как я выхожу из дома или возвращаюсь домой. Иначе как она могла знать, что мы почти соседи?», думал он. Теперь мысль о девушке, встреченной на трамвайной остановке, не давала ему покоя. Он надеялся когда-нибудь снова увидеть Келли. Ему было интересно, кто она, откуда и чем занимается. С этими мыслями Райн провёл остаток вечера. Придя домой, он заварил свой крепкий чёрный чай и, поднявшись в комнату, долго смотрел в задумчивости в окно, держа в руках дымящуюся ароматную чайную чашку.
Но перенесёмся на время в другой конец города. Там, в квартире ветхого пятиэтажного каменного дома на улице Восстания, находившейся на его последнем этаже, вечером того же дня раздался звонок в дверь. Но на первый звонок из-за дверей квартиры ответила лишь глухая тишина. Через несколько секунд снова неприятно задребезжал звонок. По-видимому, звонивший в дверь не верил, что внутри никого нет. После третьего звонка за дверью наконец послышались шаги.
- Кто там? - глухо и устало прозвучал из-за двери негромкий голос.
- Бейнард.
- Заходите, не заперто.
Дверь и правда не была заперта на ключ. Первое, что бросилось Бейнарду в глаза в скромном, если не сказать аскетичном жилище метафизика, которое он посещал впервые, это облезлые стены прихожей. В прихожей со скрипучим полом не оказалось даже вешалок, зато вдоль стены с зелёными обоями стояли в три ряда бутылки из тёмного стекла (видимо, философ-метафизик их коллекционировал). В комнате Ридигера, куда зашёл профессор, на полу лежал драный ковёр, а старый, с трещинами, подоконник частично скрывали заляпанные чем-то синие занавески. Из мебели были только какой-то прадедовский скрипучий диван, письменный стол напротив окна и деревянный стул. «Должно быть, в этом доме мыши с тараканами воюют за еду, а потом, когда всё съедено, устраивают голодные марши по полу квартиры», думал Бейнард.
Ридигер сразу догадался, зачем пожаловал к нему его старый товарищ. Он пригласил Бейнарда сесть на диван, а сам сел на деревянный стул, стоявший у стола.
- Я ждал вас, Бейнард, поэтому не запирал дверь на ключ, - спокойно произнёс Ридигер, сидя с прямой спиной на стуле и пристально глядя на своего гостя.
- Надеюсь, я не разбудил вас?
- Не стоит беспокоиться. Я не спал, - ответил Ридигер.
- Вы ведь догадываетесь, зачем я пришёл? - спросил Бейнард.
- Догадываюсь, - произнёс Ридигер после некоторой паузы.
- Ридигер, вы же понимаете, - смущённо произнёс профессор, - ну вы же понимаете, что это скандал?
Ридигер понимал. Он сидел на стуле, положив ногу на ногу и закуривая трубку.
- Вы не против, если я закурю? - спросил Ридигер, как бы спохватившись.
- Не против. Курите на здоровье.
- Бейнард, вы же понимаете, - начал отвечать метафизик, - вы же понимаете, что теперь, когда времена стремительно меняются и над нами всеми сгущаются сумерки диктатуры, никто не может быть полностью застрахован ни от чего? Вы же знаете, - продолжал он, - что даже среди двенадцати нашёлся один, который… - тут Ридигер многозначительно посмотрел на своего гостя. Намёк был ясен, но мысль о возможном предательстве со стороны кого-то из числа участников «Общества философии и психологии» очень тревожила и печалила Бейнарда. Ему не хотелось верить, что это возможно в его обществе, состоявшем, как ему казалось, исключительно из проверенных людей.
- Быть может, не стоит так уж переживать, - продолжал Ридигер. - Пожар ведь начался после полуночи, когда никого из членов собрания внутри уже не было. Верно? Ничто ценное не пострадало, поскольку ничего ценного у вас там никогда и не было. Выводы делайте сами. Вам подали огненный знак. Хотят сказать, наверное, что вам пора сворачивать свою деятельность.
Слова Ридигера звучали логично и убедительно. Ридигеру и самому хотелось верить, что он говорит правду и что пожар в квартире, где проходило собрание «Общества философии и психологии», действительно был делом рук тайных недоброжелателей.
- Знаете, Ридигер… я всё же считаю, что вам стоит на время уехать, - уверенно произнёс Бейнард.
- Я знаю это. Более того, я не хочу вас скомпрометировать и подставить под удар. Поэтому я завтра же уеду отсюда, - ответил Ридигер. Он затянулся горьким дымом и выдохнул. Ридигер имел привычку курить в помещении, из-за чего вся квартира за несколько дней его пребывания в ней пропахла табачным дымом.
Поговорив ещё немного с Ридигером, Бейнард встал, попрощался и ушёл. Ридигер, проводив его до двери, сел на диван и снова закурил трубку. Сумерки диктатуры, о которых он упомянул в разговоре с профессором, начали сгущаться в конце прошедшего года. Тогда в результате переворота, спланированного и осуществлённого военными, произошёл захват власти. Король и правительство были взяты под стражу, их сменила военная хунта, предводитель которой вскоре после переворота стал новым председателем правительства и президентом в одном лице.
Сумерки сгущались над страной уже четвёртый месяц. Вскоре после переворота по всей стране начались аресты неугодных и «неблагонадёжных». Одним из таких «подозрительных элементов» почему-то оказался профессор Карл Бейнард, которому пришлось провести под стражей несколько дней, по истечении которых он был выпущен из тюрьмы. Никто точно не мог сказать, почему так произошло. По слухам, «сверху» пришёл приказ об освобождении профессора, после чего Бейнард был незамедлительно освобождён. Видимо, сказались академические заслуги и популярность преподавателя среди студентов (Бейнард был автором многих известных академических трудов по истории философии, в том числе отмеченных различными государственными наградами).
Вся страна теперь жила духом перемен. Но тревога людей нарастала по мере того, как время разворачивало свёрток предначертанного. Список имён людей, которые исчезали из своих домов и уже никогда не возвращались назад, расширялся с каждым днём. Но в городе не слышали выстрелов и криков о помощи, потому что после завершения переворота выстрелы уже не звучали на улицах, а кровь не лилась по тротуарам. Она лилась в тёмных и сырых подвалах, где людей пытали и расстреливали. Крики о помощи не могли вырваться из этих застенков, где вопрос жизни и смерти решался одним движением пальца. А люди узнавали об исчезновениях и боялись, что в следующий раз придут уже за ними. Были и такие, кто писал доносы на других, и им казалось, что это убережёт их самих от ареста. В этой атмосфере страха
