Дворник Бонифат. Повесть.

уже  почти  раздета  -  на  ней  ничего  нет,  кроме  черного  полупрозрачного  лифчика  с  бесстыдно  просвечивающими  сосками  и  таких  же  ажурных  трусиков,  сквозь  которые  довольно  явственно  проступает  темный  треугольник  в  низу  живота.
     Но  я  уже  не  в  силах  сдерживаться.  Подброшенный  как  на  пружине,  я  бросаюсь  к  Аделе,  пытаюсь  обнять,  охватить  разом  все  ее  молодое,  красивое  тело.  Она  хохочет,  извиваясь  в  моих  руках,  словно  пойманная  в  сеть  змея,  ускользает,  буквально  просачивается  сквозь  пальцы  -  и  этим  распаляет  меня  еще  больше.  
     Наконец  мне  удается  подавить  ее  не  слишком  решительное  сопротивление,  и  мы,  сплетенные  узлом,  в  изнеможении  валимся  на  кровать,  где  я  срываю  с  девушки  остатки  одежды  (если  это,  конечно,  можно  назвать  одеждой)  -  все,  кроме  ее  роскошных  чулок  и  причудливого  брелка,  а  она,  в  свою  очередь,  помогает  мне  освободиться  от  пуловера  и  рубахи.  Брюки  и  трусы  я  снимаю  уже  сам,  и  при  этом  у  меня  из  кармана  выпадает  пресловутая  пачка  презервативов.
     -  По-моему,  самое  время  одеть  резинку, -  откуда-то  издалека  долетает  до  меня  вкрадчивый  шепот  Аделы. -  Или  ты  предпочитаешь,  чтобы  я  сделала  это  сама?
     Но  я  лишь  отрицательно  мотаю  головой  -  такое  испытание  явно  не  для  моих  нервов  -  и,  непослушными  пальцами  разорвав  пластиковый  пакетик,  совершаю  эту  не  совсем  привычную  для  меня  процедуру.
     И  вот  мы  снова  в  объятиях  друг  друга.  Я  покрываю  жадными  поцелуями  ее  лицо,  шею,  руки,   пытаюсь   дотянуться   до  губ,  но  всякий  раз   безуспешно:   девушка   ловко   увертывается   от   меня,   подставляя  то  щеку,  то  ладонь,  и  я  вдруг  вспоминаю  услышанное  когда-то  от  кого-то,  что  проститутки  никогда  не  целуются  со  своими  клиентами.  Тогда  не  без  сожаления  я  оставляю  свои  попытки,  все  свое  внимание  переключив  на  тело  партнерши  -  гибкое,  словно  гуттаперчевое,  двигающееся  с  какой-то  невероятной,  немыслимой  скоростью.  Нежное  и  одновременно  упругое,  оно  пьянит,  завораживает,  буквально  сводит  с  ума…
     В  какой-то  миг  моя  связь  с  реальностью  утрачивается,  и  я  ощущаю  себя  слепым,  беспомощным  щенком,  барахтающимся  на  поверхности  реки,  с  настойчивой  неотвратимостью  увлекающей  его  вниз,  на  самое  дно.  И  вот,  уступив,  наконец,  ее  натиску,  я  отдаюсь  на  волю  течения.  Я  тону.  И  испытываю  неимоверное  счастье,  оттого  что  тону…
     Конечно,  невозможно  передать  словами  все,  что  я  испытал  в  ту  ночь  с  Аделой.  Но  одно  могу  сказать  с  полной  уверенностью:  никогда  прежде  я  не  испытывал  ничего,  даже  отдаленно  похожего  на  это.  Вспоминая  теперь  свои  крайне  редкие  в  последнее  время  минуты  близости  с  женой,  я  прихожу  к  грустному  выводу,  что  ничего  -  ну  совершенно  ничего  -  не  знал  о  сексе.  Я  просто  диву  даюсь,  как  мог  столько  лет  довольствоваться  ее  скупыми,  равнодушными  поцелуями,  ее  торопливыми  дежурными  ласками  -  обязательно  при  выключенном  свете  и  обязательно  под  одеялом  -  дело  в  том,  что  и  сейчас,  на  сороковом  году  жизни,  Валентина  все  еще  стеснялась  вида  обнаженного  тела,  да  и  к  половому  акту  относилась,  по-моему,  как  к  не  слишком  приятной  обязанности.
     Не  в  пример  моей  законной  половине,  Адела  открыла  мне  совершенно  иной  мир.  Неистощимая  в  своей  изобретательности,  она  превосходно  знала,  как  нужно  вести  себя  в  постели  с  мужчиной  и  с  радостью  делилась  своим  богатым  опытом.  Думаю,  это  объяснялось  не  только  особенностями  ее  профессии:  есть  вещи,  которым,  на  мой  взгляд,  просто  невозможно  научиться  -  они  или  есть,  или  их  нет  совсем.  У  Аделы,  видимо,  это  было  в  крови.  Она  в  совершенстве  владела  правилами  любовной  игры,  она  знала,  когда  лучше  проявить  инициативу,  а  когда,  наоборот,  отойти  в  тень,  дав  возможность  партнеру  самому  показать  себя.  Она  ни  разу  -  ни  взглядом,  ни  жестом  -  не  дала  мне  понять,  что  я  делаю  что-то  не  так,  что  в  сравнении  с  ней  я  -  жалкий  школьник,  только  постигающий  азы  этой  сложной  и  захватывающей  науки.  Это  было  партнерство  в  самом  высоком  смысле  слова,   истинная   гармония,   воцарившаяся   в  моих  с  Аделой  отношениях  еще  до  того,   как  наши  изнемогающие  от  желания  тела  познали,  наконец,  друг  друга,  соединившись  в  последнем  вершинном  аккорде,  чтобы  зазвучать  в  унисон…                
     Заранее  прошу  прощения  за  высокопарность  у  тех,  кто,  возможно,  будет  читать  мои  записи:  я  ведь  лишь  пытаюсь  выразить,  что  чувствовал  в  те  незабываемые  минуты  -  а  я  чувствовал  именно  так.  И  пусть  у  кого-то  это,  скорей  всего,  вызовет  саркастическую  усмешку  -  дескать,  подумаешь,  переспал  с  проституткой, -  для  меня  эта  встреча  уже  тогда  имела  важное,  судьбоносное  значение.  Скажу  больше:  в  минуту  нашей  первой  близости,  в  самый  момент  апофеоза  любовного  акта,  когда  мы  в  полном  смысле  этого  слова  как  бы  стали  единым  целым,  я  вдруг  с  небывалой  отчетливостью  почувствовал,  осознал,  что  это  уже  навсегда,  что  отныне  я  крепко-накрепко  связан  с  Аделой  некой  невидимой  нитью,  разрубить  которую  сможет  разве  что  только  смерть…
     Поэтому  после  того,  как  все  было  закончено  и  мы  лежали,  в  изнеможении  откинувшись  на  подушки,  я  заговорил  с  ней  о  своих  чувствах.  Я  попытался  выразить  то,  как  я  к  ней  теперь  отношусь,  кем  она  для  меня  стала.  Помню,  я  страшно  волновался,  и  оттого  речь  моя  получилась  бессвязной,  косноязычной,  как  у  подростка,  впервые  признающегося  в  любви  предмету  своего  обожания  -  я  часто  путался,  сбивался,  не  мог  связать  простых  слов.
     Некоторое  время  девушка  слушала  не  перебивая,  потом  вздохнула,  как  мне  показалось,  с  сожалением.
     -  Паша,  тебе  пора  уходить, -  голос  Аделы  звучал  ровно  и  совершенно  бесстрастно. -  Вот  твои  вещи.  Собирайся, -  и,  когда  я  попытался  возразить,  резко  и  решительно  прервала  меня  все  тем  же  безапелляционным  тоном:  -  Я  сказала  тебе:  уходи!  Я  очень  устала.
     До  глубины  души  уязвленный  этой  неожиданной  переменой  в  настроении  девушки,  я  стал  быстро  одеваться,  стараясь  не  смотреть  в  ее  сторону.  И,  только  когда  уже  натягивал  плащ,  не  удержался  и  бросил  еще  один,  прощальный  взгляд  через  плечо.
     Адела,  изогнувшись,  лежала  на  кровати,  подперев  рукой  голову,  и  смотрела  на  меня  не  то  с  сочувствием,  не  то  с  усмешкой.  Ее  красивое  гибкое  тело,  белизну  которого,  казалось,  еще  больше  оттеняли  черные  чулки,  которые  она  так  и  не  сняла,  и  черные  же,  рассыпанные  по  плечам  волосы,  матово  отсвечивало  в  полумраке  комнаты.  На  шее  у  девушки    таинственно    поблескивал    знакомый     мне     кулон     в     виде  иероглифа.  Не  знаю,  может  быть,  благодаря  этому  кулону,  может,  ее  позе  и  взгляду,  а  может,  и  тому,  и  другому  вместе,  но  в  эту  минуту  моя  новая  знакомая  напомнила  мне  какое-то  древнее   языческое  божество,  грозное  и  одновременно  прекрасное  -  божество,  только  что  принявшее  жертву.
     -  Мы  еще  увидимся?  -  вопрос,  вырвавшись  как  бы  помимо  воли,  неуклюже  повис  в  воздухе.  В  эту  минуту  я  чувствовал  себя  утопающим,  из  последних  сил  хватающимся  за  соломинку.
     -  Не  знаю.  Может  быть, -  по  лицу  Аделы  скользнула  недовольная  гримаска. -  Все  зависит  от  твоей  кредитоспособности.
     Это  новое  упоминание  о  деньгах  окончательно  вывело  меня  из  себя.  О  господи!  И  как  же  я  мог  забыть!  Ведь  это  все  не  по-настоящему!  Это  все  на  продажу,  и  цена  такой  любви  медный  грош!  Не  без  аффектации  выхватив  из  кармана  портмоне,  я  извлек  из  него  плотно  сложенную  стопку  и  веером  швырнул  на  кровать.
     Однако  мой  широкий  жест,  похоже,  не  произвел  на  девушку  нужного  впечатления.
     -  Ты  не  слишком  погорячился?  -  голос  ее  звучал  все  так  же  холодно  и  безразлично. -  Как  бы  не  пришлось  потом  пожалеть!
     -  Об  этом  можешь  не  беспокоиться, -  кажется,  это  было  последнее,  что  я  сказал  ей  в  ту  ночь.



     Я  не  помню,  как  уходил  в  тот  раз  от  Аделы,  не  помню  всех  подробностей  своих  одиноких  скитаний  по  незнакомым  улицам  и  переулкам.  Я  двигался  словно  в  бреду,  совершенно  не  глядя  под  ноги,  то  и  дело  спотыкался,  едва  не  падая,  налетал  в  темноте  на  стены  и  фонарные  столбы.
     Очнулся  я  в  том  же  самом  парке  и,  кажется,  на  той  же  самой  скамейке,  когда  над  вершинами  деревьев  уже  занимался  рассвет,  цветом  напоминающий  старую,  пожелтевшую  от  времени  простыню.  С  недоумением  оглядывался  я  вокруг,  в  который  раз  задаваясь  вопросом:  а  было  ли  это  на  самом  деле?  Не  привиделось  ли  во  сне?  Может,  все,  случившееся  со  мной, -  просто  плод  затуманенного  алкоголем  воображения?
     Но  нет,  мой  измочаленный  вид,  сладкая  ломота  во  всем  теле,  одежда,  насквозь  пропахшая  духами   -   говорили  как  раз  об  обратном:  о  реальности  того,  что  произошло  со  мной  сегодняшней  ночью.  Реальностью  было  также  пустое  портмоне  и  мое  неизбежное  возвращение  домой  -  к  теперь  уже  точно  нелюбимой  жене,  которой  нужно  будет  как-то  объяснять  свое  столь  долгое  отсутствие,  а  потом  еще  выдерживать  целый  шквал  обвинений,  на  этот  раз,  впрочем,  вполне  справедливых.
     А  может,  избавить  себя  от  этого  кошмара,  сразу  открыть  Валентине  всю  правду,  сказать,  что  я  провел  ночь  с  другой  женщиной,  а  ее  я  уже  давно  не  люблю,  да  и  она,  наверно,  испытывает  ко  мне  то  же  самое,  и  коли  так,  то  для  чего  нам  и  дальше  тянуть  эту  лямку  -  не  лучше  ли  будет  расстаться,  то  есть  попросту  развестись,  да-да,  развестись  и  больше  не  трепать  друг  другу  нервы…
     Однако  этим  смелым  прожектам  в  тот  раз  не  суждено  было  воплотиться  в  действительность.  Мои  невеселые  размышления  были  неожиданно  прерваны  невесть  откуда  взявшимся  странного  вида  типом  в  потертой,  мешком  сидящей  куртке,  замусоленных  штанах  и  такой  же  видавшей  виды  кепке,  надвинутой  на  самые  глаза.  Еще  я  запомнил,  что  он  был  невысокого  роста,  коренастый,  и  говорил  необычайно  сиплым,  не  то  пропитым,  не  то  простуженным  голосом,  начав  с  банального,  как  мир,  вопроса,  не  найдется  ли  у  меня  закурить.
     Наверно,  будь  я  в  несколько  ином  состоянии,  я  повел  бы  себя  как-то  иначе,  проявив  больше  осмотрительности  в  отношении  незнакомца.  Но  -  увы  -  мысли  мои  в  ту  минуту  были  далеко  отсюда.  Небрежным  жестом,  словно  специально  нарываясь  на  неприятность,  я  извлек  из  кармана  почти  нетронутую  пачку  «Бонд»  и  сунул  в  раскрытую  ладонь  мужика,  показав  при  этом  рукой,  чтобы  он  поскорей  убирался  и  оставил  меня  в  покое.  
     Незнакомец,  однако,  уходить  не  спешил.  Возможно,  он  просто  обалдел  от  такой  неслыханной  щедрости  или  же,  что  всего  вероятней,  быстро  оценив  обстановку,  лихорадочно  прикидывал,  как  лучше  осуществить  сложившийся  у  него  в  голове  коварный  план.  Как  бы  там  ни  было,  я  не  оставил  ему  времени  на  размышления:  видя,  что  мужик,  получив  свое,  почему-то  мешкает,  решил  уйти  сам,  поднявшись  в  раздражении  со  скамейки…
     В  ту  же  секунду  глаза  мне  ожгло  яркой  вспышкой  света,  а