Дворник Бонифат. Повесть.

Дворник  Бонифат

(Приложение  к  истории  болезни)


     Эта  совершенно  невероятная  история  произошла  со  мной  не  сказать  что  недавно  -  год,  а  то  и  полтора  назад,  но,  тем  не  менее,  живет  в  моей  памяти  так,  как  будто  это  было  вчера.  И  хотя  все  вокруг  -  и  бывшая  жена,  и  врачи,  под  чьим  неусыпным  надзором  я  сейчас  нахожусь,  в  один  голос  уверяют,  что  я  должен  ее  как  можно  скорей  забыть,  выбросить  из  головы,  как  ненужный  груз,  который  лишь  отягощает  мое  теперешнее  нездоровое  состояние,  я  вновь  и  вновь  с  каким-то  маниакальным  упорством  прокручиваю  перед  глазами  события  тех  далеких  дней,  испытывая  смешанное  чувство  радости  и  боли,  неземного  блаженства  и  какой-то  волчьей  тоски.  Не  будь  их  -  и  жизнь  моя  окончательно  потеряет  смысл,  превратившись  в  череду  серых  буден,  без  просвета,  без  отдушины,  а  по  мне  такая  жизнь  страшнее  полной  амнезии,  страшнее  даже  смерти.
     Этим,  наверно,  и  объясняется  мое  неодолимое  желание  изложить  на  бумаге  все,  что  я  пережил  в  тот  незабываемо-яркий  и  короткий,  как  вспышка,  период  времени,  когда  познакомился  с  Аделой  и  ее  братом  Бонифатом,  которых  по-прежнему  воспринимаю  как  двух  совершенно  разных  людей  (это  помогает  мне  хоть  как-то  удерживаться  на  плаву,  не  скатываясь  в  пучину  безумия),  возникших  в  моей  жизни  так  внезапно  и  потом  столь  же  внезапно  из  нее  исчезнувших.
     Благо,  врачи,  узнав  о  моих  намерениях,  не  стали  вставать  у  меня  на  пути,  посчитав,  как  видно,  что,  воплотив  эту  историю  в  некое  подобие  рассказа,  я  скорей  избавлюсь  от  преследующих  меня  навязчивых  видений.  Что  ж,  пусть  тешат  себя  этой  глупой  иллюзией  -  только  бы  не  мешали.
     Итак,  я  начинаю…
     


     Самое  смешное,  что  предпосылкой  для  всех  этих  фантастических  событий  послужила  обычная  семейная  ссора  или,  вернее,  попытка  избежать  этой  ссоры.
     С  сожалением  приходится  признать,  что  последнее  время  (я,  конечно,  имею  в  виду  те  два-три  года,  которые  предшествовали  разводу)  скандалы  в  нашей  семье  стали  обычным  явлением.  Причина  была  одна:  моя  жена  Валентина  так  и  не  смогла  смириться  с  мыслью,  что  в  тот  благословенный  для  разного  рода  авантюристов  и  искателей  легкой  наживы  период,  когда  над  страной  вовсю  гуляли  ветры  перемен,  я  не  сумел  -  а,  скорей  всего,  просто  не  захотел  -  воспользоваться  ситуацией  и,  вместо  того  чтобы  влиться  в  довольно  многочисленные  ряды  новоявленных  чичиковых  и  остапов  бендеров,  продолжал  влачить  жалкое  существование  инженера-конструктора  с  окладом,  размеры  которого  при  гостях  и  назвать-то  стыдно.  И  напрасны  были  мои  уверения,  что  даже  в  наше  бестолковое  время  хорошие  должности  на  дороге  не  валяются,  а  на  роль  предпринимателя  я  никак  не  гожусь,  так  как  в  свои  сорок  с  хвостиком  даже  за  приличную  мзду  не  намерен  по  примеру  некоторых  наших  знакомых  становиться  мальчиком  на  побегушках  -  все  они  отметались  Валентиной  как  несущественные,  и  дело  неизменно  заканчивалось  слезами,  битьем  посуды  и  обвинением  меня  во  всех  смертных  грехах.
     Наверно,  излишним  будем  упоминать,  что  происходило  это  обычно  в  день  зарплаты,  причем  события,  с  малой  долей  погрешности,  развивались  всегда  по  одному  и  тому  же  сценарию.  
     Вот  его  примерная  фабула:  переступив  порог  дома  и  поздоровавшись  нарочито  бодрым  голосом,  я  несколько  театральным  жестом  выкладываю  на  стол  перед  сидящей  в  скорбном  молчании  женой  заработанные  за  месяц  деньги  (все  до  копейки),  после  чего  стараюсь  как-то  стушеваться,  стать  незаметней  и  для  этого  усаживаюсь  в  дальнем  углу,  прикрывшись  для  верности  газетой  и  делая  вид,  что  читаю.  В  это  время  Валентина,  со  свойственной  ее  профессии  пунктуальностью  (моя  супруга  работает  кассиром  в  банке),  с  карандашом  и  бумагой  в  руках,  занимается  подсчетом  нашего  семейного  бюджета.
     Заканчивается  это  всегда  одинаково:  откинувшись  на  стуле  и  устремив  глаза  в  потолок,  она  несколько  минут  сидит  в  полной  неподвижности,  все  с  тем  же  скорбным  выражением  на  лице,  и  только  после  этого  разыгрывается  третье  -  завершающее  -  действие  трагедии,  главным  участником  которого  неизменно  оказываюсь  я.
     Детей  у  нас  нет,  и,  наверно,  именно  поэтому  свой  нерастраченный  дар  воспитателя  Валентина  тренирует  исключительно  на  мне.  Какими  только   эпитетами   и   сравнениями   не   награждает   меня  дражайшая  моя  супруга  в  порыве  благородного  гнева!   Пересказывать   их   здесь,   думаю,  
будет  не  совсем  удобно…  И  хорошо  еще,  если  дело  ограничивается  одними  словами!  Бывает,  что  вслед  за  обвинениями  в  меня  летят  ложки,  чашки,  тарелки,  половники,  вазы  для  цветов  и  другие  предметы  домашнего  обихода,  подвернувшиеся  ей  под  руку.  Словом,  нередко  в  квартире  начинается  настоящий  содом,  от  которого  мне  приходится  укрываться  в  соседней  комнате,  для  надежности  привалив  дверь  чем-нибудь  тяжелым.
     В  день,  о  котором  пойдет  речь,  я  ожидал  именно  такого  приема,  может  быть,  даже  похлеще.  Дело  в  том,  что  завод,  на  котором  я  имел  несчастье  работать,  в  тот  месяц  опять  не  справился  с  поставками,  и  начальство,  решив,  как  всегда,  отыграться  на  своих  подчиненных,  значительно  урезало  нам  зарплату.  Но  это  еще  полбеды.  Самое страшное заключалось в том, что  за  мной  тянулось  несколько  старых  долгов,  по  вполне  понятной  причине  скрытых  от  Валентины,  которые  -  тоже  по  вполне  понятной  причине  -  с  меня  незамедлительно  и  потребовали.
     Так  вот  и  получилось,  что  я  покидал  стены  родного  предприятия  с  камнем  на  душе  и  зарплатой,  почти  вдвое  меньше  той,  на  которую  рассчитывал.  Настроение  было  хуже  некуда.  Чтоб  хоть  как-то  оттянуть  час  расплаты,  я,  неожиданно  для  себя  самого  (умирать,  так  с  музыкой!),  решил  завернуть  в  ближайшую  забегаловку  -  остограммиться  для  храбрости.  Вообще-то,  подобные  поступки  были  мне  несвойственны,  и  прибегал  я  к  этому  чуть  ли  не  первый  раз  в  жизни,  но,  видимо,  некий  таинственный  импульс  руководил  тогда  всеми  моими  действиями,  и  противиться  ему  у  меня  не  было  в  то  время  ни  силы,  ни  желания.
     Наверно,  опять  же  благодаря  этому  самому  импульсу,  вместо  одной  стопки,  как  предполагал  поначалу,  я  выпил  две  или  три,  после  чего  на  меня  вдруг  накатило  такое  добродушно-расслабленное  настроение,  что  портить  его  очередной  семейной  разборкой  мне  представилось  по  меньшей  мере  кощунством.  Поэтому,  покинув  забегаловку,  я  не  пошел  сразу  домой,  а  направил  шаги  в  сторону  городского  парка.
     Я  понимал,  что  изрядно  захмелел,  что  в  таком  виде  Валентине  мне  лучше  не  показываться,  и  нарочно  не  торопился,  вдыхая  полной  грудью  влажный  вечерний  воздух  и  любуясь  выстроившимися  вдоль  дороги  золотисто-багряными  купами  деревьев,  что-то  тихо  шепчущими  под  несмелыми  порывами  ветерка.  Был,  если  мне  не  изменяет  память,  конец  сентября.
     Осенние   сумерки   длятся   обычно   недолго,  уступая  место  незаметно,  но  верно  подкрадывающейся  ночи.  Вот  уже  и  фонари  зажгли.   Из-за   их
слабого  бледно-лимонного  света  мрак  вокруг,  похоже,  еще  больше  сгустился,  поплотнел,  спрессовался  в  сплошную  черную  массу,  вязкую  и  тягучую,  как  смола.    
     До  конца  пройдя  парковой  аллеей,  я  уселся  на  самой  дальней  скамейке,  отрешенно  наблюдая  за  прогуливающимися  по  дорожкам  парочками  и  одинокими  владельцами  собак  в  сопровождении  своих  вислоухих  питомцев.  Где-то  недалеко,  на  танцплощадке,  играла  музыка,  но  она  не  нарушала  снизошедшего  на  меня  состояния  довольства  и  умиротворения,  растворенного,  казалось,  в  самом  воздухе.
     Откинувшись  на  спинку  скамейки,  я  всем  своим  существом  отдавался  во  власть  этого  зыбкого  состояния,  лишь  изредка  нарушаемого  засевшей  в  глубине  мозга  сверлящей  мыслью,  что  все  это,  увы,  не  надолго,  что  скоро  -  очень  скоро  -  нужно  будет  возвращаться  в  проклятую  реальность,  в  свой  вечно  неустроенный  быт,  к  вечным  своим  заботам  и  проблемам,  надоевшим  хуже  зубной  боли.
     Решив  еще  немного  растянуть  удовольствие,  я  не  спеша  закурил.  С  первой  же  затяжкой  перспектива  перед  моими  глазами  как-то  странно  сместилась  (видно,  сказывался  выпитый  алкоголь),  зарябила,  завертелась,  словно  на  карусели.  Стараясь  унять  неожиданное  головокружение,  я  слегка  подался  вперед  и,  как  бы  отгораживаясь  от  всех  и  вся,  плотней  надвинул  кепку  на  лоб.  Теперь  в  поле  моего  зрения  попадала  только  часть  тротуара  перед  самым  моим  носом  да  иногда  ноги  бредущих  мимо  людей.  В  таком  положении  я  просидел  довольно  долго  -  может  быть,  минут  десять.
     Вдруг  что-то  на  секунду  вывело  меня  из  прострации.  Я  даже  не  сразу  сообразил,  что  именно…  Ах,  да!  Тонкие  каблучки  женских  туфелек,  так  призывно  процокавших  в  нескольких  сантиметрах  от  моего  лица.  Еще  я  успел  заметить  стройные  лодыжки,  переходящие  в  изящные  щиколотки,  и  чуть  было  не  проводил  их  глазами…  Нет-нет,  не  отвлекаться!  Для  меня  сейчас  важней  как  можно  дольше  сохранить  это  редкое  состояние  покоя.  Ничто  не  должно  нарушать  его,  пусть  даже  это  будут  ноги  самой  Клаудии  Шиффер!  Не  поворачивая  головы,  я  подпалил  давно  погасшую  сигарету  и  вновь  с  удовольствием  затянулся.
     Но  что  это?  Все  тот  же  звук  цокающих  каблучков,  только  уже  в  обратном  направлении.  Я  вижу,  как  женские  туфельки,  полминуты  назад  привлекшие  мое  внимание,  останавливаются  прямо  напротив  меня.
     -  Мужчина,  разрешите  прикурить, -  голос  чуть  хрипловат,  но  не  лишен  приятности.    
     Медленно  поднимаю  голову.  Взгляд  ползет  вверх,  по  стройным,  затянутым  в густую  черную  сетку  ногам,  по  упругим  бедрам,  плотно  охваченным  ярко-красной,  едва  прикрывающей  пах  кожаной  юбкой,  по  полушариям  высокой  груди,  почти  полностью  видной  в  разрезе  чересчур  свободной  дымчато-серой,  с  блестками,  блузки,  отсвечивающей  в  сумерках,  словно  чешуя.  Поверх  блузки  я  успеваю  заметить  серебряную  цепочку  с  кулоном  в  виде  какого-то  замысловатого  украшения,  напоминающего  иероглиф.  Роскошные  антрацитовые  волосы  в  беспорядке  рассыпаны  по  плечам,  резко  контрастируя  с  необычайной,  почти  гипсовой  белизной  красивой  тонкой  шеи  и  искусно  вылепленного  совершенно  неподвижного  лица.
      Не  надо  обладать  особой  наблюдательностью,  чтобы  заметить,  что  девушка  еще  достаточно  молода  -  лет  двадцать  пять,  не  больше  -  и  к  тому  же  чертовски  привлекательна…  Нет,  «привлекательна»,  пожалуй,  не  то  слово  -  она  просто  КРАСИВА.  Да,  именно  красива,  причем  не  той  вызывающе-вульгарной  красотой,  что  нагло  улыбается  всем  с  обложки  глянцевого  журнала,  а  другой  -  спокойной,  не  слишком  броской,  которую  не  в  силах  скрыть  даже  толстый  слой  косметики.  Она  -  в  изящной  линии  носа,  в  чуть  заметной  складке  полноватых  губ,  в  легкой  впалости  щек  и,  конечно  же,  в  глазах,  черных,  бездонных,  как  два  колодца  с