квадратного метра: такие деньги Деня за моей спиной сверху «прибил», за них он сюда меня продал.
Деню, с плодотворным его таким сотрудничеством, я послал подальше через полтора месяца. «Напнул» его и Альвидас — это Дениска со своими архаровцами запорол объект у называющего вещи своими именами сквернослова. Поставил, всё-таки, Деня себя в известное положение — на шесть «штук» евро мальчишечку «нагрузили». Поделом. Часть денег, правда, погашалась и моим камнем.
А я, рассчитывая пробыть на Ушакова лишь пару месяцев («край!»), завяз там на три с половиной года.
А нечего было с «припудренными» связываться!
* * *
День был студён и ветрен. Пять-семь градусов мороза — рановато для начала ноября. Но нет худа без добра — я был совершенно один. И хозяева, и соседи по даче предпочли носа из городских квартир не высовывать. Так что восторгов по поводу цветов на трубе Гаврила не услыхал. Успеется — эти розы не боятся мороза.
Розы — мороза…
Мичуринцем заделался Гаврила —
Из кирпича взростил он розы.
Их поливать не надо было,
И не боялись те мороза!
Впрочем, морозцем таким смешным Гаврилу было не запугать («Гаврилу… Не запугать морозом было»… Ладно, хорош стихоплётствовать — работать надо!) — он улицей Ушакова на всю жизнь закалился. Хапнув, правда, при этом левой своей кистью
ревматизм.
Главное дело — было у меня два кипятильника. Маленький — под кружку чая, и киловаттный — воду в резиновом строительном ведре и ванне станка подогревать. А ещё — фен электрический: для моментального отогрева рук и прогрева поверхности камня и раствора.
С таким боекомплектом я мог и до весны продержаться —
легко!
Нет невозможного! Есть на фиг нужное.
А сегодня нужно было что-то решать с оголовком трубы. Кровь из носа! С тем самым конструктивным фрагментом, что должен был защищать дымоход от прямого попадания дождя и снега, обеспечивая между тем свободный выход дыма и даже усиливая тягу. С крышей, проще говоря, для трубы. С венцом, Гаврилу в бок, творения.
Вот только ничего достойного на ум не приходило. Сплошной примитив (термин этот однажды от меня услыхав, Костик с Олежкой переняли с завидной быстротой, и сыпали им потом по поводу и без — мне же частенько и перепадало). Да и голова была занята другим. Вернее, другой…
Гаврила отлучён от счастья,
Но музе он не изменял!
И дни душевного ненастья
Он бойко в камне изваял!
А ни черта ведь не получалось, сколько ни мучился. Уже и лепил из мелких кирпичных обломочков оголовок — вроде черепицы: выходила крыша коровника на скотном дворе, причём худая, прогнувшаяся посередине. Да и снег будет лежать, а дождевые капли не отбиваться, а напротив — напитываться в структуре. Как ещё такую тяжесть на верх взгромоздть? Раскрошится по морозу, развалится через год — дай Бог, чтоб не кому-то на голову!
Дай Бог. «Дай Бог к устам сомкнуть уста…»
Под порывы студёного ветра в пасмурном свете серого неба я думал о Ней. О Сергее-старшем, о Серёже, о их семье. Без оглядки на которую, как ни крути, я Любу не мог воспринимать. Мы ведь и познакомились в первый же вечер по моему приходу с памятного того, полного Татьяны радиограмм, рейса. И Татьяна же в этот июльский вечер спонтанно приняла решение предпринять визит к подруге. Может потому, что Нахимовы тогда снимали комнату в общежитии неподалёку, и можно было в неё вломиться вот так запросто, без приглашения и предупреждения — свои люди. Я, не доверяя экзотической чужбине своего желания приодеться (на своём рынке роднее!), был в брюках несуразного фасона, для лета, впрочем, очень лёгких, и в немодных уже туфлях. И Люба, улучив момент, удивлённо повела бровью Тане за моей спиной: «Не поняла!» Посидели, просто и шумно, пока не пришло время Сергунчику уложиться уже в кровать. Нахимовы пошли нас провожать, и Серёга, прискучившись умной беседой подруг, сорвался погонять в нижнем этаже долгостроя курящих девчонок малолеток. К упорному невниманию не подавшей вида и, казалось, даже не заметившей этого супруги.
Но что же, всё-таки, было с трубой делать? Чего такого придумать, чтобы видом своим она всей работы не попортила?
Крепкий ветер доносил запах моря.
Так, а не иначе, но мы оба связали с морем жизнь — и Сергей, и я. Только как никчёмны и бестолковы виделись сейчас мои протабаненные в море годы, да что там — эгоистичны, перед службой Сергея. Он Родине служил. Отечеству! Вопреки творящемуся бедламу, среди хаоса и разрухи, не имея ни зарплаты толковой, ни угла для своей семьи мало-мальского. А я тем временем выживал мелкошкурно, работая только на свой карман — тоже, правда, исправно худой Только вот в 1995 году, когда Нахимовы, в ожидании маленького на свет, ютились в комнате ветхого дома с котелковым отоплением, я пришёл из рейса с полными карманами денег. Повезло залихватскому нашему судну с отчаянным капитаном и разбитным, вечно пьяным экипажем — только «Весёлого Роджера» за кормой и не хватало. Время такое было — все вокруг хапали, тащили, воровали. А мы честно черпали и добросовестно «сливали». И денег по приходу у меня было — как у дурака фантиков. Нет, не так: денег у меня, дурака, было — как фантиков! И текли они, по холостяцкой-то жизни, всё одно — сквозь пальцы. Не то чтобы я их на ветер швырял, но, жируя эпизодами и сам, одарял совершенно случайных в моей жизни, никчёмных людей, по случаю лишь оказавшихся в тот момент рядом. И знал я тогда, и трезвой, порой щемящей до стыда тревогой подспудно чувствовал: кому-то сейчас эти деньги, что так бесцельно и глупо «палил», были бы так нужны!
— …Серёжка? Он сложный ребёнок… Видишь, когда Люба его носила, Серёге постоянно зарплату задерживали — помнишь же, какое тогда было время, как военным зарплату по полгода не платили? В общем, всю беременность, считай, она сидела то на сухарях, то на картошке… Потом ещё из комнаты той — Любе уже вот-вот рожать! — их погнали. Нервотрёп какой, представляешь!.. Как тут ему не быть сложным ребёнком?
А после — серёжки для Серёжки…
Я потянулся за запылившимся на столе веранды телефоном.
— Ал-лёу, да!.. Привет!.. Да вот, иду, гуляю — праздник ведь, как-никак.
Она говорила впопыхах ходьбы, на заднем фоне гудели машины, шумел город. Она была не так далеко. Она была рядом.
Она была!
— Люба, ты меня извини, пожалуйста — что я не так делал! Двойное дно я уже сломал — не тревожься! Теперь я буду партнёром — и только! — не переживай больше на этот счёт. А о том… О том, что тебя любят, ты вспомнишь, когда захочешь.
— Спасибо, Лёша… Спасибо!
Так, а если нашим чудо-станком разрезать кирпич по диагонали — с угла на угол: два прямоугольных треугольника получается. Их совместить, а между ними, по месту, вырезать клинышек? Мысль! Семь кирпичей, получается, всего-то и порезать — не дольше, чем голову ломать. На два их стальных уголка (те закоптятся моментом — не будут снизу и заметны) приладить без спешки, но с душою, совместить бережно, аккуратнейшим образом заполнить и разделать между ними швы. Вытереть ветошкой мизерные помарки — баста! Пару часов работы, верно, и займёт.
Вода закипала в резиновом ведре — впору было снимать пену.
Станок резал кирпич, как масло. Родной ты мой! Верил ведь я, знал — там, на Ушакова, что мы с тобой «делов» ещё натворим! Хорошим людям на диво.
Оголовок был нахлобучен ещё до первых, ранних уже сумерек. Здорово он смахивал на пиратскую треуголку. Симпатичный, необычный, практичный — ручной работы. Достойно он венчал мангал — молодец, Гаврила!
Ни снег, ни грозовые с моря тучи
Теперь мангалу не страшны!
Пирата треуголку нахлобучив,
Стоять штормлёный будет от весны и до весны.
Оно, конечно, старый пират на деревянной своей ноге не очень «плясал» под каталонские мотивы, но… Должно быть, бывал в чудесном этом городе в свою-то бытность. А может быть даже, там и осел: с мешком золота, что прихватил с собой, сбежав с борта «Эспаньолы» (кстати!), где ещё райской жизни и найти?
В любом случае — Небо вело моей рукой. Значит, Ему так было угодно.
* * *
— Здорово! — оценила Светлана в воскресенье. — Очень красиво получилось.
— Да, не стыдно даже Алле с Лориком уже показать — пусть придут, глянут, оценят. Будет им и культурная, на выходные, программа — не всё же на даче глинтвейн запитывать!
Скрыв улыбку, хозяйка покосилась на меня:
— А ты, оказывается, Алексей, тоже на язычок злой… Ну розы, конечно, вообще!..
— Только, Светлана, — честно спешил упредить я, — я их уже подарил.
— Кому ты мог мои цветы подарить? — искренне возмутилась хозяйка.
— Даме… Сердца!
— Ой, Лёха, ну тебя! Скажи лучше, когда уже закончим-то, наконец? Там уже домашние-то твои, дамы и короли, кроют, наверное, меня по чёрной масти! Ой! — Представляя, Светлана передёрнула плечами.
Да никто, Светлана Зоркая, вас не кроет, не клянёт, не костерит — а то они меня не знают? Муки творчества — обычное дело. Унесли ваятеля, как весеннее половодье — с берега теперь только безнадёжно и гукай: для очистки только совести своей! Ну, вышло чуточку больше полутора недель — второй месяц всего лишь пошёл: пред Ушакова-то — ничто! Миг мимолётный, мгновенье краткое, можно сказать, незаметное. А с розами, Гаврила, ты верно смикитил — Ей подарим!
* * *
Она была где-то недалеко. Она была рядом — все эти двенадцать лет. А ты, сноб, Её просто не замечал!
А может, тебе ещё не было дано разглядеть Её? Её красоты — необычной, истинной, видной лишь немногим. Избранным? А ты, пока не прошёл круги ушаковского ада, но сотворивши при этом нечто, не был ещё посвящён. И вот теперь ты видишь — ясно! — цветенье дивной розы. И чем дальше — тем ярче будет оно в неповторимой своей красоте.
* * *
Не был Гаврила мудрым Леонардо — старче,
Но силу он любви почувствовав в груди,
Увидел ясно, как всё ярче
Цветенье алой розы впереди.
* * *
Кое-как пережили длинный, скучный понедельник. Прошедший в скором, без потуг, громождении последней детали конструктива — «перекрыши» декоративного примыкания мангала к трубе. Тут уж Гаврила мудрить не стал: времени на изыски действительно не оставалось. Заканчивать надо было. Вчера. А завтра наступит долгожданный вторник… Я не видел Её уже четыре дня!
И он наступил! И опять за полдень было свёрнуто и забыто дело, экспресс унёс домой, откуда дорога прямым ходом была теперь только одна — на танцпол.
И был счастливым этот путь! И озарились улыбками лица присутствующих. И светлоликая Татьяна снизошла до меня участливым вниманием:
— Ваша партнёрша — такая молодец! Она та-ак здорово в субботу танцевала! Так отрывалась!
— В субботу? — Пакет со сменной обувью готов был выпасть из рук и бухнуться со стуком на паркет.
— Да! Зажигала тут — мы ахнули! Умница!
— В субботу?.. Она была?
Свет — искрящийся — померк в моих глазах… И на лице, верно, отобразилась такая смятённая буря чувств, и уж таким растерянным несмышлёнышем застигнут был ею я, что стоявший рядом Паша поспешил прийти на помощь:
— Да партнёра-то мы ей тут нашли, не переживайте!
Утешил! Подобрал, называется, нужные сердцу слова!
— Ой, — искренне опешила, оборачиваясь к Артёму, Татьяна, — получается, я — сдала?
— Да бросьте, вы что! — уже брал себя в руки я. —
